Творцы в поиске, зритель озадачен

Монохромность в балете Константина Кейхеля.  Фото Батыра Аннандурдыева предоставлено пресс-службой театра

«Новая опера», по собственному признанию, делает «шаг к тому, чтобы стать местом силы российского современного танца, наполненного размышлениями, сомнениями, рефлексией, чуткого к интересам, чаяниям зрителя, не чуждого юмора, самоиронии и яркой зрелищности».

В основе спектакля Константина Кейхеля, как утверждает пресс-релиз, лежит понятие Моно-но аварэ, пронизывающее японскую культуру и философию. Моно-но аварэ, или печальное очарование вещей, во многом связано с осознанием текучести времени и изменчивости материального мира.

Однако впечатление складывается скорее близкое более понятному нам – греческому – значению частицы моно. Монохромно – в костюмах преобладает черный цвет. Монотонно – это о хореографии. Монолитно – о работе десяти исполнителей (это несмотря на то что новый худрук, бывшая солистка Большого театра Анастасия Яценко набрала в труппу много новеньких). Пульсирующий звук (композитор Константин Чистяков), пульсирующий свет (художник по свету Ксения Котенева), замедленные движения, отрешенный взгляд. Изменчивости нет, но есть верность себе хореографа, который вот уже десять лет обкатывает излюбленный набор приемов и инструментов.

Ирина Кононова о своей постановке говорила так: «Это будет жанровая работа, современный балет на серьезную тему, но показанный через иронию и юмор». Тема и в самом деле заявлена серьезная, хоть и не новая: человеческие ценности и мир потребления. Но если бы об этом не поведал пресс-релиз, зритель увидел бы лишь очень затянутую шуточную аллюзию на многими любимый и, хотя бы по названию, всем знакомый турецкий сериал. Действие происходит не в XVI веке, а сегодня. Герой (Виктор Кондаков), дабы уйти от повседневности, погружается в сериал и представляет себя Султаном. В компании трех жен, брата, советника и слуги демонстрирует (как и партнеры) актерское дарование и сноровку, но нескончаемые гэги довольно скоро приедаются. Из этого мог бы получиться шипучий коктейль. Однако действо затянуто втрое, так что веселящие пузырьки успевают выветриться.

Целью Анны Щеклеиной стала попытка взглянуть на «стереотипный образ Озера с другой стороны, поиграть с ним, пофантазировать, расширить, расшевелить возникающие привычные представления». Пресс-релиз поясняет: «Не часть природы, а идеальная форма, отражающая цикличность времени и места. Безвременье, вечность, летаргический сон сменяются живым, теплым, нарождающимся, плотским. Будто нужно законсервироваться, чуть подождать, чтобы сохраниться и потом оттаять. Контраст не добра и зла, а статики и динамики, мира не горнего и дольнего, а спящего и ожившего, не черного и белого, а белого и красного. Это место зарождения жизни и место упокоения. Точка ноль, зеро, ожидание обновления».

На наклоненной к рампе округлой белой площадке, окруженной таинственными белыми мешками и белыми же соцветиями околоводных растений, с восходом (на заднике) то ли солнца, то ли луны появляются восемь существ. То ли мумии, то ли перебинтованные раненые с ожогами тела 100% и в «шапочке Гиппократа» на головах. Не люди, не львы, не орлы, не куропатки… Движения их со временем наталкивают на мысль, что это некие многообещающие личинки. И действительно, потратив пару минут на разбинтовывание, они превращаются в имаго – что-то чешуйчатое, оборчатое, лохматое. Движутся, впрочем, они все так же и так же непонятно куда. В конце концов простирают руки (лапки?) в зал – то ли сочувствия просят, то ли прощения. Из мешков высыпают на белую сцену ворохи красных то ли лепестков, то ли лоскутков. Светило на заднике опускается за горизонт.

Вышедшие из театра зрители, как можно было услышать, старались так или иначе интерпретировать увиденное. Каждый по-своему. Захватило.

Творцам нужно давать возможность творить. Иначе гумус не сформируется. А если контекста нет, не будет скорее всего и текста. Театр – в поиске. Творцы – в поиске. Зритель озадачен. Застоя, стало быть, нет. Вот и славно.