Елена Семенова
Иллюстрация Павла Пепперштейна к сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес»
Павел Витальевич Пепперштейн (фамилия при рождении Пивоваров; р. 1966) – писатель, поэт, художник, теоретик искусства. Родился в Москве. Учился в Пражской академии изобразительных искусств. В 1987 году совместно с Юрием Лейдерманом и Сергеем Ануфриевым основал художественную группу «Инспекция «Медицинская герменевтика». Провел около 60 персональных выставок в Москве и за рубежом. Автор книг «Мифогенная любовь каст» (1999, 2002), «Свастика и Пентагон» (2006), «Пражская ночь» (2011), «Эпоха аттракционов» (2017), «Странствие по таборам и монастырям» (2019), «Эксгибиционист» (2020), «Цветущие поля» (2020) и др. Лауреат премии журнала GQ в номинации «Лучший писатель года» (2007), Премии Кандинского в номинации «Проект года» за проект «Святая политика» (2009–2014), Премии Андрея Белого в номинации «Проза» за произведения «Предатель ада» и «Эпоха аттракционов» (2018).
Павел Пепперштейн – пример художника, для которого в искусстве нет границ. Уже многие годы он ярко и неординарно работает в поэзии, прозе, живописи, выступал в роли модели и в роли дизайнера моды, а также в качестве рэп-исполнителя. В искусстве он – последователь московского концептуализма, а в прозе еще в 1990-е развил принципы придуманного им направления «психоделический реализм». И в любом виде искусства – будь то проза, графика, живопись, эссе или даже постановка балета – Пепперштейну важна роль спонтанного и бессознательного. Обо всем этом с Павлом ПЕППЕРШТЕЙНОМ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Павел, наверное, не надо напоминать нашим читателям, насколько вы многогранная личность. В одном интервью все не охватишь, поэтому решила порасспросить о базовых принципах вашего творчества. В 2007 году, если вы помните, на страницах «НГ» публиковалось интервью с вами Елены Кутловской на тему вашей выставки «Город Россия». Во многом этот проект и идея воплощения казались и даже сейчас кажутся утопичными. Приведу небольшую цитату оттуда: «Да. Город Россия – это проект любви. Он должен быть осмыслен страной как некое чадо, как дитя любви, созданное Москвой и Питером. Это дитя примирит супругов, у которых сложились тяжелые отношения. И в семье наконец воцарятся мир и согласие. Мне кажется, что возникшее согласие станет важным моментом в объединении всей России вокруг духовного поиска истины, традиционного для культуры и менталитета нации». Состояние русского общества за пятнадцать лет сильно изменилось. Как вы сегодня оцениваете этот проект, его влияние в социальном и художественном контекстах?
– В общем-то, разрабатывая этот проект, я не очень надеялся на его осуществление или какое-то быстрое осуществление. Так это в принципе было, конечно, задумано как некоторое утопическое видение, точнее, даже не видение, а целая охапка видений утопического характера. Мне хотелось поддержать утопический жанр, который периодически кажется угасающим под натиском жанра антиутопии, но и, конечно, какой-то чисто игровой элемент во всем этом содержался, безусловно. Так что за какую-то прямолинейно прямо-таки утопию, требующую осуществления, я бы это не представлял. В таком духе.
– А не возникало желание сегодня создать какой-то трансформированный вариант, как-то развить эту идею?
– Мда... Конечно, это было бы неплохо, периодически у меня такие отличные идеи возникают, и я подыскиваю какую-то подходящую форму для их воплощения, иногда я их представляю в виде рисунков, в виде картин, иногда же в виде рассказов фантастического или полуфантастического плана. И какие-то вещи даже отчасти не то что осуществляются, но как-то отражаются в последующей реальности... Так что, в общем, какая-то такая деятельность отчасти происходит.
– Одна из характерных деталей вашей живописи –это обилие пространства и объекты, вписанные в это пространство. И даже если они мелкие, все равно кажутся гигантскими. Часто ваши картины напоминают архитектурные проекты. Не выступали ли вы когда-нибудь в роли архитектора?
– Ну, разве что в каком-то мечтательном качестве. Конечно, было очень много различных зданий и архитектурных комплексов, но ничто из этого, в общем, конечно, осуществлено не было, и в общем-то, можно, конечно, меня считать каким-то мечтательным архитектором в сфере воображения.
– Ваше творчество, что логично, построено на архетипах, которые можно осмыслять многослойно, на разных уровнях. Наверное, проблема общества, искусства как раз в узком, однозначном восприятии романов, картин, инсталляций и т.д. А сейчас еще к этому добавился момент субкультур, когда люди не хотят выбираться за пределы своей сферы, сводящейся к ряду шаблонов. Как, по-вашему, художнику возможно работать в условиях, скажем уж честно, несвободы слова и однобокого, ангажированного восприятия тех или иных художественных символов?
