Дарья Курдюкова
Один из автопортретов Шиле. Фото агентства «Москва»
На двоих любимцев публики получилось около сотни рисунков и гравюр. В Москву выставку «Густав Климт. Эгон Шиле. Рисунки из Музея Альбертина (Вена)» привезли не только в рамках Года туризма Россия–Австрия 2017, но и в преддверии 2018-го, когда Австрия будет вспоминать о столетии с года смерти обоих художников. Показ маркирован 18+.
Времена идут невегетарианские, год назад в Центре братьев Люмьер громко закрывали фотовыставку Джока Стерджеса, оскорбляться вообще стало привычным для некоторой части общества. И чем дальше от искусства и профильных институций – тем горше оскорбляются. Директор Пушкинского музея Марина Лошак начала пресс-показ словами о том, что команда проекта имела в виду «некоторую напряженность в обществе» по поводу ущемления разных чувств – но «невозможно оскопить художника просто потому, что ты боишься кого-то расстроить». Жаль, но арт-институции по-прежнему беззащитны перед агрессией любителей обижаться. Впрочем, это не вполне новость: когда Шиле еще не исполнилось 22 лет (он вообще умер, будучи моложе значительной части музейной аудитории, которая на это смотрит, – в 28 лет от испанки), его на три недели взяли под арест – за эротическую графику, якобы возмущавшую мораль.
Собственно, на нынешней выставке и нет (или почти нет – тут, как всегда с желающими оскорбиться, порог «чувствительности» обозначается в самых неожиданных пределах) самых шокирующих неокрепшее сознание рисунков Шиле. А поклонников одного из основателей Венского сецессиона и гуру венского модерна Климта она может разочаровать тем, что это – не живопись с ее томно, сладост(раст)но, если порой не слащаво тлеющими и будто светящимися красками. Но выставка – пусть здесь сейчас нет ни Климта из Бельведера, ни Шиле из Музея Леопольда – хороша.
Кураторы Кристоф Мецгер (от Альбертины) и Виталий Мишин (из ГМИИ) собрали климтовские плакат для журнала «Весна священная» (Ver Sacrum), эскизы к портретам, частично – к хрестоматийному «Бетховенскому фризу», эдакой оде символизму (получившей нарекания за то, что, мол, не имеет отношения к Бетховену), и самостоятельную графику обоих художников. Климт с Шиле «идут» рядом, все строго, никаких экспозиционных заигрываний с публикой, только в этом «рядом» – точные сопоставления мотивов, показывающие в итоге разность путей. Графика, рисунок в особенности, в отличие даже от живописи задает совсем другую интонацию «диалога». Дистанция сокращается настолько, будто вы разговариваете, слыша дыхание собеседника.
Декаданс, Фрейд, сецессион (буквально – «раскол») – навязшие в зубах «кодовые» слова не отменяют сути в том, что касается нового отношения к сексуальности и к изображению тела. Климт прошел путь от подробного академического рисунка к силуэтной модерновой линии, которая, выполненная тушью или гравированная, то была упругой, осязаемой, то в рисунках словно стремилась «развоплотиться», дематериализоваться (кстати сказать, и смартфон, и фотоаппарат порой не в состоянии поймать в фокус эти эфемерные линии-нити). Здесь же показывают и «кухню» художника, рядом развешивая эскизы к какому-нибудь будущему портрету, – с поиском жеста, поворота фигуры, с тонкими смещениями и нюансами. Бросивший Академию художеств Шиле в 1909-м с друзьями основал Группу нового искусства. Он, поначалу испытавший климтовское влияние, перешел черту от модерна к экспрессионизму (его работы выставляли и вместе с произведениями немецких экспрессионистов группы «Синий всадник», одним из основателей которой был, как известно, Василий Кандинский), и после ареста художника Климт был одним из его утешителей, надеявшимся что-то предпринять и уверявшим Шиле, что такое может случиться с любым – не сегодня так завтра. Оба они создавали рисунки, которые не изображают – преображают реальность и могут воздействовать неожиданнее самой откровенной фотографии, поскольку энергия линии – плавная у Климта, «издерганная», «с надрывом» у Шиле – способна сделать ваши глаза глазами художника. Вы видите траекторию его взгляда.
«С надрывом» в случае Шиле на уровне «лепки» формы – это буквально. Покуда портреты Климта «ткутся» бесконечно плавными стилизованными линиями, Шиле то и дело «прошивает» их штрихами и спиралями, так что это напоминает хирургические швы. Универсальная красота, состояние полуяви-полусна моделей Климта у Шиле сменяется универсальным страданием. Реже в виде скуки (как у девушки с копной рыжих волос, лежащей и меланхолично подпирающей рукой щеку), чаще – поразительными своей выразительностью гримасами. И в автопортретах он от раннего «хорошего мальчика» с бантом на шее пришел к скорчившему рожу «трудному подростку» с белыми глазницами. Художник мастерски управлялся с цветом и колоритом, часто усиливал гнетущую экспрессию. Так, угловатые фигурки натурщиц, то снимающих рубашку, то лежащих на кровати, он обводил белилами, и кажется, что они пытаются вырваться то ли из каменной, то ли из гипсовой массы. Для Шиле нейтральный фон – и безвоздушное пространство, и безвременье, оставляющее на коже его героев сине-зеленые «ссадины». Цвет и его отсутствие, попросту пустота – значимы, он виртуозно с этим работал, и когда в тюрьме нарисовал «Наружную дверь», внутреннее пространство заточения как раз и оставил пустым, «безвоздушным», наметив линией, а цветом артикулировал огромный замок, решетку и «огрызок» видимого сквозь нее пейзажа. И странно оскорбляться шилевскими изображениями причинных мест, они же – лыко в строку, часть целого – наготы отчаяния и одиночества, судороги не тела, а существа.
