Владимир Зуев
«Домик Сталина» в деревне Хорошево стал сегодня местом массового паломничества. Фото с сайта www.bes-chagda.ru
Публикация о намерениях Российского военно-исторического общества (РВИО) открыть в деревне Хорошево под Ржевом совместно с местными властями Музей Сталина (см. «НВО» № 19 за 2015 год), как и ожидала редакция, вызвала неоднозначную реакцию читателей. Впрочем, ажиотаж вокруг этого типичного домика русской глубинки, в котором до недавнего времени была сельская библиотека лишь с «уголком Сталина», не утихает вот уже несколько месяцев. Почему копья сошлись именно на Хорошево – тоже вопрос. Ведь в России, с одной стороны, уже многие десятилетия действуют подобные памятные «сталинские места», которые не тронули даже в годы агрессивного развенчания культа личности; с другой – с нулевых годов открываются и небезуспешно работают новые «музеи Сталина», в том числе и в местах, где «отец народов» никогда не бывал (это тема, которая требует отдельной статьи).
Как представляется, отчасти это может объясняться и тем, что историки до сих пор гадают: а, собственно, зачем Верховный главнокомандующий 3–5 августа 1943 года «проехался» по местам былых сражений? Именно так, ибо линия непосредственного соприкосновения с противником отстояла от маршрута той поездки в среднем на 150 км. И однозначного ответа не дают. Тем более что в мемуарах и изустных воспоминаниях нет ссылок на «пояснения» самого генералиссимуса, предпринявшего этот вояж, который принято считать единственной за всю войну поездкой Сталина на фронт. «НВО» сопоставило разные версии и мнения, в том числе и «новейшие».
СТАЛИН – ЕРЕМЕНКО: «СФОТОГРАФИРУЕМСЯ В ДРУГОЙ РАЗ»
Примечательно вот что. Говоря современным языком, какого-либо пиара того трехдневного вояжа вождя не было. Главный научный сотрудник Тверского государственного объединенного музея кандидат исторических наук Светлана Герасимова, посвятившая немало времени изучению этого аспекта, заметила недавно побывавшему в будущем Музее Сталина обозревателю «НВО» Игорю Плугатареву: «По свидетельствам некоторых лиц, сопровождавших Сталина в этой поездке, хроника якобы была. Однозначно было фотографирование. Но я такой хроники и фото никогда не видела. Если же она имеется, то, может быть, нам что-то покажут, и тогда это будет демонстрироваться на двух плазменных панелях, которые установят в экспозиционном зале вновь создаваемого музея в «домике Сталина».
По воспоминаниям докладывавшего в Ржеве Сталину командующего Калининским фронтом генерал-полковника Андрея Еременко (будущего маршала), последний по окончании встречи «попросил товарища Сталина сфотографироваться или запечатлеть на кинопленке его пребывание на Калининской фронте, но он по своей скромности или другим соображениям отказался». Отметив, что Верховный пообещал ему «обязательно с ним сфотографироваться, но в другой раз», автор записок пояснял, что он, Еременко, «грешным делом, хотел воспользоваться обстановкой, чтобы сфотографироваться с товарищем Сталиным, запечатлеть историю его приезда на Калининский фронт, да и кто бы на моем месте не захотел этого?»
О том, что к съемке у Еременко было все готово, как ни удивительно, есть свидетельства… самого Сталина. Их привел в своих мемуарах командовавший в войну Дальней авиацией Александр Голованов, которому Сталин до 1948 года весьма симпатизировал и доверял как редко кому (шутка ли: он был единственным из военачальников, кто за три с половиной года поднялся от подполковника до главного маршала авиации). И которому, кстати, именно в этой поездке Главковерх присвоил звание маршала авиации – 3 августа. Однажды вождь в разговоре с Головановым завел речь о Еременко как о командующем фронтом. При этом будет небезынтересно узнать, как Верховный сам охарактеризовал генерал-полковника:
«– Странный он какой-то человек, много обещает, но мало у него получается. На войне, конечно, всякое может быть, на то и война. А здесь что-то не то. Был я у него в августе на фронте. Встретил нас с целой группой репортеров, фотографов. Спрашиваю: это зачем? Отвечает: запечатлеть на память. Я ему говорю, не сниматься к вам приехали, а разобраться с вашими делами. Вот возьмите Смоленск, тогда и снимемся!