– Ну, это, конечно, довольно сложно... В целом вопрос о процессах культуры, который вы сейчас затронули, конечно, очень важен. И в частности, в современном искусстве сейчас, я бы сказал, присутствуют две тенденции. Одна тенденция, довольно мощная, – это превращение современного искусства в одну из этих самых субкультур, со своим идеологизированным языком, со своими субкультурными правилами, и другая тенденция, к которой склоняюсь, в частности, и я, – что современное искусство не должно превращаться в одну из субкультур, а должно сохранять некоторый нейтралитет. Должно быть территорией, где другие субкультуры могут как-то себя представлять, показывать, взаимодействовать, быть в диалоге... Я бы сказал, что есть нечто даже более важное, чем диалог. Это попадание в единое созерцательное пространство, чтобы эти различные субкультуры можно было окинуть одним взглядом. Что же касается несвободы слова, то это, конечно же, двойная, тройная, четверная несвобода, потому что есть несвобода, которая исходит из каких-то властных структур, но есть и собственная несвобода, исходящая от структуры арт-мира. Так что художник постоянно пребывает между Сциллой и Харибдой, между которыми очень узенькая тропиночка какой-то призрачной свободы все-таки петляет и стелется.
– То есть художник – это такой канатоходец, которому приходится все время балансировать и лавировать?
– Да... Абсолютная свобода, может быть, вообще невозможна... Такая обширная свобода обычно бывает в замкнутых сообществах, где люди хорошо понимают друг друга. Потому что, конечно же, еще огромный резервуар несвободы содержится в непонимании, в неправильном понимании, в неправильном прочтении, и любой выход на какого-то более широкого зрителя, более широкого читателя, естественно, чреват вот этими ошибками в прочтении.
– Мне понравилось словосочетание «единое созерцательное пространство». Как в него выйти?
– Я сейчас пытаюсь экспериментировать в этом направлении. Не так давно вышел роман «Мифогенная любовь каст» в комиксах. Это была очень интересная работа: я выступал и в качестве одного из художников, вместе с моей подругой Соней Стереостырски мы выступили составителями этой книги. Мы пригласили 32 художников. Работали по принципу «одна глава – один художник». Специально приглашали представителей самых разных субкультур: с одной стороны, наших близких друзей, которых знали по кругам современного искусства, с другой стороны, находили в интернете художников, с которыми лично не были знакомы.
|
|
Иллюстрация Павла Пепперштейна к сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» |
– Они, конечно, не совпадают, хотя какая-то связь между ними имеется. Но существует огромное различие между такими понятиями, как «магия» и «психоделика». Магия – это прежде всего нечто функциональное, она направлена на достижение некоего заранее известного эффекта или заранее известного результата. А вот что касается психоделики, то это мир довольно-таки непредсказуемых эффектов: он живет по принципу «пойди туда не знаю куда, принеси то не знаю что». Само слово «психоделика» означает, собственно говоря, «просветление души», в нем два корня: ψυχή – «душа», и δῆλος – «светлое», но понятно, что это просветление может быть и очень кратким. Это некие вспышки, краткие озарения, и пути к этим вспышкам могут быть совершенно различными. Еще одно существенное различие: проза в стиле магического реализма глубоко связана с корнями национальных культур, с древними шаманскими практиками, которые отголосками звучат в текстах. Что же касается психоделического реализма, то он, конечно, тоже имеет с этим дело, но в большей степени он реагирует на такие вещи, как кино, реклама, мир визуальных эффектов, в том числе и новейших. Существует психоделика всего. Потребления, рекламы. Это уже в большей степени реакция на современные реалии, современный мир.
– Вы сотрудничали с «Трэш-шапито КАЧ», создавали видеоклипы, и кстати, если говорить о музыкально-перформативной стороне вашего творчества, вы ведь дружите с Сергеем Бугаевым, «Африкой». Не приходилось ли вам принимать участие в представлениях «Поп-механики» Сергея Курехина?
– Нет, мне приходилось разве что быть зрителем этих феерических представлений, но сам я не участвовал.
– А могли бы передать какое-нибудь свое впечатление от них?
– Мне очень запомнился концерт, мощное выступление «Поп-механики» в Петербурге, в Ленинграде еще тогда. Это произошло, наверное, году в 1987-м, в один из моих первых приездов в Ленинград уже во взрослом более или менее возрасте, хотя и молодом. И почти сразу я попал на это мощное выступление, где, конечно, было, можно сказать, просто все... Это было настолько интенсивно и невероятно, что я под натиском этих поразительных впечатлений удивительным образом уснул и почти все время проспал. Вот такое яркое впечатление. Я считаю, что сон во время концерта – это одно из важнейших переживаний, доступных человеку.
– Когда моя мама водила папу-физика в консерваторию, он частенько засыпал.
