Как фотография со всей серьезностью в детство впадала

Камера-обскура и камера-люцида из Политехнического музея дополнили экспозицию старинных снимков. Фото агентства «Москва»

Полторы сотни снимков из Национального музея науки и медиа в Брэдфорде и Музея Виктории и Альберта в Лондоне плюс камера-обскура и камера-люцида из собрания московского Политехнического музея – все это составило экспозицию «Уильям Генри Фокс Тальбот. У истоков фотографии». Курирует проект завотделом искусства фотографии Пушкинского музея Ольга Аверьянова. Под возвращение к корням, в XIX век, отведен целый этаж Галереи искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков, но, кажется, чего-то не хватает.

Директор Пушкинского музея Марина Лошак пишет, что «имя Тальбота в истории фотографии так же значимо, как имя Леонардо да Винчи в истории живописи», продолжая, что благодаря ему «фотография стала искусством, а не просто инструментом отображения реальности»... И добавляя, что теперешнюю выставку музей готовил шесть лет. Дагеротипия, представленная в 1839-м французом Дагером, позволяла создать один отпечаток. Он делался с медной пластины и был весьма детализированным. Англичанин Тальбот придумал «фотогенические рисунки» (его определение) еще в 1834-м, но доработал и запатентовал калотипию только в 1841 году, предложил бумажный негатив, с которого можно было получить много отпечатков. Они не были так чутки к деталям, за что их принято характеризовать «живописными».

Французское правительство фактически купило дагеротипию (названием оставившую в тени отца и сына Ньепса, с которыми сотрудничал Дагер, хотя старший, Жозеф Нисефор Ньепс, начал свои эксперименты прежде Дагера), Исидору Ньепсу и Дагеру назначив почетную пенсию и разрешив всему человечеству практиковать изобретение. Только в родной для Тальбота Великобритании Дагеру решили выдать патент, и там за занятия дагеротипией нужно было платить. Тальбот же хотел отчислений за патент на калотипию и его усовершенствования, и в этом прогадал: калотипия не выдерживала конкуренции со свободно распространявшейся дагеротипией. К тому же открытая им студия Reading Establishment, которая с 1844-го по 1846 год издавала тальботовский альбом «Карандаш природы», оказалась убыточной. Даже несмотря на то, что среди подписчиков была королева Виктория.

Нынешняя экспозиция и показывает выпуски «Карандаша природы», одновременно рассказывая об эволюции техники Тальбота, от «фотогенических рисунков» к калотипии и дальше к запатентованной в 1852-м «фотографической гравюре» (фотоглифии). Маленькие фотокарточки то предлагаются Тальботом как способ репродуцирования (хоть снимков для альбомов с произведениями искусства, хоть снимков растений, изучаемых под микроскопом), то их сменяют меланхолично-величественные пейзажи, на которых – в силу технических особенностей – вода неизменно статична, точно зеркальная гладь. Тут же показаны городские виды с архитектурными памятниками или попытки «поймать» жанровые мотивы. «Поймать» из-за необходимости длинной выдержки пока трудно, и головы персонажей часто размыты, но остановить мгновенье хочется. Тогда в фотографии еще не искали особой художественности, она была скорее выражением радости обладания пресловутым мгновением – вот у приоткрытой двери стоит метла, вот детская лошадка-качалка и т.д. Мгновением, как известно, длившимся парадоксально долго, поскольку, например, для портретов надобно было сидеть терпеливо и неподвижно, что и делала безвестная женщина с книгой, отчего-то напоминающая Вустера (Хью Лори).

Путевые заметки, родовое поместье Тальбота – аббатство Лакок (к слову, фотография – отнюдь не единственная область самореализации Тальбота, он занимался и политикой, и наукой – даже переводил ассирийские тексты). Портреты близких и не очень, снимки для научных изданий, наконец, выпуск альбома «Солнечные картинки Шотландии», инспирированный модой на Вальтера Скотта. Выставка хороша как исторический документ, к тому же она дополнена тальботовскими комментариями, где тот обстоятельно разъясняет, что хотел передать. Однако же обстоятельность красноречиво показывает, что не все отпечатки еще могли говорить сами за себя. Сложность в другом. Трудно вообразить, что смотришь на «младенчество» фотографии не из сегодняшнего дня. Почти за 180 лет искусство светописи и демократизировалось, и научилось бежать в ногу со временем. Оно может не только отображать, но и подправлять реальность. И, что важно, фотография давно умеет различать человеческие эмоции.

Если кому-то, как корреспонденту «НГ», покажется, что монографический показ Тальбота «медлителен» и скучноват, в этом, вероятно, наша вина – трудно воспринимать время иначе. Но если сегодня рассказывать о той эпохе, хотелось бы какой-то перспективы. О подступах к фотографии написано во всех книгах по истории этого искусства, и дело не ограничивается ни Дагером и царившим во французском искусстве реализмом, ни Тальботом и Викторианской эпохой с ее вкусами, интересно было бы почувствовать разницу и посмотреть на разные опыты. Или, например, на то, как из «первых шагов» потом проявятся в фотографии отдельно пикториализм, а отдельно напротив экзерсисы, к примеру, сюрреалистов. Упомянутого вначале Леонардо интересно смотреть самого по себе, с Тальботом – не так.