– Товарищ Сталин, считайте, что Смоленск уже взят! – не задумываясь, отвечает он.
– Да вы хоть Духовщину-то возьмите! – говорю ему.
– Возьмем, товарищ Сталин!
Конечно, ни Духовщины, ни тем более Смоленска он не взял, пришлось поручить Соколовскому. Сколько раз его перемещали туда-сюда, ничего у него не получается. Что за него держаться? – в недоумении спросил Сталин».
Раз уж зашла об этом речь, то подтвердить слова Голованова можно, сославшись на маршала Жукова, который в 1964 году в письме писателю Василию Соколову по поводу событий в районе Сталинграда касательно Еременко отмечал, что тот в своих мемуарах «приукрашивает свою персону»: «Фактически же А.И. Еременко был смещен Сталиным за плохое личное руководство войсками Сталинградского фронта, поглотившего исключительно большое количество войск в период оборонительных сражений. Прямо скажем, Сталин о Еременко был невысокого мнения».
Но вернемся непосредственно к нашей теме.
Итак, репортеры, фотографы были, а «следов» их работы не осталось? Но вряд ли кто-то из них не улучил момент, чтобы незаметно «щелкнуть» Главковерха. Если это было, то, исходя из описанного выше характера Еременко, тот не преминул бы «заиметь» такую фотографию и кому-то ею похвастаться. И снимок наверняка всплыл бы когда-нибудь. Вдруг, так и ждет своего часа в архивах маршала?
В Интернете гуляет лишь изображение с сохранившейся невесть где репродукции с картины неизвестного художника, запечатлевшего пребывание Сталина в Ржеве: Верховный (почему-то в брюках на выпуск, что никак не соответствовало фронтовой поездке) с биноклем в руках величественно стоит на обрыве, глядя на запад. В полушаге от него – генерал Еременко, разглядывающий что-то на карте, и глава НКВД Лаврентий Берия. Примечательно, что «по боку» от Сталина виден мост через Волгу с его целой правобережной половиной, хотя известно, что эту его часть взорвали немцы, покидая город, а левобережный пролет был взорван красноармейцами, когда они оставляли Ржев при отступлении в октябре 1941 года. Когда и с какой фотографии (если таковая была) писал картину художник и где она выставлялась, также неизвестно. Видно лишь, что Берию на полотне пытались «закрасить» (наверняка после 1953 года), да, видимо, неудачно, и произведение спрятали. Где оно ныне – неизвестно; есть лишь предположение, что писал эту «тройку над Ржевом» местный живописец.
Пиара, как также можно предположить, не было не только по причине глубочайшей конспирации, в условиях каковой проходила та недлительная поездка. Но и по той, что сам Сталин осознавал, что его выезд в район боевых действий на самом деле таковым не является, ибо он не посетил даже ни один КП фронта, не говоря уж о том, чтобы «спуститься в окопы», «отведать каши из солдатского котла». Подобное «пребывание на передовой», разрисуй это журналисты «в стихах и красках», было бы курам на смех. А вождь, как известно, был весьма конкретным человеком, помпезности предавался исключительно по большим государственным праздникам. Публично «превозносить себя» где-либо, кроме Москвы, запрещал и в мирное время, когда, скажем, ехал на южный отдых и на день-полтора «заглядывал» по пути в тот или иной областной центр.
