Андрей Кортунов
Непрямые столкновения НАТО с Россией способны длиться очень долго. Иллюстрация Dreamstime/PhotoXPress.ru
«Кризис как раз и состоит в том, что старое уже умирает, а новое еще не может родиться. Эти времена междуцарствия отмечены множеством болезненных патологий». Известная цитата Антонио Грамши из его «Тюремных тетрадей», относящихся к бурной эпохе между двумя мировыми войнами, вполне подходит и для описания состояния международной системы последних нескольких десятилетий.
Сегодня стало уже банальностью констатировать, что мир вступил в период революционной трансформации. Но ведь грядущую революцию в мировой политике не раз предсказывали и в прошлом, начиная с распада СССР. Такую революцию предрекали и после терактов в США 11 сентября 2001 года, и во время глобального финансового кризиса 2007–2008 годов, и на фоне драматических событий «арабской весны», и на пике пандемии COVID-19. Одни считали точкой отсчета новой эпохи победу Дональда Трампа на выборах в США в ноябре 2016 года, другие – состоявшееся несколькими месяцами раньше в Великобритании голосование по выходу этой страны из Евросоюза. Тем не менее долгожданная и, казалось бы, запрограммированная всем ходом истории революция все время откладывалась, а глобальный Ancien Regime раз за разом демонстрировал свою исключительную устойчивость и адаптивность к новым условиям.
Вызревание слома старого порядка
Хотя кризисная ситуация всегда так или иначе предшествует любой революции, далеко не всякий кризис обязательно завершается радикальным революционным сломом старой системы. Непосредственным итогом кризиса могут стать проведение необходимых реформ, снимающих напряжение в системе, восстановление докризисного статус-кво или даже наступление периода реакции, когда система начинает движение вспять, в направлении практик традиционализма или архаики.
И сегодня, как и раньше, имеется целый набор траекторий дальнейшего развития международной системы, среди которых вариант ее революционной ломки выглядит не самым предпочтительным. Революция сопряжена с повышенными рисками, значительными сопутствующими издержками и нередко приводит к непредсказуемым результатам. Многие государства и общества, у которых есть веские основания для недовольства существующим положением дел в мире, предпочли бы именно эволюционную, а не революционную трансформацию системы. Однако допустимо ли предположить, что система, выдержавшая разнообразные проверки на прочность в течение 30 лет, способна сохраняться, пусть и в каком-то реформированном виде, и дальше? Ведь нынешняя ситуация существенно отличается от любых других кризисов, через которые человечество прошло за период после холодной войны. Перечислим наиболее очевидные из этих отличий.
Прежде всего предыдущие кризисы разворачивались преимущественно в какой-то одной, пусть и очень важной части планеты или в одном измерении международных отношений. Мир прошел через острые кризисы государственности в отдельных его регионах, включая распад СССР в 1991 году и «арабскую весну» 20 лет позднее. Кризис безопасности, проявившийся в виде терактов в Нью-Йорке и в Вашингтоне в начале столетия, имел весьма специфическую природу. То же можно сказать и о последовавших потрясениях в области международного финансового регулирования в конце первого десятилетия XXI столетия и глобального здравоохранения на рубеже второго и третьего десятилетий.
Нынешнее глобальное неблагополучие отличается беспрецедентной комплексностью, когда кризисные явления проявляются одновременно в самых разных регионах и в различных измерениях мировой политики и экономики. Практически параллельно происходит спад многих важнейших направлений мировой торговли и инвестиций, повышается волатильность финансовых и сырьевых рынков, растут число и масштабы международных конфликтов и гражданских войн, обостряются проблемы климата и дефицита ресурсов, наблюдается снижение эффективности применения многих норм международного права. Иными словами, основательно проржавевшая конструкция старого миропорядка начинает давать трещины не в каком-то одном, а в самых разных местах.
Кроме того, как выясняется, кризисные явления последнего времени имеют долгосрочную или даже хроническую природу. Финансовый кризис начала века, «арабская весна», пандемия коронавируса – острая фаза каждого из этих катаклизмов укладывалась в среднем в полтора-два года. Сегодня мир приближается к двухлетней годовщине перехода конфликта между Россией и Западом в острую фазу, а никакого света в конце тоннеля пока не просматривается. Более того, есть много оснований полагать, что впереди нас ждет дальнейшая эскалация. Те же неутешительные выводы напрашиваются и в отношении многих других системных конфликтов переживаемого нами исторического момента.
Происходящие сегодня потрясения имеют еще и ту особенность, что впервые со времен распада СССР в их основе оказались не какие-то общие для ведущих международных игроков вызовы и угрозы (терроризм, пандемия, изменения климата и пр.), а непосредственно противоречия между самими этими игроками. Поэтому если раньше, когда вызовы носили внешний характер, существовала по крайней мере теоретическая возможность объединения усилий великих держав для совместного противостояния этим вызовам, то теперь такая возможность, по сути дела, исключена и мировая политика все больше приобретает формат «игры с нулевой суммой».
