Наталья Ефимова  |
| Главное экономическое ведомство расчислило пути нашего развития. Рядовому человеку, увы, мало что светит. Фото Reuters |
Министерство экономического развития (МЭР) РФ работает над прогнозом социально-экономического развития РФ на 2017–2019 годы (далее – Прогноз). Было бы несправедливо требовать от МЭР сверхточного прогноза в условиях глобальной социальной турбулентности, однако некоторым базовым условиям этот документ удовлетворять все-таки должен.
Можно отметить три таких условия. Первое – простота. В данном случае предполагается, что из прочтения документа должна вытекать вполне ясная и непротиворечивая картина будущего с основными моментами, которые отличают это будущее от прошлого и нынешнего этапов развития. Второе условие – реалистичность прогноза. Речь идет о том, что регулятор формирует максимально трезвый взгляд на будущие изменения, а не рисует сладкую утопическую картинку для успокоения граждан. Третье условие – целевой вариант прогноза должен обладать социальной «полезностью» для населения страны, то есть его реализация должна привести к улучшению социального положения подавляющего большинства россиян. Только при одновременном соблюдении этих трех условий прогноз МЭР можно считать действенным инструментом системы макроэкономического регулирования.
Рассмотрим имеющийся проект прогноза на 2017–2019 годы с точки зрения выполнения перечисленных условий.
Простота vs сложность
Тест на простоту Прогноз не проходит. Во-первых, это очень громоздкий документ – вместе с табличными приложениями он составляет более 400 страниц, что исключает его эффективное восприятие обыкновенным человеком. Во-вторых, ни один прогнозный сценарий МЭР не совпадает с базовым бюджетным планом Минфина. В частности, несоответствие наблюдается по такому важнейшему показателю, как темпы роста ВВП, при совпадении индекса потребительских цен в базовых вариантах этих двух министерств. Вопрос о том, как соотносятся прогнозы двух экономических ведомств страны, остается открытым. В-третьих, весь документ МЭР изобилует неочевидными и противоречивыми утверждениями, понять которые сложно не только дилетанту, но и специалисту. Приведем несколько примеров, иллюстрирующих данный тезис.
Так, например, в отчетной части Прогноза приводятся данные о ретроспективной динамике реальной заработной платы работников и потребительской инфляции. Обращает на себя внимание следующая нестыковка в цифрах. Согласно документу МЭР, реальная заработная плата за январь–август сократилась на 0,3%, в то время как по официальным данным Росстата рост номинальной заработной платы за январь–август составил 8,4%, а потребительская инфляция за этот период – 3,9%. Это означает, что реальная заработная плата в стране увеличилась на 4,5%, что дает расхождение с данными Минэкономразвития в 4,8 процентных пункта. На какие же цифры следует ориентироваться? А это всего лишь отчетные данные.
В этой связи следует обратить внимание на динамические структурные дисбалансы в величине номинальной заработной платы. Так, по данным Росстата, среднемесячная номинальная начисленная заработная плата работников, занятых в производстве кокса и нефтепродуктов, за январь–август 2016 года выросла на 249,4% при снижении реального производства на 3,7%. В это же время среднемесячная номинальная начисленная заработная плата работников, занятых в текстильном и швейном производстве, выросла на 21,5% при росте объема производства на 4,0%. Такие факты противоречат естественным экономическим процессам.
Другой факт связан с приводимым описанием базового варианта прогноза, в котором указано, что доля несырьевого экспорта в общем объеме экспорта должна подняться в прогнозные годы до 34,9%. И здесь возникает сразу множество вопросов. Во-первых, в тексте не указаны опорные точки этого показателя за 2015 и 2016 годы, а потому непонятен масштаб предполагаемого прогресса в структуре экспорта. Во-вторых, данный показатель в чистом виде отсутствует в официальных статистических источниках, и в отношении него имеются разночтения, в том числе и на самом высоком официальном уровне. Например, по неоднократным заявлениям министра промышленности и торговли Дениса Мантурова, доля продукции с высокой добавленной стоимостью в структуре экспорта России уже превысила 50%. По данным Федеральной таможенной службы (ФТС), доля сырья в экспорте составляет 60,7%, а по альтернативным оценкам Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования – 59%. Похожие экспертные оценки были получены Центром макроэкономических исследований Финансового университета при правительстве РФ (ЦМЭИ) на основе официальных данных об экспорте основных товаров в РФ (табл. 1).
Из этой таблицы следует, что прогнозные оценки МЭР уже превышены. К сказанному следует добавить, что если пользоваться методологией МЭР для учета несырьевого экспорта, то оценки ЦМЭИ будут выше на два-три процентных пункта. Из сказанного совершенно не ясно, куда же на самом деле должны двигаться российская экономика и российский экспорт в 2017–2019 годах.
Короче говоря, не ясны даже самые общие, стратегические ориентиры Прогноза и его увязка с прогнозом Минфина.
Реалистичность vs утопичность
Тест на реалистичность Прогноз также не проходит. Складывается впечатление, что разработчик постоянно выдает желаемое за действительное. Приведем несколько наиболее ярких примеров.
Так, общим недостатком характеристики целевого варианта Прогноза по всем подразделам является то, что в нем недостаточно ясно раскрываются источники роста производства в отраслях на фоне сокращения бюджетных расходов на прогнозные годы (2,7%); переход к целевому варианту прогноза не может существенно переломить данную ситуацию. В частности, в Прогнозе предполагается интенсификация российского экспорта с помощью развития региональной инфраструктуры АО «Российский экспертный центр» (РЭЦ), в том числе путем создания и расширения зарубежной сети российских торговых домов. При этом в документе не указаны бюджетные затраты на данное мероприятие, а также неясна его реализуемость в условиях международных санкций.