МАРШАЛ ВОРОНОВ: «СТРАННАЯ, НЕНУЖНАЯ ПОЕЗДКА»
По официальной версии, изложенной в записках Андрея Еременко, изданных еще при жизни Генералиссимуса (журнал «Огонек» № 8, 1952 год), руководитель Ставки ВГК выехал под Ржев, чтобы на местности детально обсудить с командующими Западного и Калининского фронтов подготовку Смоленской операции. В действительности, судя по воспоминаниям других военачальников, никаких подробных обсуждений не было. По крайней мере на Западном фронте. Через несколько лет после смерти вождя Еременко издал мемуары, в которых по понятным причинам вообще отсутствовало описание пребывания Сталина в Ржеве. Между тем получившая кодовое наименование «Суворов» Смоленская наступательная операция и впрямь началась вскоре после возвращения Верховного с фронта – 7 августа (она продолжалась до 2 октября, но ожидаемого успеха не имела).
«Советская историография предметно «проблемой» этой поездки Сталина не занималась еще и потому, что относилась к ней скептически, – считает тверской историк Светлана Герасимова. – Лишь новые публикации, появившиеся в 1990-е годы, в том числе и вашей покорной слуги, и воспоминаний людей, сопровождавших тогда Сталина, уничтожили это пренебрежительное отношение».
Так или иначе, но почему вождь более чем на полсуток при его огромнейшей занятости задержался именно в Ржеве, тоже нет очевидного объяснения. В самом деле, в начале августа 43-го советские войска победоносно воплощали три стратегические наступательные операции Курской битвы, освобождая город за городом, а Верховному, что называется, в разгар основных событий «вдруг взбрело в голову» поехать в сторону от них. Подоплека такого его решения была известна лишь ему самому. В ночь на 2 августа он вызвал к себе в кабинет заместителя наркома НКВД комиссара госбезопасности 2-го ранга (звание соответствовало генерал-полковнику) Ивана Серова и коротко приказал к утру подготовить поездку Верховного в штаб Западного фронта. Причем обеспечить такую степень секретности, чтобы об этом не знал даже начальник личной охраны Сталина – комиссар госбезопасности 3 ранга Николай Власик.
Маршрут – Хозяин сообщал его Серову «по частям» – был таким. Сначала – Юхнов, что в 210 км на юго-запад от Москвы по Варшавскому шоссе. Далее – Гжатск (ныне Гагарин), в 130 км на север от Юхнова, в 180 км на юго-запад от столицы. Оттуда – через Вязьму и Сычевку, без остановок в них – в Ржев (230 км на северо-запад от Москвы), откуда поздно вечером 5 августа Сталин вернулся в Кремль.
Юхнов, Гжатск, Ржев были освобождены от оккупантов соответственно 5 марта 1942-го, 6 марта и 3 марта 1943 года (кстати, уже 4 марта 1943 года Черчилль телеграфировал Сталину: «Примите мои самые горячие поздравления по случаю освобождения Ржева. Из нашего разговора в августе мне известно, какое большое значение Вы придаете освобождению этого пункта»). До линии фронта от них было от 130 до 160 км, что было безопасно с точки зрения вражеских атак с воздуха: немцам уже не было необходимости залетать «так далеко» для бомбежек русских тылов.
Не случайно начальник артиллерии РККА в годы войны главный маршал артиллерии Николай Воронов оставил явно не безъязвительные наблюдения об этом вояже Главковерха. Военачальник, вызванный в числе других военных руководителей из штаба Западного фронта на встречу со Сталиным в район Юхнова (к тому времени дислоцировавшийся здесь штаб переместился на 75 км на запад – в Угру), в своих мемуарах «На службе военной» писал:
«3 августа ни с того ни с сего нас вызвали в Юхнов. От фронта это было уже далековато, и ехать нам пришлось порядочное время, хотя и гнали машины вовсю».
