Дарья Курдюкова
Одна из глав выставки – «Лица времени». Фото агентства «Москва»
Из 160 работ на открывшейся в музее «Новый Иерусалим» выставке «Свет между мирами» нукусские и подмосковные представлены по половине. Прошло восемь лет с тех пор, как появившийся благодаря страстному энтузиазму Игоря Савицкого знаменитый Нукусский музей последний раз привозил свои произведения в Москву, тогда – в Пушкинский музей (см. «НГ» от 06.04.17 и 10.04.17). Хотя вокруг нынешней экспозиции, готовили которую больше трех лет, много политики, именно в художественном смысле это отличный проект – и по материалу, и по вопросам, которые он задает.
Синкопы форм выставка опрокидывает в три времени. Во-первых, тут очень разные, и по отношению друг к другу тоже, художники, многие из которых не очень умещались в «образцовый» авангард 1920-х, но совсем не умещались и в соцреалистическую массу, получившую зеленый свет после постановления о перестройке литературно-художественных организаций 1932-го.
Во-вторых, речь идет о формировании музейных коллекций во времена, которые, как известно, не могли похвастаться любовью к формалистическому наследию 1920–1930-х. Сперва Савицким, говорившим о своем безрассудном романтизме с затеей устроить такой музей. Ради основанного в 1966-м Государственного музея искусств Каракалпакстана он ездил к наследникам нередко выброшенных из всяких иерархий художников, уговаривал, забирал все, стремясь показать объемно и в контексте с современниками. С 1966-го по 1984-й, когда Савицкий умер, живописное собрание Нукусского музея «взлетело» до 50 000 единиц хранения. В «Новом Иерусалиме» коллекцию этого времени формировали с 1977-го и, по словам руководителя художественного отдела «Нового Иерусалима», одного из кураторов выставки Людмилы Денисовой, часто ходили по следу Савицкого, который не так много оставлял. В-третьих, сегодня становится все яснее, что существующая терминология тем стоявшим у изголовья эпохи художникам не очень адекватна: не вполне авангард, не все – «тихое искусство».
Большие главы – «Мастера нового Востока», «Лица времени» (где среди образов эпохи появилась и Мария Цетлина, входившая в партию эсеров, эмигрировавшая из России, вернувшаяся после Февральской революции, а после Октябрьской уехавшая навсегда: портрет написан в 1917-м Ниной Симонович-Ефимовой, спустя семь лет после серовского, ставшего знаменитым из-за аукционного рекорда 2014 года), «Метафизика 1920–30-х» и «Открытие нового мира. Объединение «Цех живописцев», выделенные кураторами Людмилой Денисовой, Надеждой Плунгян, Ларисой Чернениловой и Еленой Папченко (научным консультантом выступил Александр Балашов), – ветвятся на подразделы, где есть объединения, с одной стороны, и эдакие укрупнения, сопоставления-портреты, с другой. Плюс к тому экспозицию пронизывают звуковые станции с текстами художников и музыкой тех лет, и известной, и практически забытой.
Вот группа «13», а вот «Маковец»: Савицкий был первым, кто решился показать угольные рисунки Василия Чекрыгина в постоянной экспозиции. Теперь эти «пламенеющие» черно-белые образы начала 1920-х сопоставлены с экспрессией евангельских картин, созданных бывшим членом объединения Сергеем Романовичем уже в 1950-х. Дмитрий Лопатников и Николай Тарасов входили в «4 искусства», прошли выучку голуборозовца Павла Кузнецова и, даже выбирая новые, «правильные» сюжеты, в 1920–1930-х в ногу со временем не попадали. Лопатниковская «Жатва», хоть и свершается коллективным трудом крепких баб и мужиков, из коллективного безудержного счастья совсем выпадает. Их лица воспринимаешь не то пародией на радость работы, не то меланхолическим акцентом в золотистом мареве размашисто написанного поля. То же самое сделалось с тарасовской девушкой, вяжущей снопы: едва намеченное, изящное лицо обращено к младенцу, которого пришлось взять в поле, и значит, эта картинка-«фреска» не о социалистическом календаре, скорее о человеческом жизненном цикле. Когда стало понятно, что интимная интонация, а с ней и стилистические разногласия с генеральной линией искусства ничего хорошего не сулят, и Лопатников, и Тарасов ушли в преподавание.
«Свет между мирами» намечает много сквозных сюжетов. Здесь есть диалог с другими эпохами: вот абсолютно импрессионистичный в конце 1930-х «Туман на реке» Михаила Соколова, вот почти по-гогеновски увиденные Николаем Григорьевым «Козы», вот лимонная «Даная» советского экспрессиониста Николая Витинга, заставляющая вспомнить нервическую резкость Эриха Кирхнера, а вот «Автопортрет» Владимира Комаровского, написанный за 10 лет до расстрела художника и сопрягающий иконописную самопогруженность с модернизмом. Тут намечена линия «учитель-ученик», сопоставляющая, например, Александра Шевченко, довольно сильно в 1930-х изменившего манеру, и его студентов Витинга или Ростислава Барто. Интенция развития – в разных направлениях, общий знаменатель – непрерывность художественного развития, даже когда его исключали из официальной видимости.
Упомянутая выставка из Нукуса в ГМИИ, прошлогодний показ «Новым Иерусалимом» и кураторами Avant-Garde LAB 5 своего собрания 1920–1930-х (см. «НГ» от 12.05.24), открытый сейчас в Третьяковке «Путь на Восток» (см. «НГ» от 18.05.25), книги об Игоре Савицком (см. «НГ» от 29.01.23) и Елене Коровай (см. «НГ» от07.09.21) – лишь несколько недавних событий, касающихся эпохи и художников, которых собирал Савицкий. Выпущенный в 1989-м Русским музеем альбом «Авангард, остановленный на бегу» был первой попыткой сопоставления собраний Нукуса и ГРМ. Об этом в каталоге (чья альбомная часть, к слову, по сравнению с выставкой расширена) напоминает Надежда Плунгян. Из ее же статьи заимствовано название проекта: «Подтверждая идею Савицкого о взаимосвязи всех частей столетий, эти картины представляют собой живописные тезисы о синтезе несоединимого – подобно свету между мирами, который вспыхивает и останавливается в пространстве, заставляя переосмыслить время». «Советский модернизм», музейную версию которого представил Савицкий, «большой Серебряный век», «поставангард», – определения из статей нынешнего каталога о материале, на который еще предстоит и пролить много света, и включить в большую историю искусства.
