Александр Шумилин
Дональд Трамп в реальности не готов оптимизировать присутствие США на Ближнем Востоке. Фото Reuters
Приход администрации Дональда Трампа в Белый дом в начале 2017 года вызвал малоскрываемую радость в элитах стран – партнеров США на Ближнем Востоке. Это означало, что, как никакая другая администрация в Вашингтоне на протяжении последних десятилетий, нынешняя с ходу получила высокий кредит доверия среди союзников в Ближневосточном регионе. Главной для Белого дома и Госдепартамента стала задача правильно распорядиться этим доверием.
Столь высокая планка ожиданий ближайших партнеров и союзников – как арабских монархий Персидского залива, так и Израиля – в отношении новой администрации США вызвана двумя основными группами причин.
Первая – «провалы», с точки зрения партнеров, политики администрации Барака Обамы в регионе. Хронология «провалов» такова: колебания Вашингтона в связи с отстранением военными в июле 2013 года от власти в Египте президента-исламиста и возникшее напряжение в отношениях Вашингтона и Каира; отказ Обамы от ударов возмездия в ответ на нарушения режимом Башара Асада установленных Вашингтоном «красных линий», что вызвало разворот в сирийской ситуации в пользу режима (так называемая химическая сделка между Москвой и Вашингтоном в сентябре 2013 года); недовольство партнеров достигнутым в июле 2015 года (пятью постоянными членами Совбеза ООН и Германией) соглашением с Ираном (снижение уровня интенсивности обогащения урана в обмен на снятие санкций с Ирана). Наконец, резкое недовольство Израиля вызвал отказ администрации Обамы в декабре 2016 года наложить вето на проект резолюции в Совбезе ООН с осуждением поселенческой политики Израиля. В Иерусалиме это воспринято как «личная месть» Обамы премьер-министру Биньямину Нетаньяху за поведение последнего в знак протеста против соглашения с Ираном.
Вторая – удачное использование Дональдом Трампом ближневосточных «провалов» Обамы в предвыборной гонке 2016 года. Команда Трампа напрямую обвиняла Обаму, а через него и кандидата-соперника Хиллари Клинтон как минимум в «попустительстве» формированию тех угроз, которым теперь вынуждены противостоять сами Соединенные Штаты и особенно их союзники в регионе. Это запрещенная в России группировка «Исламское государство» (ИГ), с одной стороны, и нарастающая экспансия Ирана – с другой.
С учетом этого команде Трампа не представляло особого труда сформулировать главные линии своей ближневосточной политики: борьба с ИГ и нарастающее противостояние Ирану.
При том что команда Трампа представляет эти две задачи чуть ли не как радикально противоположные тому, что делал Обама, на самом деле речь идет во многом о риторическом оформлении некоторых новых акцентов, которые привносит нынешний хозяин Белого дома в политику, проводившуюся его предшественником. Действительно, разве не Обама выстроил мощную и многочисленную международную коалицию для борьбы с ИГ (в составе 67 стран)? Трамп же решает довести до конца начатое путем сохранения прежней (обамовской) тактики («не вовлекаться в наземные операции», «ставка на сухопутные силы партнеров в регионе» и т.д.). Новый элемент, судя по всему, сводится к решимости генералов Трампа использовать силу в случае возникновения угроз подразделениям союзников на земле или в случае применения стороной Башара Асада химического оружия. Яркий пример – удар крылатыми ракетами с военных кораблей США в Средиземном море по сирийской авиабазе Шайрат в апреле 2017 года.
Различия же между двумя администрациями в подходе к иранской проблеме от поначалу чисто «стилистических» становятся все более сущностными. Если Обама пытался противостоять Ирану мирными средствами (путем переговоров и подписания соглашений), то Трамп изначально нагнетал воинственную риторику, угрожая выйти из соглашения 2015 года. Сегодня, заметим, эта угроза как никогда близка к осуществлению со всеми вытекающими последствиями возобновления санкций и наращивания противостояния с Тегераном по всему ближневосточному фронту (Ирак, Сирия, Йемен).