Помещение, в котором прибывшие увидели Сталина, Воронов описал как «самое неприглядное»: «Генерал Камера (начальник артиллерии Западного фронта генерал-полковник артиллерии Иван Петрович Камера – В.З.) мне шепнул:
 |
| В годы войны Ржев стал одним из стратегически важных участков советско-германского фронта. Бои за город были жестокие. Фото © РИА Новости |
– Ну и обстановочка!
«Специально, чтобы на фронтовую больше походила», – мелькнула мысль.
Сталин прежде всего поинтересовался, далеко ли отсюда командный пункт фронта».
Далее автор отмечает: командующий Западным фронтом генерал-полковник Василий Соколовский «стал было излагать замысел и задачи предстоящей наступательной операции, но Сталин его перебил:
– Деталями заниматься не будем. Западному фронту нужно к весне 1944 года подойти к Смоленску, основательно подготовиться, накопить силы и взять город. – Эта фраза была повторена дважды.
По существу, на этом разговор был закончен.
Товарищи попытались пожаловаться, что Западный фронт не получил достаточного количества резервов и боевой техники.
– Все, что сможем, дадим, – последовал ответ, – а не сможем – обходитесь тем, что имеете.
Мы тронулись в обратный путь. Многих удивлял этот секретный выезд Верховного в Юхнов. Зачем надо было ехать столько километров по дороге, развороченной танками и тракторами, местами ставшей непроезжей, и остановиться в городке, далеко отстоявшем от фронта? Видеть он отсюда ничего не мог, ни с кем, кроме нас, здесь не встречался. Связаться отсюда с фронтами было куда сложнее, чем из Москвы. Странная, ненужная поездка...»
Без сарказма, но столь же без одобрения отнеслись к этой менее чем трехдневной отлучке Верховного главнокомандующего из Ставки и некоторые другие видные военные – например, начальник Генерального штаба в годы войны маршал Александр Василевский и тогдашний руководитель Оперативного управления Генштаба генерал армии Сергей Штеменко.
Однако, по воспоминаниям главного организатора этой поездки замнаркома НКВД Ивана Серова (их много лет спустя записал писатель Эдуард Хруцкий, и в них имеются довольно тонкие подробности), Сталин выехал из Москвы на специальном поезде (состав был искусно закамуфлирован под товарняк), а отнюдь не по «развороченной танками» дороге. На нем вождь прибыл на железнодорожную станцию Мятлевская, где из одного из вагонов сгрузили его бронированный «Паккард». На этой машине Верховный отправился в Юхнов, железнодорожного сообщения с которым из Москвы не было, – город находился в 35 км от Мятлевской.
И еще. Нельзя сказать, что этот вояж был полностью безопасным, хотя меры предосторожности, понятное дело, предпринимались более чем повышенные: достаточно сказать, что все железно- и короткие автодорожные маршруты во время передвижения по ним замаскированного литерного охранял 135-й полк НКВД. Вскоре после того, как Верховный прибыл в Ржев, вражеская авиация совершила ночной налет на станцию города: там высаживалась конно-механизированная группа генерала Николая Осликовского. «Стрельба была сильной, – писал один из очевидцев. – Несколько осколков упало на крышу дома, где находился Сталин». Впрочем, это лишь единичное свидетельство, о котором в своих записках «позабыли» упомянуть другие свидетели.
ИЗ РЖЕВА БЫЛ «ВИДЕН» БЕРЛИН
В «домике Сталина» в деревне Хорошево историк из Твери Светлана Герасимова (к слову, она автор ряда больших исследований о кровопролитнейших сражениях вокруг Ржева, одна из тех, кто ввел в современную историографию термин «Ржевская битва») озвучила «НВО» три версии этой «странной, ненужной» поездки главы Ставки ВГК.
