Григорий Заславский
Всю творческую жизнь Юрий Погребничко верен своему уникальному стилю. Фото с сайта www.okolo.ru
Некоторое время назад, отвечая на вопрос про понятное и непонятное в премьерном спектакле, где молодая актриса играет одну из главных ролей, Серафима Гощанская заметила, в частности: «Я не уверена, что образы можно – и нужно – облекать в слова. Из театра «Около» Юрия Погребничко многие тоже выходят со словами, что они ничего не поняли. А я плачу постоянно на этих спектаклях и что-то понимаю – причем совершенно необязательно то, что закладывал режиссер. Возможно, я случайно считываю эти образы или они всего лишь попадают в мое настроение. Но ведь попадают».
Режиссеру Юрию Николаевичу Погребничко, к которому как к высочайшему театральному авторитету апеллирует недавняя выпускница ГИТИСа, исполняется 85 лет. Из них 37 лет он руководит театром «ОКОЛО Дома Станиславского», который возглавил, когда тот еще носил задорное комсомольское название молодежного театра «На Красной Пресне», хотя, казалось бы, где Красная Пресня, а где улица Станкевича, ныне Вознесенский переулок, как он и назывался до революции. А дом Станиславского действительно находится в соседнем дворе, поэтому нынешнее название – «ОКОЛО Дома Станиславского» – более точное со всех точек зрения, поскольку эстетически режиссерская жизнь Погребничко, все его поиски и сомнения – около Станиславского. И около дома Станиславского.
Вот и новый «Гамлет» Погребничко – не столько сам «Гамлет» в том или другом переводе шекспировской трагедии, а вынесенный на сцену знаменитый фельетон знаменитого в начале прошлого века Власа Дорошевича. Впрочем, как и трагедия Шекспира, фельетон Дорошевича тоже называется «Гамлет». Есть «Гамлет» Шекспира, а есть «Гамлет» Дорошевича. Помните, Анна Андреевна в «Ревизоре» говорит Хлестакову: «Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!» У каждого времени, как и у каждого театра – свой «Гамлет». В свете уже сказанного Погребничко не мог пройти мимо «Гамлета» Дорошевича, поскольку у Шекспира, в его «Гамлете», о Станиславском ни слова, а в «Гамлете» Дорошевича Станиславский упоминается на каждой странице по нескольку раз.
Много лет назад Погребничко выбрал себе в собеседники несколько текстов (sic!), разговора с которыми ему хватило надолго – на десятилетия вперед, и эти диалоги, как диалоги Платона или разговоры Эккермана с Гете, может прервать только что-то совсем уж безутешное. Впрочем, если вспомнить слова из известной записки Немировича Станиславскому, которые здесь будут кстати, – и даже смерть их не прервет. Третий вариант «Старшего сына» Вампилова, новые «Три сестры» и «Три мушкетера» – своим новым и новым обращением к этим текстам разных авторов разных эпох режиссер лишь подтверждает их неисчерпаемость, их бесконечность, так безжалостно и одновременно оптимистично противостоящих конечности жизни.
Ржавчина на металле, который когда-то был обязательной деталью его спектаклей, «говорит» примерно о том же – о прочности и одновременно бренности всего на земле. О чем бы ни рассказывал Погребничко, это всегда про «сообщающиеся сосуды», в которых – как в последнем монологе Ольги из «Трех сестер» – страдание переходит в радость, но в этой возможности заложен и обратный переход. «Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут… наши лица, наши голоса… но…» – вот в этом самом «но» Погребничко и разбирается, разбирается в том, можно ли пренебречь всем, что было сказано до «но».
Другой бы режиссер с подобным мироощущением ставил бы только Ионеско, Беккета или Мрожека с Пинтером (как раз Пинтера Погребничко ставил), в конце концов наших обэриутов, но Погребничко хватает Чехова, Дюма, Вампилова, Платонова. На самом деле список его собеседников шире, тем более, обращаясь к Платонову, например, он «безо всякой трамвайной остановки» подсаживает к нему Хемингуэя и кого-нибудь еще, кто кстати попадается по пути.
Юрий Николаевич Погребничко любит останавливать свой взгляд на том, мимо чего другие прошли бы, наверное, не заметив, – на необязательном, и в этом необязательном обнаруживает и предъявляет публике необходимое, без чего невозможно жить: невозможно вообще и – отдельно – невозможно жить русскому человеку. Так едва ли не самые эротические рассказы Бунина в спектакле Погребничко оборачиваются историей, в которой давняя случайная встреча остается в памяти на всю жизнь, радуя и мучая как воспоминание не только и уже не столько об этой встрече, а о Родине, где счастье было; только там и возможно.
Театр – искусство, в котором не все мысли приходят через голову. В другой чеховской пьесе, которую Погребничко, конечно, тоже ставил (не раз), один из героев утешает себя тем, что, быть может, у человека сто чувств и со смертью погибают только пять… В это хочется верить, конечно, но в театре – это-то точно – многое воспринимается и понимается этими остальными девяноста пятью. Во всяком случае в театре Погребничко. Выходишь со спектакля каждый раз: о чем это было? Сразу не скажешь. Но плакал, смеялся и понимал.
