Дарья Курдюкова
Основатель Третьяковской галереи, где проходит выставка, был дядей художницы. Фото агентства «Москва»
И после первого открытия музеев летом, и сейчас Третьяковская галерея «залпом» представляла выставок больше, чем все другие музеи в Москве. На наступающей неделе здесь стартуют сразу несколько новых проектов, а часть успевших открыться в прошлом году продлили. Среди них – ретроспектива Марии Якунчиковой-Вебер, приуроченная к 150-летию прожившей всего 32 года художницы. На ней собрали живопись, графику и архивные материалы из музеев и частных собраний.
С одной стороны, хрестоматийно знаменитая картина «Из окна старого дома. Введенское» с необычным из-за капителей, обрамляющих пейзаж, ракурсом. С другой – декоративное панно «Осинка и елочка», где осиновые листья – что лампочки на гирлянде и где вместо рисунка Мария Якунчикова (1870–1902) использовала выжигание. С третьей – цветной офорт «Страх», эдакий мунковский «Крик» с лицом какой-нибудь Аленушки. Это своего рода реперные точки показа. Короткая жизнь Марии Якунчиковой-Вебер хронологически делится на два периода. В 19 лет ей поставили диагноз «туберкулез» – в том же 1889-м она переехала во Францию, в России бывала только наездами в летние месяцы, а последние полтора года угасала в Швейцарии.
Тот самый вид из усадьбы Введенское она писала уже в пору эмиграции, которая обострила в художнице свойственный символистам ретроспективизм. Но у Якунчиковой он был не столько обращен, скажем, к XVIII веку, сколько замешан на личной биографии. В Введенском, что под Звенигородом, прошло ее детство, но этот мир был потерян в 1884 году: усадьбу продали. Ландшафты средней полосы – другой ее лейтмотив: от тех, что она писала в духе лирических пейзажей Поленова (рисовальные вечера которого Якунчикова посещала и с которым была в родстве: он женился на сестре Якунчиковой Наталье), до подчеркнуто декоративных, модерновых вроде тех самых «Осинки и елочки».
Одну из первых в России женщин с профессиональным художественным образованием (пусть и в статусе вольнослушательницы Московского училища живописи, ваяния и зодчества) и первую в России художницу, освоившую современный цветной офорт (акватинту), Якунчикову называешь художницей без новомодных сомнений относительно уместности феминитива. Не художник, а именно художница. Которая даже там, где подчинялась эстетическим веяниям Серебряного века, воплощала их абсолютно женским почерком. Это искусство нарядной меланхолии – с одной стороны, с отчетливой декоративной природой, с другой – с томной ностальгией по «родной сторонушке» с ее неброскими пейзажами и дворянскими гнездами (по словам кураторов Ольги Атрощенко и Елены Теркель, современники отмечали дворянское самосознание этой купеческой дочки). «Счастье грусти» – выражение Якунчиковой.
Пейзажи, усадьбы, старые церкви, колокольни европейских городов, вообще – городские уголки с каким-то вдруг очаровывающим однообразием композиционных мотивов, увиденные сквозь окна и двери интерьеры как символ уютного частного мира: если бы в то время были смартфоны и соцсети, аккаунт Якунчиковой был бы популярен. Но без того и другого (к счастью) эти картинки – воспоминания, грезы. Фантомы. Примерно как мебель начала прошлого века, которой кураторы теперь пытаются напомнить об атмосфере усадеб. Некоторую плотность, осязаемость этому миру, во многом воспринимаемому сегодня как греза, придают фотографии.
Их вместе с архивными документами и произведениями художницы в начале 2010-х в разные российские музеи передал внучатый племянник Якунчиковой Александр Ляпин, а когда его не стало, дело продолжила его вдова. На впервые экспонируемых снимках, которые сделал муж Якунчиковой Лев Вебер и которые попали в коллекцию Третьяковки, – изящная девушка на фоне веранд и колонн, эдакая модель из грез Борисова-Мусатова (при этом известно, что Якунчикова была высокого роста и потому однажды даже заменяла в абрамцевской постановке Илью Остроухова... «в роли верзилы-палача»).
В Инженерном корпусе показывают, как художница двигалась от реализма передвижнического толка (не только в пейзажах – тут выставлены и сделанные у Поленова разные портретные зарисовки) к модерну. Как еще до участия в устроенной Дягилевым «Выставке русских и финляндских художников», до участия в выставках мирискусников и до сделанных по дягилевскому заказу обложек к «Миру искусства» она пришла к символистским офортам «Неуловимое», «Непоправимое», «Тишина», «Запах», «Страх», «Череп»... Словом, пришла к отпечаткам эфемерного. Как после залитой солнцем и оттого еще более меланхоличной пастели с кладбищем в Мёдоне 1892-го через два-три года она сделала офорт с российским сельским кладбищем, где возле покосившегося креста, кажется, стоит свежий гроб, – и увела колорит в холодеющую, увядающую осень. Ее жизни оставалось несколько лет.
комментарии(0)