К 250-летнему юбилею Гете
Чудное мгновение

1═══2

Но таким же "я" начинается стихотворение Пушкина: "Я помню чудное мгновенье". Пушкинское "я" лишено нордической агрессивности, и на первый взгляд это просто лирическое "я", необходимый элемент незыблемой пушкинской гармонии. Однако с этого "я" начинается целый ряд значений, придающих гармонии далеко не столь безмятежный смысл. "Я помню чудное мгновенье", начальное "я" подчеркивает: мгновение чудное, потому что я его помню. С такой лирической позицией вполне гармонирует следующая строка "передо мной явилась ты". Далее естественно "звучал мне долго голос нежный". Этой строке параллельна переломная строка следующей строфы: "И я забыл твой голос нежный". Неподдельному трагизму строк "без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви" предшествуют все-таки "дни мои", и притяжательное местоимение "мои" невольно распространяется и на божество, и на вдохновенье без всяких, впрочем, собственнических притязаний: просто божество и вдохновенье относятся лишь ко мне, существуют лишь для меня, как "и жизнь, и слезы, и любовь". Точно так же "душе настало пробужденье" очевидно лишь в моей душе. На этом фоне трагичнее всего заключительные самозабвенно лирические строки:

Даже божество воскресает лишь для него, для моего сердца, а быть может, больше ни для кого оно и не воскресает; что если больше ни для кого его и нет?

Перед нами не субъективизм и не эгоцентризм романтического лирика, а нечто более глубокое и тревожное. Поставим над стихом рискованный и, быть может, непозволительный эксперимент. Посмотрим, как будет выглядеть первая строфа без начального "я":

Помню чудное мгновенье, / Предо мной явилась ты, / Мимолетное виденье, / Гений чистой красоты.

Мы видим, что лиризм стихотворения не пошел на убыль. Пожалуй, такой лиризм даже больше соответствует общепринятым представлениям об этом стихотворении. Однако смысл строк разительно изменился, и сквозь него стали проступать строки другого поэта:

Так начинается стихотворение Василия Жуковского "Таинственный посетитель". Но и всему стихотворению Пушкина предшествует стихотворение Жуковского, написанное, как и у Пушкина, четырехстопным ямбом и начинающееся с того же лирического "я":

Стихотворение Пушкина "Я помню чудное мгновенье" в некоторых отношениях воспринимается как парафраз или вариация на тему Жуковского, который сам был великим мастером вариаций:

Гений чистой красоты в пушкинском стихотворении явно происходит из этого стихотворения Жуковского, но у Пушкина он выступает в сравнении "как гений чистой красоты", а Жуковский прямо обращается к нему с патетическим "о". Но такого же эффекта мы достигаем в нашем рискованном эксперименте, где "мимолетное виденье, гений чистой красоты" выступают без "как", не в сравнении, а в прямом обращении к ним. Наш рискованный эксперимент вполне может быть продолжен до самого конца пушкинского стихотворения:

Но настало пробужденье, / И опять явилась ты, / Мимолетное виденье, /Гений чистой красоты. Сердце бьется в упоенье; / Для него воскресли вновь, / Божество и вдохновенье. / Жизнь, и слезы, и любовь.

Здесь уже не скажешь, что божество и вдохновенье воскресают лишь для него, для сердца, они воскресают и для него, потому что они воскресают, потому что стихотворение Жуковского заканчивается магическим прорицанием: "Былое сбудется опять".

Пьер Менар в известном рассказе Борхеса перелагает стихотворение Поля Валери "Морское кладбище" александрийским стихом. Мы позволили себе переложить отдельные строфы пушкинского стихотворения четырехстопным хореем "Таинственного посетителя", и результаты не замедлили сказаться: вместе с "я" ушло "как", мгновение стало чудным само по себе, потому что "ты" действительно "мимолетное виденье, гений чистой красоты". Внутри прекрасного пушкинского стихотворения обнаружилось прекрасное стихотворение Жуковского, написанное победителем-учеником, и стихотворение Пушкина, оказывается, слагается из этого стихотворения и ненавязчивой, но непреложной полемики с ним, ибо если ты "как гений чистой красоты", это я тебя с ним сравниваю, а на самом деле ты нечто совсем иное, может быть, "совершенно противоположное". Если ты "как мимолетное виденье", то это лишь мимолетное мое состояние, оставляющее, по словам Руссо, мое сердце беспокойным и пустым. Пушкин вообще относится к виденьям скептически. Даже о рыцаре бедном говорится: "Он имел одно виденье", а не ему было виденье, как сказал бы настоящий мистик. Этим Пушкин дистанцируется от католической экзальтации, не отказывая ей в поэтичности. Но если ты лишь "как" гений чистой красоты, то не исключено, что в жизни ты (или она) "наша вавилонская блудница", что Пушкин и пишет в частном письме едва ли не одновременно со своим стихотворением.

В своей статье "Судьба Пушкина" Владимир Соловьев напоминает, что "вавилонская блудница" - апокалиптический образ. Так мы возвращаемся к эсхатологии мгновения. В отличие от Фауста Пушкин переживает "чудное мгновенье" без помощи дьявола, но после чудного мгновенья наступают дни "без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви", что весьма напоминает остановившиеся часы и упавшую стрелку в трагедии Гете. Но у Гете "я" Фауста берет на себя смелость определить для себя чудное мгновенье и спасается своим смутным порывом, преображающим роковую ошибку. Гретхен искупила свой грех страданьем, она в раю, но рай для нее не рай без Фауста, и Фауст попадает в рай, так что его ошибка оборачивается ошибкой Мефистофеля. У Гете человека спасает Вечно Женственное, возносящее его над преходящим, которое только подобие. Пушкину мистика Вечной Женственности чужда. Женственность для него - именно преходящее, "чудное мгновенье" перед концом мира. Отсюда функция лирического "я" в любовной лирике Пушкина: "Я вас любил..." "Я вас люблю, хоть я бешусь..." "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем" и, наконец, квинтэссенция всего: "Я верю, я любим, для сердца нужно верить". "Я" означает беспредельное, трагическое одиночество поэта в мире при всех любовных победах и донжуанских списках. Я помню чудное мгновенье, как если бы ты была гением чистой красоты, даже если ты ничего не помнишь, но и ты преображена божеством и вдохновеньем, а ими только и спасается поэт.

1═══2