– Это значит, что ваш папа имеет непосредственное отношение как к магическому реализму, так и к психоделическому. А физика не может жить без магии и психоделики, как мы знаем.
– А сейчас вы продолжаете опыты рэп-выступлений?
– Да, в принципе я иногда это практикую, но сейчас переживаю очередной период увлечения старым шансоном, каждый вечер слушаю Аркадия Северного, Дину Верни, старых исполнителей замечательных блатных песен. Несколько раз даже выступал с пением этих песен под рояль, сопровождая их вольной импровизацией по принципу «нескладушки-неладушки, съешь перловки три кадушки».
|
|
Иллюстрация Павла Пепперштейна к сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» |
– У меня есть одна знакомая, она в очень интересном ключе трансформирует традицию кабаре, в которой выступал Александр Вертинский.
– Да, Вертинского тоже очень люблю, часто слушаю.
– Она это делает очень тонко: с одной стороны, это кажется стёбом, а с другой стороны, это не стёб, а оммаж такой.
– Но ведь у Вертинского это тоже отчасти стёб, а отчасти очень трагическая душераздирающая продукция.
– Послушала ваше исполнение рэпа и подумала о том, что вы используете множество мемов из фильмов, поп-музыки, сериалов, игр… Чего в этой практике для вас больше – иронии и сатиры или, может быть, вы не отрицаете построения на этом вторичном материале некой новой искусственной мифологии?
– И то и другое, конечно. Мифологии постоянно на наших глазах создаются, и даже в тех случаях, когда они создаются искусственно, они быстро трансформируются в натуральные, или вступают в симбиотические отношения с натуральными дикорастущими мифологиями, или же впитывают в себя соки этих дикорастущих мифологий. В общем, это процесс взаимообогащающий, но, конечно, никто не отменял и некую лабораторию, где эти вещи, можно сказать, выращиваются в колбах, как гомункулусы.
– Это похоже на грибницу...
– Да, меня всегда интересует, когда из наслоения фейков рождается нечто подлинное. Вот, например, Аркадий Северный. Ведь это же как бы тотальный фейк. Он никогда не был одесситом, никогда не сидел в тюрьме, и вообще фактически все, на чем построено его творчество, он имитировал. Тем не менее он достиг такой степени пронзительности и аутентичности, которой, может быть, аутентичный исполнитель и не достиг бы.
– Да. Честно сказать, когда услышала Северного, у меня возникло ощущение, что он является автором этих песен, хотя сам он ничего не писал.
– Нет, он только иногда их немного видоизменял. У него, как и у многих других исполнителей, была традиция слегка изменять тексты песен. Причем в разных записях мы сталкиваемся с разными редакциями, так что часто эти изменения, иногда малозаметные, как я думаю, возникали спонтанно во время исполнения. Есть такая интересная вещь, как конфабуляция. Я довольно часто задействую ресурсы конфабуляции, так называемых ложных воспоминаний. Все, что производит на нас сильное впечатление, остается в нашей памяти, но в памяти оно присутствует не в статичном состоянии, а живет и изменяется. В связи с этим у меня возникла идея книги, где я вспоминал бы моменты из книг уже существующих писателей с условием, что их я читал довольно давно. Я бы записал эти вещи так, как они мне запомнились, обросшими в моем сознании ложными версиями, странными добавлениями или, наоборот, пробелами, провалами.
– Хорошо – живопись, музыка, проза. А стихи вы сейчас пишете?
– Да, периодически пишу. При этом, конечно, задаюсь вопросом, в каком качестве сейчас эта поэзия может и должна существовать. Конечно, по большей части она существует в интернете, но я человек не интернетовский, поэтому ищу другие пути. Собственно, один из этих путей – это то, что мы сейчас обсуждаем: рэп, хип-хоп и вообще песни, то есть связь поэтического текста и музыки. Но я попробовал другой путь. Я недавно сделал выставку: это были мои стихи, написанные специально для проекта. Причем условия написания этих стихов, которые я сам себе придумал, были таковы: я брал прекрасный, благородный лист бумаги и сразу, не задумываясь, писал стихотворение красивым каллиграфическим почерком. Условие игры было в том, чтобы не сделать ни одной поправки: заранее была вычеркнута возможность что-либо изменить, останавливаться и задумываться тоже не рекомендовалось. Момент вырисовывания слов красивым почерком был единственным временем, когда можно придумать следующую строчку.
– Ну да, элемент спонтанности... Есть актерское упражнение, когда все двигаются, а потом нужно застыть в какой-то позе и только потом подумать о том, кто ты и что делаешь.
– Мир танца меня тоже привлекает, я даже выступил в какой-то момент в качестве хореографа, это было года три назад. Деятельность очень интересная, хотелось бы ее продолжить.
– А как получилось выступить в качестве хореографа?
