На чьей стороне воевал Бог

Говорят, что патриарх Алексий II хотел канонизировать Зою Космодемьянскую, но ортодоксы воспротивились. Константин Щекотов. Зоя Космодемьянская перед казнью. 1947–1949

В античном театре существовал прием: когда действие безнадежно запутывалось, в верхней части сцены – как будто в небе – на специальном устройстве появлялся актер, изображавший божество, и разрешал все проблемы. Это называлось deus ex machina – «бог из машины».

Человеческий разум не может примириться с идеей бессмысленности исторического процесса. Николай Бердяев, сосланный в Вологодскую губернию при царской власти и высланный за границу при советской, находил смысл во всем. Как человек природы, он писал: «Прекрасен цветущий дуб и уродлива машина, оскорбительна для глаза, уха и носа, нимало не радует. Мы любим дуб и хотели бы, чтобы он унаследовал вечность и чтобы в вечной жизни мы сидели под цветущим развесистым дубом. Машину же любить мы не можем, в вечности ее увидеть не хотели бы, и в лучшем случае признаем лишь ее полезность». Но еще до революции философ пришел к выводу: «Русское сознание должно отречься от славянофильского и народнического утопизма и мужественно перейти к сложному развитию и к машине».

Чего Бердяев не принимал, так это обожествления техники: «Ленин не мог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший иррациональными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни, поверил в возможность рационализации без всякого иррационального остатка, поверил в машину вместо Бога».

В рассказе «Бог Динамо» Герберт Уэллс описал преклонение дикаря перед сложным механизмом: тот даже начинает приносить динамо-машине человеческие жертвы. Но и для европейского рабочего машина была предметом поклонения, что отразил отнюдь не фантаст, а реалист (вплоть до натурализма) Эмиль Золя в «Человеке-звере». В финале романа, лишившись машиниста и кочегара, паровоз «Лизон» продолжает мчаться с бешеной скоростью: «Что ему было до жертв, раздавленных на его пути! Несмотря ни на что, он стремился к будущему, стоило ли обращать внимание на пролитую кровь! Он мчался во мраке, без водителя, словно ослепшее и оглохшее животное, которое погнали на смерть. Он мчался, нагруженный пушечным мясом, солдатами, которые, одурев от усталости и водки, орали во все горло патриотические песни».

Удивительно похоже на строки советской песни:

Наш паровоз, вперед лети!

В Коммуне остановка,

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка.

Паровоз совершил исторический переворот, привезя Ленина на Финляндский вокзал в апреле 1917 года. По железным дорогам СССР понеслись паровозы серий «Иосиф Сталин», «Феликс Дзержинский», «Серго Орджоникидзе», тепловозы серии «Вячеслав Молотов», электровозы типа «Сергей Киров». Маркс называл революции локомотивами истории, и в реальных локомотивах советские люди видели символы революции. Оруэлл представил СССР скотным двором, но страна больше походила на железную дорогу, которая, если вдуматься, была для руководителей страны идеалом государства. Действительно, на железной дороге все строго рассчитано и регламентировано. Надо только не нарушать установленные начальством правила, двигаться строго по расписанию, следовать указаниям семафора. Каждый человек четко работает, знает свое место. А в случае крушения все можно свалить на стрелочника и, конечно, на злоумышленника, вывинчивающего, как в рассказе Чехова, гайки из рельсов. Железная дорога и в самом деле дисциплинирует, заставляет верить не в мистику, а в чудеса техники. Как говорил один из персонажей романа Золя «Человек-зверь», «нечего и говорить, железные дороги – чудесная штука. Ездить можно быстро, да и народ становится от них как будто умнее».

Погубленный революцией Николай II нередко повторял: «На все воля Божья!» В XX веке эта идея, казалось, стала неактуальной. Человечество добилось таких технических успехов, что стало предельно материалистичным, склоняясь к мысли, что все зависит не от Божеской воли, а от человеческой. Между тем даже среди интеллигенции находились люди, задавшиеся вопросом: «Имеем ли мы право говорить о воле Вселенной?» Именно так думал Константин Циолковский: «Можно говорить о воле разумного существа, даже о воле глупого животного, но можно ли говорить о воле Космоса? Можно ли уподобить его хотя глупому животному? Но раз все зависит от устройства Вселенной (в настоящий или давно прошедший момент), то значит, она или ее неизвестная причина имеет волю. Эта воля обусловливает все, что мы сейчас видим или на что указывает нам наш разум. Вопрос только в том, какова эта воля. Качество воли укажет нам и на качество Вселенной или ее причины».

Верующие советуют уповать на чудеса, надеяться на Божью помощь. Но есть у нас поговорка: «Бог-то Бог, да и сам не будь плох». Если существуют высшие силы, они склонны помогать тем, кто способен делать шаги в правильном направлении. С такой точки зрения, мороз 1941–1942 года был «задуман на небесах» и «отрепетирован» двумя годами раньше – зимой 1939–1940-го. Тогда, во время советско-финской войны, Красная армия, хоть и прорвала линию Маннергейма, понесла большие потери, в том числе обмороженными. В СССР приняли меры: ввели шапки-ушанки вместо буденовок, белые маскхалаты, бойцов стали учить бегать на лыжах, в армии появились новые дизельные танки, двигатели которых легко заводились даже при сильных холодах, и морозоустойчивое автоматическое оружие. Все это помогло зимой 1941 года. Получается, что зима 1940-го была «проверкой свыше» на жизнеспособность: система сделала верные выводы, и ей не дали погибнуть.