Первая (которой исследовательница наиболее придерживается): «Верховный главнокомандующий хотел лично увидеть места ожесточенных боев на ближних подступах к столице, и Ржев его интересовал как город, больше года остававшийся «занозой», которую не могли «вытащить» из-под Москвы». И впрямь. Немцы упорно удерживали данный участок советско-германского фронта, рассматривая его как плацдарм для очередного наступления на столицу русских. А после освобождения он как бы стал началом «коридора в Европу», о чем еще в октябре 1942 года, побывав в сражающейся здесь 30-й армии, написал Илья Эренбург: «Конечно, не развалинами второразрядного города дорожат немцы. Ржев – это ворота. Они могут раскрыться на восток и на запад. Один пленный сказал мне: «При чем тут Ржев?.. Это начинается с пустяков, это может кончиться Берлином…»
Это сказано известным писателем и журналистом отнюдь не для красного словца. Геббельсовская пропаганда в конце 1942 года в обращениях к солдатам вермахта по радио вещала, что Ржев – это «неприступная линия фюрера» и «потеря Ржева равносильна потере половины Берлина». Ржев назывался врагом «трамплином для русских на Берлин».
Кандидат исторических наук Герасимова полагает, что «впечатления вождя от этой поездки были, вероятно, сильны». Она напомнила, что уже 8 и 9 августа он писал о ней Рузвельту и Черчиллю, хотя и не называл конкретные места своего пребывания (тонко! – очевидно, в полной мере осознавая, что Ржев – это все-таки давно уже не линия фронта). Кроме того, по ее словам, «Верховный главнокомандующий еще ранее ставил военные действия у Ржева в один ряд с самыми значительными сражениями за наиболее крупные города. К каковым Ржев не относился – до войны в нем проживало порядка 55 тыс. человек. В своем приказе от 23 февраля 1943 года он отмечал: «Навсегда сохранит наш народ память о героической обороне Севастополя и Одессы, об упорных боях под Москвой и в предгорьях Кавказа, в районе Ржева и под Ленинградом, о величайшем в истории войн сражении у стен Сталинграда».
Вторая версия. В те дни уже стоял вопрос о встрече трех лидеров антигитлеровской коалиции, воплотившийся позже в Тегеранскую конференцию «Большой тройки» (28 ноября – 1 декабря 1943 года). И Сталин, который испытывал страх перед возможным длительным перелетом, своей поездкой давал понять союзникам: «При данной обстановке на советско-германском фронте я, к сожалению, лишен возможности отлучиться и оторваться от фронта даже на одну неделю. В связи с этим мне приходится чаще чем обыкновенно выезжать в войска, на те или иные участки нашего фронта. При таком положении я не могу в данное время направиться для встречи с Вами и Президентом в Скапа-Флоу (гавань и военно-морская база на одном из островов в Шотландии. – В.З.) или в другой отдаленный пункт». Это – выписка из письма Сталина Черчиллю от 9 августа 1943 года, которое начинается словами: «Я только что вернулся с фронта…»
Но тогда при этом представляется нелогичным, что эта поездка никак не освещалась в советской прессе. Можно предположить, что Черчилль мог быть о ней информированным не только от самого Сталина, но и по другим каналам (дипломатия, резидентура); утечке наверняка способствовало НКВД.
Третья. Верховный поехал в Ржев в пику… Гитлеру. Который, как гласит легенда, пребывал в районе Ржева за год «до» Сталина – в августе или сентябре 1942 года. Воевавший в 1942 году под Ржевом старшим лейтенантом в 185-й стрелковой дивизии 30-й армии Дмитрий Игнатьевич Шевлюгин в 1993 году даже приводил дату этого события: «В первые дни нашего наступления (январь 1942 года) (по показанию пленных) в Ржев прилетал Гитлер и потребовал от командования группы войск, оборонявших Оленинско-Ржевский плацдарм (9-й полевой, 3-й и 4-й танковых армий), удерживать его любой ценой, считая Ржев «восточными воротами» для нового наступления на Москву». Возможно, такой слух в окопах и бродил – почему нет? Его вполне могла запустить фронтовая спецпропаганда с целью дополнительно воодушевить войска на бой: вряд ли кому-то не захочется захватить в плен самого фюрера! Но никакими немецкими источниками этот факт не подтверждается. Возможно – пока. Некоторые исследователи полагают, что он вполне мог иметь место, и это, мол, станет документально подтвержденным, когда будут рассекречены трофейные архивы.