Впрочем, как оказывается, не только ближневосточному: 8 октября 2017 года американский президент заявил в интервью телеканалу TBN следующее: «Я убежден, что иранцы финансируют Северную Корею». Он определил поведение Ирана как «противоречащее духу «ядерной сделки». По его словам, Иран – «плохой игрок», с которым следует обращаться «соответствующим образом». Иными словами, Трамп не только солидаризируется со своими ближневосточными союзниками в оценке угроз, исходящих от Ирана в регионе, но и склонен воспринимать их в более широком контексте.
Дело в том, что особенность ближневосточной политики США состоит в ее «двухпартийном характере» – в общем виде она оформилась как результат консенсуса обеих партий (Демократической и Республиканской) вскоре после Второй мировой войны (с обозначившимся нефтяным бумом в аравийских песках в 40-е годы, созданием Государства Израиль в 1948 году и первой волной политической трансформации в виде свержения монархий и установления военных режимов в контексте холодной войны, создания антисоветских блоков государств региона). Уже тогда регион был объявлен жизненно важным для США – с точек зрения заинтересованности в энергоносителях, геополитических устремлений Вашингтона и воплощения ценностных аспектов внешней политики – защиты Израиля как «единственной демократии на Ближнем Востоке».
С учетом этого ближневосточная политика США всегда отличалась высокой степенью преемственности с изменением разве что риторики и акцентов в осуществлении принципиальных линий. При всем при этом было бы ошибочным утверждать, что Трамп проводит ту же, что и Обама, или похожую политику на Ближнем Востоке. При сохранении внешне общих с Обамой линий политика Трампа наполнена иными содержанием и акцентами. Если на палестино-израильском треке Обама выражал большее понимание общеарабской позиции и даже пошел из-за этого на обострение отношений с Израилем, то Трамп явно старается сохранять нейтралитет при нескрываемых симпатиях к Израилю (политикой на этом направлении занимается его зять, еврей Джаред Кушнер, а дочка Трампа Иванка приняла иудаизм). В Сирии команда Трампа делает акцент на подавление ИГ, проявляя меньшую заинтересованность, чем Обама, в отношении формулы урегулирования в этой стране и судьбы Асада. В отличие от Обамы Трамп рассматривает Иран скорее как потенциального противника, чем партнера. В понимании нынешней команды Белого дома, Иран сам по себе, а также его присутствие в Сирии не должно становиться новой угрозой для Израиля. Из этого напрашивается вывод: если с этой задачей может справиться Россия, то команда Трампа готова де-факто предоставить ей зеленый свет на решение сирийской проблемы. Важен и другой акцент Трампа: Ближний Восток для него не тот регион, где следует сокращать присутствие (как полагал Обама), а регион, не только по-прежнему жизненно важный, но и с нарастающим значением для безопасности США.
Объяснить подобные акценты и само видение Трампом проблематики Ближнего Востока можно лишь отчасти его обращенностью к такой важной составляющей аудитории его поддержки в США, как евангелисты и произраильское лобби. Сегодня становится ясно, что усиление потенциала экспорта американской нефти ослабляет нефтяную зависимость США от Ближнего Востока, но не ликвидирует ее полностью.
Кроме того, стремление Обамы переформатировать острие стратегии США на Тихоокеанский регион, сократить масштабы присутствия на Ближнем Востоке, уйти в «задние ряды» ослабили уверенность американских партнеров в незыблемости альянса с США. Чтобы восстановить их доверие, команда Трампа считает для себя правильным действовать в модели «анти-Обама». В противном случае намечается тенденция заполнения стратегического вакуума в регионе Россией. Причем по инициативе самих американских партнеров. Сегодня главная задача Белого дома в регионе – придать сколько-либо внятную форму пусть и негласного, но реального партнерства монархий Залива и Израиля в борьбе с Ираном.
