Выпустили стрекоз на мороз

Александр Сенкевич – литератор, увлеченный буддизмом и не терпящий лжи. Фото Натальи Сенаторовой

Накануне Нового года по буддийскому летоисчислению литературный клуб «Некрасовские пятницы» пригласил к себе поэта, переводчика, знатока Индии Александра Сенкевича, который стал биографом сначала Елены Блаватской, а затем и Будды Гаутамы. Ведущий вечера Сергей Нещеретов отметил, что книга Сенкевича «Будда», вышедшая в серии «ЖЗЛ» (см. рецензию в «НГ-EL» от 01.02.18, отрывок в «НГ-EL» от 12.01.17), с первых страниц озадачивает сложностью изложения и терминологии, однако основательно меняет наш взгляд не только на Будду, но и на все окружающее. Написана она очень острым, свободным языком, «прослоена стихами Мандельштама, Гумилева, Пастернака и даже Маяковского». Для определения Сенкевича-поэта Нещеретов вслед за поговоркой «лев виден по одному когтю» процитировал его очаровательно-лукавую миниатюру: «Выпустили,/ выпустили стрекоз,/ выпустили стрекоз на мороз».

Рисуя панорамную картину буддизма в далеком прошлом и в настоящем, Александр Сенкевич показал себя носителем здравого скепсиса и сторонником исторического объективизма. Он настаивает: стержень буддийской философии – не лгать естеству и себе. Зарождение буддизма, подчеркнул он, пришлось на «дремотную и кровожадную» эпоху, подобную распаду Советского Союза в 1991 году. Сокрушительно менялся весь уклад тогдашнего индийского общества, сбросившего родоплеменные отношения; взамен погибавших старых основ взрастали непривычные новые. При этом развитие великих идей всегда невозможно в изоляции, без интенсивного обмена. До Будды и его круга, несомненно, доносились отголоски греческой культуры, и, в свою очередь, буддийские монахи, странствовавшие по Ближнему Востоку, повлияли на процесс кристаллизации заветов раннего христианства. Что же касается «страны победившего буддизма», то есть Индии, так она по фатальному парадоксу была без помех покорена завоевателями.

Сенкевич обратил внимание на приобщение к буддизму после Второй мировой войны крупных писателей Америки, в частности скандального Генри Миллера, изображавшего «мир сансары» во всей полноте и наготе.

Открывая лирическую часть выступления, Сенкевич назвал некоторые вехи своей поэтической молодости – первую подборку с напутствием Арсения Тарковского, эпигонское, с трудом переломленное увлечение Андреем Вознесенским, общение с Олжасом Сулейменовым. Основное место заняли стихи, навеянные Индией и написанные в поездках по ней. «Все земное – скользящий мираж/ и пришло неизвестно откуда»; «В сладчайший миг зачатия и сна/ возникнет жизнь, неведомая ране». На этом фоне особенно проникновенно прозвучал цикл «Россия», полный блоковского осветленного отчаяния: «Ты – живая в мире привидений/ и, себя не ставя ни во грош,/ средь своих обширнейших владений/ до сих пор как нищенка живешь».

Из длинного перечня переведенных им поэтов хинди Сенкевич решил прочесть стихотворения классика XX века Сарвешвара Даяла Саксены «Холод и зной» и «Моя любовь – как дом без крыши…». Чтение строк он сопроводил рассказом из реальной жизни: в свой очередной визит в Индию он грубо нарушил правила вождения, полисмены потребовали штраф (почти 200 долл.), но, когда он заговорил на хинди и заявил, что лично знал Саксену и его переводил, они были так поражены, что раскланялись с нарушителем и беспрепятственно отпустили.

Именно «буддомания» – как бы это ни казалось странным – подтолкнула Александра Сенкевича к серьезной работе, которой он занят сейчас, – созданию книги о Венедикте Ерофееве, «очень нравственном человеке», чуждом любых ликов лжи и не заслужившем уничижительного обращения «Веничка».

Собравшиеся увидели фрагменты документальных фильмов о путешествиях и рефлексиях героя вечера «Доктор Сенкевич» и «Вибрации», а заодно поинтересовались, испытал ли он когда-либо состояние нирваны.