Дарья Курдюкова
Фото агентства городских новостей "Москва"
Куратор Мария Гадас решила собрать «Маленькое искусство» как творчество «отверженное» – в том смысле, что чаще всего на выставках и устроители, и зрители заинтересованы в первую очередь в программных вещах. А тут – эскизы, наброски, мыслительный процесс или просто созерцание, свобода, поддержанная самой «необязательностью» формата. От Павла Федотова до Михаила Соколова, преимущественно из частных, но и музейных собраний тоже.
По деревянной колонне побежали трещины, в комнатах то ли старой усадьбы, то ли камерного провинциального музея молчаливо «глядят» закрытые двери и глухие ниши – архитекторы Кирилл Асс и Надежда Корбут выстроили пространство забытья. В таком мог бы остаться Фирс.
Рисунки и живописные этюды, подготовительные, рабочие или автономные, пасьянсом ложатся на стол истории: этот стол – вехи отношений с «маленьким искусством» большой истории искусств. На рубеже XIX–XX веков стараниями символистов возрастает ценность графики. Постепенно внимание к неоконченности, творческой кухне, собранию мыслей, которые могут быть автором развиты или отвергнуты, возвышает в глазах ценителей рабочие эскизы. Борьба с формализмом вытолкнула «немагистральный» образ мысли на запретную обочину, и как раз «маленькое искусство» невольно становилось форточкой свободы.
Из множества работ и известных имен память многое же и отсеивает – ну, эскиз Кустодиева к «Купчихе в окне», ну, женская фигурка, репинская «проба пера» к «Парижскому кафе». Откровенно говоря, на «Маленькое искусство» идешь не то что с опаской, но без особых ожиданий, но выставка переубеждает. В целом обаятельная, местами – трагичная (и трагическое здесь – главное), она раскрывается через отдельные работы – бакстовский портрет Иды Рубинштейн, совсем не похожей на ту Рубинштейн, что сделал иконой стиля модерн Серов, через неожиданный миниатюрный супрематический рельеф Чашника, через довольно необычные пуристические композиции другой сподвижницы Малевича – Веры Ермолаевой, через примитивистские, упрямо экспрессивные акварели Георгия Рублева, где у «Пионерского праздника» 1930 года нет ничего общего с лощеными праздниками, какими должно было и будет промывать пролетарские мозги официальное искусство.
Проект развивается от конкретного к экзистенциальному, перед этим самым экзистенциальным в последний момент застывая, замирая буквально в «Несущественном»: среди рисунков одноименного раздела есть репинский Лев Толстой, есть серовский лев из серии «Басни Крылова», а есть и вовсе репинская собачка. В целом эта часть выглядит скорее проходной, но зато после нее не остается сомнений в том, зачем вы здесь: главное впечатление составляют лагерные рисунки Михаила Соколова.
Принадлежавший к «тихому искусству» Соколов в 1938-м был приговорен к семи годам лагерей. Освобожденный досрочно в 1943 году как «доходяга», он вернулся в родной Ярославль (местный художественный музей хранит основную часть его наследия, около 3 тыс. работ). Спустя четыре года Соколову разрешили жить в Москве – в том же 1947-м он умер от онкологии. Когда три года назад коллекционер Юрий Петухов издал трехтомник Соколова, лагерным рисункам там была посвящена отдельная статья, но эти вещи поражают именно вживую, масштабом. Невооруженным глазом несколько клочков курительной бумаги с какой-то дымкой и разглядеть-то трудно. «Для того чтобы лучше видеть – заведите стекло размером немного больше обычной тетради и накладывайте на рисунок», – писал он из тюрьмы. Он, конечно, мечтал работать маслом, но внутренним спасением, бегством стали даже не акварели, а карандашные рисунки, марево штришков, в котором мучительным и чудесным образом проявляются деревья, люди, обнаженные у воды.
Это кульминация выставки, но после нее куратор приготовила зрителю еще один неожиданный ход. Ничто не предвещало появления на выставке отечественного искусства гравюры Луки Лейденского, но и этот виртуозный график, «необязательный», как и многое «маленькое искусство», тут есть.
комментарии(0)