Доподлинно известно лишь то, что при отходе немецких войск из города в марте 1943 года фюрер захотел лично услышать взрыв волжского моста в Ржеве, и от эстакады через Волгу в ставку Гитлера была проведена прямая связь...
Версия четвертая: поехал… извиняться
Дочь маршала Еременко, Татьяна Андреевна, выдвигает и четвертую, личную версию. Однажды она высказала следующее: «Папе показалось тогда, что этот приезд Сталина был как бы извинением за то, что Еременко не был должным образом вознагражден за Сталинград». И впрямь, осуществить наступательную операцию «Кольцо» по окружению войск 220-тысячной 6-й армии Паулюса Верховный поручил Донскому фронту под командованием генерал-полковника Константина Рокоссовского, а Еременко, несколько месяцев оборонявшего город на Волге, отправил «далеко на север» – чуть ли не к истокам великой русской реки. Сам Андрей Иванович, удрученный этим буквально до слез (по свидетельству маршала Жукова), в своих дневниках писал, что Сталин, встретившись с ним в Хорошево, начал разговор именно с этого: мол, «обижаться не следует»: «Мы знаем, знает весь наш народ, что в Сталинградской битве вы командовали двумя фронтами и сыграли главную роль в разгроме фашистской группировки под Сталинградом, а кто доколачивал привязанного зайца, это уже особой роли и не играет». В этих строках нельзя не почувствовать откровенного приукрашивания собственной значимости.
Наиболее вероятно, что это – фантазии мемуариста. Историки (например, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН Юрий Жуков) небезосновательно полагают, что ряд записей в свой фронтовой дневник их автор вносил уже в послевоенное время, каждый раз приспосабливаясь к обновляющейся политической конъюнктуре: атака на культ личности Сталина, травля маршала Жукова, смещение Хрущева. Тем самым Еременко, скажем так, пытался увековечить в памяти потомков свою «провидческую» личность, «воздать должное» своей достаточно скромной персоне на фоне истинно ярких командующих фронтами. Он даже с вожделением отмечал, что Верховный, уезжая, пригласил его на обед в спецпоезд на ближней железнодорожной станции, – что не подтверждается в двух подробных воспоминаниях, оставленных представителями охраны вождя. Обед, по словам самолюбующегося собой Еременко, закончился вот чем: «Иосиф Виссарионович тепло распрощался со мной и подарил две бутылки «цинандали».
Верховному главнокомандующему настолько было «нечего делать» и он, несправедливо не давший «главному герою Сталинграда» ударить по Паулюсу и пленить его, так переживал после этого долгие 9 месяцев, что, плюнув на руководство Ставкой, поехал на фронт, чтобы таким образом «извиниться» перед генерал-полковником Еременко… Похоже, у Еременко напрочь отсутствовало чувство меры в деле самопревознесения, в заботе о том, как повыгоднее преподнести себя потомкам. Об этом следует говорить, потому что оная версия приезда Сталина на фронт тиражируется иной раз на полном серьезе.
Недавно запущенный в научный оборот тверской исследовательницей Светланой Герасимовой исторический документ в полной мере подтверждает: ни в поезде у Сталина Еременко не был, ни «цинандали» из рук Верховного не получал. Анализ этого документа – тема последующей публикации «НВО». Это особенно важно сделать, поскольку свидетельства очевидцев, сопровождавших вождя в той поездке, во многом противоречивы, сумбурны, не без приукрашиваний.
Что же касается «разгадки загадки» поездки Сталина на фронт, и в Ржев в частности, то, как надо понимать из вышеизложенного, точный ответ на нее знал только он сам.