Когда верхи не могут, а низы не хотят
Несомненно, все уже прошедшие кризисы и системные сбои внесли свой вклад в вызревание нынешней революционной ситуации. Поскольку ведущие игроки, как правило, шли по пути восстановления статус-кво вместо проведения реформ и многие возникавшие проблемы не решались, а год за годом откладывались в долгий ящик, общий кумулятивный негативный эффект отложенных проблем неизбежно накапливался, и устойчивость системы постепенно снижалась. Образно говоря, год за годом человечество, страдая от множества опасных вирусов, использовало для лечения вместо необходимых сильных антибиотиков привычный аспирин; высокую температуру удавалось сбивать, но окончательного выздоровления так и не наступило. С каждым новым рецидивом международной нестабильности сокращался диапазон возможностей обеспечить упорядоченную, постепенную трансформацию системы, то есть перестроить ее с использованием механизмов согласованных основными игроками реформ.
Чем меньше остается возможностей для согласованных реформ «сверху», тем больше вероятность стихийной и насильственной ломки старого порядка «снизу», которая всегда происходит во время революции. Возникает хорошо известное по старым учебникам истории положение дел, когда «верхи» (космополитические, политические и экономические элиты) уже не могут управлять по-прежнему, а «низы» (национальные общества) не хотят жить по старым, навязанным им когда-то правилам. В этом, как представляется, и заключается главное отличие нынешней ситуации от всех многочисленных кризисов прошлых десятилетий, которое и делает революционный слом старой системы гораздо более вероятным, чем это было всего несколько лет назад.
История знает много примеров революционных преобразований региональных и даже глобальных систем международных отношений.
Однако сегодняшняя ситуация во многих отношениях не имеет исторических прецедентов. Раньше естественным алгоритмом разрешения системного кризиса была большая война. Военное столкновение фиксировало новое соотношение сил и позволяло ведущим игрокам, подтвердившим в ходе войны свой статус, определять новые правила игры в международных делах. Так было при создании Вестфальской системы (1648 г.), Венской системы Европейского концерта (1815 г.), Версальской системы (1919 г.) и Ялтинско-потсдамской системы (1945 г.).
Сегодня задача относительно быстро восстановить равновесное состояние системы выглядит практически неразрешимой: основные игроки уже не могут позволить себе роскоши прямого военного столкновения друг с другом, а непрямые столкновения (НАТО–Россия, США–Китай, коллективный Запад – Глобальный Юг) способны длиться очень долго, не выявляя конечного победителя. Ставки для обеих сторон в таких противостояниях очень высоки, а варианты безнаказанной эскалации – многочисленны. Зафиксировать обновленные правила игры трудно еще и потому, что в мире сегодня наблюдаются повсеместная институциональная усталость и отсутствие готовности инвестировать значительные ресурсы и политический капитал в создание новых институтов глобального или регионального управления.
Специфика перманентной революции
Все это означает, что международная система вступает в продолжительную эпоху непрерывной революции. Ни в 2024 году, ни в последующие несколько лет устойчивый новый мировой порядок не возникнет, а содержание международных процессов будет по-прежнему определяться в большей степени продолжающимся распадом старой системы, чем созданием новой. Мировые тренды в этих условиях будут отличаться нестабильностью, волатильностью и разнонаправленностью.
В числе прочего перманентная революция международной системы будет проявляться в регионализации или даже в «атомизации» некогда глобальных экономических и технологических укладов, прогрессирующей секьюритизации внешней политики и национальных приоритетов основных игроков, продолжающемся упадке многосторонних механизмов на глобальном и региональном уровне, повышении роли средних и региональных держав, препятствующих формированию новой биполярной системы.
«Революционное сознание выражает себя в убеждении, что возможно новое начало», – утверждал немецкий философ и социолог Юрген Хабермас. Но данное убеждение далеко не всегда и не сразу трансформируется в четкое и детализированное представление о том, какой именно должна стать новая реальность. Постепенное складывание нового миропорядка, конечно же, с течением времени будет ускоряться, но оно, по всей видимости, пойдет не сверху вниз, а снизу вверх, через создание тактических ситуативных коалиций для решения отдельных насущных задач глобального или регионального управления. Причем в таких коалициях будут участвовать не только государства, но и негосударственные игроки международных отношений. Коалиции будут складываться в условиях очевидного и постоянно растущего плюрализма ценностей и моделей национального социально-экономического развития.
Вероятно, первоначально объектом регулирования станут преимущественно технические, политически нетоксичные измерения международных отношений с перспективой постепенного выхода на более сложные и политически чувствительные измерения мировой политики. Перефразируя упомянутого выше Грамши, позволим себе заключить, что новые многосторонние регулятивные практики и станут первыми камнями нового мира, пусть еще грубыми и неотесанными, но все же более прекрасными, чем величественные развалины старой международной системы.
