Дарья Курдюкова
«Новое общество художников» было создано ради поддержки выпускников Академии художеств. Фото агентства «Москва»
Музей русского импрессионизма продолжает открывать не самые знакомые страницы искусства, даже если оказывается, что подзабыты они не напрасно. Куратор Ольга Юркина сделала выставку о «Новом обществе художников», собрав больше 180 произведений из 55 музеев и частных коллекций и подтвердив определение писавшего статью в каталог Антона Успенского, что объединение это было не столько художественным, сколько выставочным.
Проведя с 1904 по 1917-й 10 выставок, кого только не видели ноховцы в своих рядах. В первом были Дмитрий Кардовский, бывший среди учредителей общества в 1903-м, и его жена Ольга Делла-Вос-Кардовская. Та предстала с чередой томных авто- и просто портретов, прямо-таки заставляющих ощутить щемящую теплоту домашних интерьеров с детьми и с гораздо более свежо сделанными пейзажами петербургских пригородов: стоило только впустить больше светоцвета. К этим показам прибивались Бенуа, Головин и Добужинский, птенцы дягилевского «Мира искусства», чей первый «созыв» сошел на нет в 1904-м. Там же бывал голуборозовец Уткин, а еще бубнововалетцы Кончаловский и Машков, который начал выставочную карьеру как раз в НОХ (в привезенном сейчас из Казани цветочном натюрморте уже видна характерная «мясистость» плотной живописной фактуры, но сдобренная скорее ученической нежностью, а не грядущей авангардной удалью). Вместе с ними отметились Александра Экстер и Кандинский (его работ сейчас нет), а еще герои персональных показов Музея русского импрессионизма Александр Савинов и Елена Киселева. И даже архитекторы Щусев и Щуко. Всего 218 человек, именитых и нет. С беспрецедентным, по замечанию Ольги Юркиной, женским присутствием – 58 человек. «В Новом обществе было много званых и один избранный», – пишет Успенский, имея в виду, что одним из главных достижений ноховцев стал посмертный показ Врубеля, интегрированный 4 работами в 5-ю выставку объединения.
НОХ вышел в свет гибридом, созданным во многом ради нравственной и материальной поддержки выпускающихся из Академии художеств. Не определившись с художественной позицией, объединение со своими показами константно оказывалось между сетованиями рецензентов на эклектизм, которые могли смягчить отзывы в духе «на них отдыхаешь» (полученные, впрочем, от одного из участников – критика и художника Александра Ростиславова). Ноховцы дебютировали в залах Академии наук, а последний раз собрались в Бюро Добычиной, одной из первых галеристок, которой музей посвящал отличную отдельную выставку (см. «НГ» от 28.06.23). Экспозиции эти собирались все труднее из-за дороговизны и строгих правил с притязаниями на эксклюзивность участия.
Рандомность ноховцев ориентировалась разве что на более или менее универсальную (и в этом смысле невозможную) «приятственность» для глаза. В итоге меланхоличная акварель Добужинского с улочкой Вильно оказывается в общем визуальном поле, например, с «За чтением» Александра Средина, живописующего интерьеры усадьбы Полотняный завод и девицу, растроганную книгой до слез, уткнувшуюся в платочек и красиво уронившую вторую рученьку. А виртуозные литографии Надежды Войтинской с портретами Гумилева, Кузмина и других авторов журнала «Аполлон» (увы, гравюры отверг редактор Сергей Маковский, зато теперь они стали одним из акцентов экспозиции) живут в одном пространстве с «Зимней сказкой» Евгения Праведникова, где старик Мороз навис над абсолютно нагой Снегурочкой, как султан над наложницей (репродукцию не без иронии поместили на обложку каталога). Сочетание слишком многого со слишком многим в экспозиционном смысле трудно – если вообще – преодолимо. Пейзажи, архитектура и усадебные интерьеры, образы и маски, иллюстрации куратор распределила по разделам, иногда следующим художественной традиции («В комнатах»), но преимущественно одноименным известным поэтическим сборникам («Чужое небо», «Четки», «Александрийские песни»: как известно, некоторые участники НОХ придумывали обложки, например, к гумилевским книгам, но эта линия в залах не заострена). На мониторах мерцают даже некоторые стихи, однако в итоге акценты сбиваются, и непонятно, что чем иллюстрируют.
В нынешнем случае выставка неизбежно уступает изданной к ней книге. Ведь там не только можно воспроизвести больше работ (отдельное удовольствие – читать и разглядывать вкладку-репринт Жуковского с «Как мыши кота хоронили» в картинках Нарбута, на выставке представленных лишь разворотом), но главное, говорить дольше и раздумчивее. Отдельно о литературе (Валерий Шубинский), об архитектуре (Илья Печенкин), а открывается каталог абсолютно критическим (и с остроумным сопоставлением с чеховской «Чайкой») по отношению к НОХ эссе Антона Успенского. Надо отдать музею должное, что, даже открывая неспроста подзабытые явления, их не пытаются выдать за шедевры. В конце концов, пишет Успенский, «отсутствие единоначалия, идеологии и стратегии обернулось подспудным гуманизмом: художники могли на протяжении долгих лет находиться в Обществе, будто в ареале заказника, оберегая зачастую бледные огни своего творческого пламени от переменчивых ветров эпохи».
