Дарья Курдюкова
На выставке представлены более 60 картин и рисунков мастера. Фото агентства «Москва»
Русский музей и РОСИЗО отмечают филоновскую дату «чистой» ретроспективой «Павел Филонов. Художник Мирового расцвета», представив больше 60 картин и рисунков, не касаясь ни филоновских учеников, ни контекста других новаторских течений того времени. Упор сделан на том, что вот – шедевры, и мы их вам подробно комментируем, включая и фрагменты филоновских текстов. Куратор – бывшая замдиректора Русского музея по научной работе Евгения Петрова, при новом руководителе Алле Маниловой покинувшая этот пост, но не музей.
Хотя первая после забвения выставка Павла Филонова прошла только в 1988-м, с тех пор автор Декларации Мирового (с ударением на втором слоге) расцвета и основатель группы «Мастера аналитического искусства» (1925–1932), самой многочисленной в ту пору школы современных художников, стал героем экспозиций и исследований и вошел в непременный минимум по истории искусства. Внимание к нему не ослабевает, что легко объяснить и своеобразностью его почерка, и необычностью теоретического обоснования.
Звучит отчасти цинично, но Филонов – универсальный выставочный герой. С искусством, в котором есть сложность, загадочность и визуальная аттрактивность (а она есть, даже когда его становится тяжело смотреть), с фанатичной преданностью выбранному пути и трагическим финалом. Художник-аскет, балансировавший на грани формы и беспредметности, провозгласивший «простым чисто научным методом» «аналитическое видение», воплощенное «в вечном становлении, претворении содержания цвета и формы и процессов», с ежесекундным изобретением формы и «биологически сделанной картиной», – он разделял «глаз видящий» и «глаз знающий», а новаторство Пикассо порицал как схоластически-формальное. На I государственной свободной выставке произведений искусства, прошедшей на излете 1910-х и занявшей 19 залов Зимнего дворца, показали 22 работы из цикла «Ввод в Мировый расцвет»: Виктор Шкловский тогда назвал филоновские вещи самыми авангардными. В 1927-м Николай Пунин включил филоновские работы в экспозицию новейших течений Русского музея, а два года спустя готовил филоновскую ретроспективу больше чем в две сотни вещей. Факт, что цензура не дала проекту открыться и он год томился за закрытыми дверями, вошел не только в историю выставочного дела в России, но и добавил к ореолу филоновского творчества штрих отверженности. Не сказать чтобы участие в выставке «Художники РСФСР за 15 лет» 1932-го стало реваншем, но туда филоновские произведения в конце концов пустили (его и малевичевские из залов велели удалить, однако их вдруг отстоял Киров). Экспозиция на тот момент стала самой посещаемой в Русском музее.
Когда Филонов умер от голода в блокадном Ленинграде, его сестра, певица Евдокия Глебова (ее портрет в цветастом кресле и в окружении цветов художник натуралистично писал в 1915-м, и он есть на выставке) передала его работы в Русский музей. Сперва на временное хранение, потом в дар.
Для Русского музея универсальность Филонова еще и в том, что всегда можно сделать беспроигрышную подборку работ, и ее не стыдно отвезти на гастроли.
Маршрут сейчас проложен хронологически, от «проб пера» 1900-х с девушкой в восточном костюме и пейзажем, которые могли бы быть написаны любой ученической рукой, от рисованного автопортрета рубежа 1900–1910-х, где очнулась нервическая экспрессия в духе Шиле, – к «атомарной» живописи Мирового расцвета. С «Пиром королей», с его туманным сюжетом (одни пытались разглядеть тут «Пир Ирода», другие – «Пир Валтасара», третьи – Заратустру с отсылкой к Ницше) и гипотетическими образами самого Филонова рядом с супругами Матюшиным и Гуро, с религиозными аллюзиями «Крестьянской семьи», с многочисленными филоновскими «формулами», хоть весны, хоть космоса, хоть петроградского пролетариата. Аналитические вещи, – естественно, в большинстве. Они демонстрируют не только беспрестанное становление, прорастание форм, часто усиленные словно светящимся и оттого приобретающим мистический акцент колоритом, – но и колебания между собственно формой и чистой беспредметностью. О том, как филоновская «атомарность» связана с естественными науками того времени, можно поискать статью одного из его исследователей Джона Боулта «Павел Филонов и атомная энергия», где речь, в частности, идет и о кембриджских экспериментах Эрнста Резерфорда по расщеплению атома в ядерной реакции, и о сотруднике его лаборатории Петре Капице.
Архитектура теперешней выставки, придуманная Надеждой Бабенко, оказалась трудно поддающимся описанию коридором с выгородками и закутками, из которых свет выхватывает филоновские работы. Возможно, имелись в виду пространственная аналогия филоновской «атомарности», как бы кристаллическому разрастанию структуры, и несколько давящее впечатление от этого разрастания, но вышло не слишком удобно. Наплыв посетителей экспозиции противопоказан — это небезопасно для работ. 8500 зрителей за первый месяц работы проекта, о которых оповестило РОСИЗО, цифра невеликая, и тут больше — не лучше.
Истории с портретом Сталина, который, видимо, был эскизом к панно для городского оформления к очередной революционной годовщине, здесь нет. На выставке та современность, которую он писал для себя и по заказу, представлена соответственно «атомарными» «Нарвскими воротами», адресующими к «Кровавому воскресенью», – и заводами. «Тракторную мастерскую Путиловского завода», заказанную для печати открыток, в ИЗОГИЗе сначала сказали доработать, потом молча вернули. Эскиз посвященного электрификации плаката отвергли, сочтя Ленина аскетом, а работу «чуть ли не контрреволюционной». С «Ударниц на фабрике «Красная заря» открытки все-таки напечатали, хотя художника корили, что главная героиня Васильева пожилая и в очках, что ей недостает пафоса и это не тип ударницы. Филонов приготовился дописывать ее «в стол».
Концепцию ретроспективы не в чем упрекнуть. Она универсальна, как железобетонная конструкция. Но она разочаровывает. Представлять хорошо известных героев с ожидаемыми комментариями – работать либо на музейную аудиторию, которая всегда ходит по выставкам и пойдет снова смотреть известные вещи просто потому что вживую, но главное, на тех, для кого это впервые. В самом простом пути есть свой резон. Только в ситуации остановившихся международных выставочных обменов, особенно в ней, ждешь концептуальных усилий, неочевидного поворота. В вакууме принципиально не терять форму.