– Меня пригласили – это, наверное, был 2019 год –поучаствовать в фестивале «Форма». Вообще-то пригласили сделать рэп-концерт, но я сказал, что мне уже надоело делать рэп-концерты, и я предложил им сделать балет как хореограф. Что, собственно говоря, и было сделано.
– А как назывался балет?
– Мне очень стыдно, я с ужасом роюсь в своей памяти и не могу вспомнить, как назывался мой собственный балет. Но там, по сюжету, происходил некий саммит, где государства встречались друг с другом, то есть их высшие представители. Танцующие девушки – а участвовали там только девушки – изображали страны и танцевали с флагами разных стран: каждый танец обозначал выступление на этом саммите.
– Это в некотором смысле трансформация ваших художественных работ.
– Да, это, конечно, связано с инсталляцией «Саммит», которая представлялась на выставке в «Гараже», где я сделал флаги разных стран, которые были насыщены цветочными орнаментами. И, собственно, с этими же флагами, которые мне вернули после инсталляции, эти девушки и танцевали.
– Здорово!
– Да, в общем, такой райский вариант бытия, где странами руководят прекрасные юные девушки. Это было бы, конечно, чудесно. Это очередная моя утопия: всю власть надо передать прекрасным девушкам.
– Когда я слушала ваши стихи на одном из поэзовечеров, я уловила некую связь с поэзией Эдуарда Лимонова. Вы тогда сказали, что он бывал гостем вашей семьи. Интересно узнать ваше мнение о нем.
– Не совсем так. Скорее мы заходили к нему в гости. Лимонов в 70-е зарабатывал себе на жизнь в Москве как портной. Обшивал московских модниц, к числу которых, безусловно, принадлежала моя мама. Мы посещали в моем детстве Лимонова, там присутствовала его жена Леночка Щапова по прозвищу Козлик. Лимонов шил для мамы различные красивые вещи, пиджачки, штаны всякие бархатные, и читал нам свои стихи. Не знаю, когда эти стихи произвели на меня впечатление, может быть, уже тогда, в глубоком детстве, они мне запали в душу... Во всяком случае, потом, когда я их читал, они мне очень нравились, и я могу сказать, что я большой поклонник Лимонова как поэта и как прозаика. Что же касается той стороны его личности, которая требовала от него героических подвигов, в том числе военного или революционного характера, то она далека от меня, я к этому никогда особо не стремился, поэтому об этом мне нечего сказать. Но какая-то часть его личности, отмеченная нежностью и мечтательностью, – мне нравилась.
– Вы много работали за рубежом, было много выставок. В общем, для вас как художника и писателя открыт весь мир. Тем не менее вы живете и работаете в России. Это принципиальная позиция?
– Ну, это даже не позиция, это скорее просто желание непосредственное мое находиться здесь. Я не назвал бы это, вообще-то говоря, позицией. В данный момент я высовываюсь из окошка в городе Петербурге, вижу классический петербуржский дворик и очень этому рад.
– Какие интересные проекты нам можно ожидать в ближайшее время?
– Ну, во-первых, не знаю, донеслась ли до вас весть, мы создали группу с моей подругой, с моей девушкой Соней Стереостырски...
– Да, это я знаю.
– У нас много проектов совместных, наша группа называется ППСС. Меня это очень воодушевляет, и я надеюсь, что и Соню тоже. Прошло много времени с тех пор, как прекратилась деятельность группы «Медицинская герменевтика», и я снова наслаждаюсь счастьем работать в группе. Это мне очень нравится, хотя это микрогруппа, из нас двоих, но это классно – работать вместе. Но есть не только наша совместная работа, но и моя отдельная. Иногда во мне воскресает иллюстратор, и сейчас, собственно говоря, я делаю иллюстрации к «Алисе в Зазеркалье». Первая книга иллюстраций к «Алисе в Стране чудес» вышла недавно.
– Я видела, потрясающие иллюстрации!
– Вот, а сейчас я делаю, собственно, «Алису в Зазеркалье». Делаю довольно увлеченно и погруженно: сижу и рисую иллюстрации. Вообще, очень люблю сказки об Алисе: моим любимым изданием в детстве было академическое издание с комментариями Мартина Гарднера, которые тоже очень меня увлекали: я очень любил комментарии. В данном случае я, конечно, не имею в виду комментарии в интернете, как бы обмен мнениями, – я их всей душой ненавижу. Я имею в виду комментарии в книгах научного характера. Это я обожаю читать. Поэтому, когда я сижу и делаю иллюстрации к «Алисе», возникает желание написать свои собственные комментарии к этим сказкам. Возникло много всяких соображений и наблюдений, которые, как мне показалось, прошли мимо других комментаторов. Не знаю, предложу ли я издательству вариант с собственными комментариями. Может быть, и предложу. Но, правда, не знаю, согласятся ли они.
