Дарья Курдюкова
Абсурд Самородова и Сонин представляют весьма обаятельным, а не пугающим. Фото автора
На нынешней выставке Утопия – несуществующее место, Ухрония – время, которого нет. У Елены Самородовой и Сергея Сонина мультимедийное мышление – в тугой узел скручены фотографии, скульптуры, изразцы, вышитые коврики, видео и легко узнаваемый почерк. Проект «Утопия и Ухрония» в здании на Гоголевском заявлен как одно из самых масштабных их выступлений. Около сотни вещей работают на мистификацию, мифологизацию, нанизывание терминов, нарративов и эпическое нарастание масштаба, пропорциональное нарастанию абсурда. Здесь хотя бы не страшного, а смешного.
А-ля голландские изразцы живописуют переход Павла I в радужное тело, представление императору изобретателем Кулибиным куклы «Государь», нападение крокодила на гренадеров, Павла I с Наполеоном в Бенгалии, соломенного Шиву… А еще крестьян с вилами и косами, провожающих посланника: те с берега глядят, как речка уносит лодку с неподвижным космонавтом. Скульптуры и рельефы, помня вечный живительный источник Античности, тем не менее заглядываются не только на Запад, но и на Восток: так у Аполлона обнаружился третий глаз. И на местную среднюю полосу: «Артемида непроявленная» все никак не выкуклится из березки. Эпичные видео-«фрески» тоже старательно воспевают братание культур, озвученное в том числе стараниями «Оркестра Комитета Аполлона», придуманного Самородовой и Сониным.
Всю эту двухэтажную музейную конструкцию в текстах препарируют, опираясь на «сеть культурно-исторических взаимосвязей» и «историческую мистификацию». В синопсисе значатся договоренность Павла I с Наполеоном об индийском походе «с целью сокращения британских колоний». Другим слоем бегут события 1980-х, когда с орбитальной станции «МИР 2» запустили «зонд с ядерным зарядом», чтобы остановить угрозу планетарной катастрофы от астероида. В результате чехарды событий станция оказалась разрушена, но космонавт спасся и приземлился аккурат в павловскую эпоху. Плетение словес, линий и артефактов прозрачно намекает, что сколько бы ни пересекались культурные коды Индии, Франции и среднерусской полосы, а классический архитектурный вкус с отказом от архитектурных излишеств и их последующим переложением на язык сложенного из подручных елок портика, сколько бы ни мимикрировал Шива под соломенные снопы, сколько бы ни грезилось превращение Мальты в имперскую губернию, сколько бы ни рыскал по саду любимый художниками Заяц Землемер, то ли член масонской ложи, то ли не совсем (как говорил Сонин в одном из интервью, «Рыцарь Земли» и «архетип обитателя русского пейзажа»), – пересказать все эти вихрения воображения связно не представляется возможным, да и не нужно.
Это – сон помещика, поэтому штандарты с императорскими портретами смахивают на лоскутные одеяла и вообще все экспонаты родом из его усадьбы, ведь он ветеран индийского похода и просвещенный человек на покое. В «Утопии и Ухронии» эпохи и географии опрокидываются друг в друга со скоростью американских горок.
Абсурд, потокам которого тут даже не хочется сопротивляться, Самородова и Сонин, будучи художниками синтетического мышления и пространственного чутья, представляют обаятельным. И не только посредством убедительно-скрупулезной сделанности и фактурного разнообрания предметов. Главное, швы мистификации на виду. Нечего разоблачать. Это кунштюк, над которым смеешься, ему же дивясь: убедительный абсурд, это ведь надо сделать.
Нам же доложено: помещик – бывший вояка, но просвещенный. Ну и вот смешенье, с одной стороны, положим, позаимствованных в разных коллекциях реальных усадебных видов XVIII–XIX веков, с другой – шпалеры Самородовой, сшивающие силуэты построек палладианца Николая Львова с намеками на средневековые шпалеры и – до кучи – с простодушием ситцевых лютиков. С третьей стороны красуются фотографии Сонина и Самородовой с образцами «дендро-архитектуры и дендро-палладианства». Это когда основы, изложенные Палладио в «Четырех книгах об архитектуре», пропущены «через пространства аномального кольца средней полосы России», так что получаются «Четыре древа древнерусской архитектуры – дуб, ель, береза, черная ольха». Как приличествует традиции, «дендро»-портики и колонны сняты в величественном просторе. Разве что то и дело пасущиеся там коровы нарушают эту величественность, но несильно. И вообще, есть места, которых нет, и время, которого тоже нет. Все это снится, и не нам. А любые аллюзии, как обычно в таких случаях, (не)случайны.