В том же 1940 году капитулировала Франция – хотя священников и военачальников там не репрессировали, храмы не взрывали. Почему же, если рассуждать теологически, этой стране не помог Бог? Да потому что Франция к 1939 году, имея самую большую и сильную в Западной Европе армию, растеряла боевой дух, повела «Странную войну». Зачем же небесам было делать ставку на такое государство?

Иногда высказывается такое мнение: если бы не было СССР, не было бы и Второй мировой войны. Мол, если бы после революции Россия не оттолкнула от себя старых союзников коммунизмом и атеизмом, Германия осталась бы в одиночестве, зажатая среди врагов. Однако что помешало бы немецкой дипломатии в 1920–1930-е годы привлечь на свою сторону Россию, останься она царской и православной? Воевала же во время Первой мировой войны католическая Италия на стороне Антанты, а в 1936 году она стала частью оси «Берлин–Рим». Сегодня популярно мнение: не произошла бы революция, не было бы и пакта Риббентропа–Молотова. Но и без революции могли заключить пакт Риббентропа–Голицына (условно): в правящих кругах царской России были сильны германофильские настроения. В 1930-х они бы усилились, и вот почему.

Окажись Россия в 1918 году среди стран-победительниц, ее неминуемо обвели бы вокруг пальца во время подписания Версальского мирного договора, где главную роль играли Франция и Великобритания. Даже автократор Сталин, деля с Черчиллем сферы влияния в 1944 году, отдал Англии Грецию, потому что она находилась неподалеку от Суэцкого канала, контролировавшегося британцами. Аналогично в 1919-м (год Версальского мира), несмотря на секретное соглашение 1915 года, Англия ни за что не отдала бы ослабленной войной царской России черноморские проливы, тем более Константинополь. Еще в 1848 году лорд Палмерстон сказал: «У нас нет неизменных союзников, у нас нет вечных врагов. Лишь наши интересы неизменны и вечны, и наш долг – следовать им». Что касается Франции, то она не стала бы ложиться костьми за интересы России.

Это в том случае, если бы не было революции. Теперь предположим, что она произошла, но в гражданской войне победили белые. В таком случае державы-победительницы тем более не отдали бы России Босфор и Дарданеллы. 5 сентября 1914 года британский министр иностранных дел Эдуард Грей, генеральный французский резидент в Англии Поль Камбон и российский посол Александр Бенкендорф от лица своих стран подписали в Лондоне соглашение: ни в коем случае не заключать сепаратный мир с Германией. Поскольку большевики заключили Брестский мир, победившую белую Россию лишили бы прав на плоды победы. Показанный стране «версальский кукиш» привел бы к ее разрыву со «свободным миром». Это неминуемо толкнуло бы Россию в немецкие объятия.

Гитлер пришел к власти прежде всего на волне национального унижения Германии. Если бы и Россия испытала подобное, возник бы германо-российский союз. В 1920–1930-х годах немецкая экономика успешно сотрудничала бы с российской. Это привело бы к модернизации России, экономическому подъему двух стран, но одновременно к грандиозной военной катастрофе, более того, к моральному падению Святой Руси. Несколько лет назад один деятель Евросоюза высказал предположение: Красная армия в 1941–1945 годах спасла Европу, поскольку в противном случае Старый Свет могла ждать американская атомная бомбардировка. Добавлю: атомные бомбы могла применить и та и другая сторона: совместными усилиями германские и российские ученые вполне могли создать атомное оружие в противовес американскому.

Возникла страна, далекая от идеала – тоталитарная, репрессивная, называйте как хотите, – но которая приняла на себя страшнейший удар и выстояла, несмотря ни на что, ценой немыслимых жертв. Потому что иначе разразилась бы еще более ужасная трагедия.

Но как быть со «слезинкой замученного ребенка»? Ведь по любой теологической модели Высшие силы обрекли на смерть юную Зою Космодемьянскую, маленькую Таню Савичеву, школьников-молодогвардейцев, пионеров-героев. Целое поколение огромной страны было обречено на заклание. В 1941–1945 годах появился иконостас советских святых и мучеников: пожертвовавший собой Александр Матросов, ослепленная Зина Портнова, распятый Юрий Смирнов, герои, шедшие на таран, бросавшиеся со связкой гранат под танк...

Есть версия, что патриарх Алексий II хотел причислить Космодемьянскую к лику святых, но натолкнулся на упорное сопротивление ортодоксов. Мол, Зоя пострадала не за веру. Так ведь и Жанна д’Арк умерла не за Христа, а за Францию, что не помешало Католической церкви причислить ее к лику святых. Причисление Космодемьянской вместе с другими героями и жертвами к сонму мучеников и страстотерпцев стало бы реальным – не на словах, а на деле – дезавуированием морально неприемлемой религиозной концепции «Революция 1917 года и Вторая мировая война – кары Божии».