В качестве другого примера можно привести планируемый рост добычи топливно-энергетических ресурсов, который составляет 5,9% (таблица приложения «Индексы промышленного производства в 2016–2019 годах» по целевому варианту), на фоне предполагаемого роста энергосбережения к 2019 году на 5%. Это означает, что для реализации такого сценария спрос на топливо должен вырасти как минимум на 11,5%. Непонятно, что же послужит источником роста спроса при реализации целевого прогноза.
Аналогичный вопрос возникает относительно условия целевого прогноза, предполагающего рост несырьевого неэнергетического экспорта на 9% в год, что представляется нереалистичным. Это связано по крайней мере с двумя обстоятельствами. Во-первых, с гипотезой о развитии мировой экономики на уровне 3,0–3,5% ежегодно, и это означает, что со стороны мирового рынка не хватит эффективного спроса для поглощения такой массы несырьевого экспорта из России. Во-вторых, с предпосылкой о темпах роста отечественной промышленности, которые на прогнозные годы составляют 2,2, 3,0 и 3,7% соответственно. Это означает, что предложение со стороны промышленности не сможет обеспечить предполагаемый объем несырьевого экспорта. В противном случае указанный объем экспорта предполагает пропорциональное ущемление предложения на внутреннем рынке.
Кроме того, в Прогнозе не поясняется, за счет каких товарных групп произойдут структурные изменения в пользу несырьевого сектора. Так, например, по таблицам приложения Прогноза по товарной структуре экспорта России при всех прогнозных вариантах прослеживается высокая устойчивость структуры экспорта, что не позволяет выявить товары – драйверы планируемого структурного маневра.
Похожая ситуация наблюдается в отношении важнейшего источника оживления розничной торговли – роста доходов населения. Однако во всех трех сценариях Прогноза темпы роста этих двух показателей сильно различаются. Например, в базовом варианте темпы роста оборота розничной торговли (0,6; 0,9; 1,6%) почти в три раза превышают темпы роста реальных располагаемых доходов населения (0,2; 0,3; 0,6%). За счет чего же тогда будет расти розничный товарооборот?
Присутствует в Прогнозе и некритическое отношение к некоторым поставленным ранее государственным задачам. Например, в нем указано, что в результате модернизации профессионального образования число российских вузов, входящих в первую сотню ведущих университетов согласно мировому рейтингу университетов, в 2019 году достигнет пяти. Данное утверждение предполагает выполнение указа президента РФ от 7 мая 2012 № 599 «О мерах по реализации государственной политики в области образования и науки» и реализацию дорожной карты «Изменения в отраслях социальной сферы, направленные на повышение эффективности образования и науки». Однако имеющиеся данные показывают нереалистичность данного утверждения (табл. 2).
Из табл. 2 видно, что сейчас в топ-100 двух международных рейтингов (ARWU, CWUR) входит только один российский вуз (МГУ). Ближайшие претенденты в настоящий момент в лучшем случае находятся только в третьей сотне, что делает маловероятным их вхождение в ближайшие годы в топ-100.
Особо следует указать, что в 2018 году (при реализации базового и базового+ вариантов прогноза) и в 2019 году (при реализации целевого прогноза) будут выполнены обязательства по доведению заработной платы отдельных категорий персонала до целевых уровней, закрепленных в указах президента от 12 мая 2012 года. Например, в отношении врачей, преподавателей учреждений ВПО и научных сотрудников этот показатель должен составить 200% от средней заработной платы по региону, а для работников учреждений культуры – 100%. Однако официальные данные Росстата показывают, что кризис последних лет внес свои коррективы в сторону ухудшения обозначенных индикаторов (табл. 3).
Из табл. 3 видно, что по предварительным расчетам показатель отношения средней заработной платы отдельных категорий работников к средней заработной плате по РФ за первое полугодие 2016 года снизился по всем рассматриваемым категориям работников. Альтернативная оценка ЦМЭИ относительно группы преподавателей учреждений ВПО по 2016 году гораздо ниже официальной – 123%. При таких значениях выйти на обозначенные нормативы к 2018 году практически нереально.
Тем самым Прогноз на 2017–2019 годы грешит избыточным оптимизмом и по целому ряду пунктов нереализуем ни при каких обстоятельствах.
Социальная полезность vs социальная вредность
Не проходит Прогноз и тест на социальную полезность. Дело здесь в общем недостатке прогноза развития социальной сферы, связанном с отсутствием его увязки с бюджетным планом на соответствующие годы (табл. 4).
В частности, из табл. 4 видно, что все планируемые бюджетные расходы ФОМС на 2018 и 2019 годы не покрывают прогнозные цифры государственной программы «Развитие здравоохранения», и это ставит под сомнение возможность достижения ее целевых индикаторов и показателей, а также реалистичность прогноза МЭР. Аналогичная ситуация прослеживается и в сфере образования (2018, 2019 годы), и в сфере физкультуры и спорта (2017 год), и в сфере культуры (2017, 2018, 2019 годы). Таким образом, Прогноз предполагает заведомое урезание важнейших социальных направлений жизни российского населения, а следовательно, все прогнозные сценарии являются для россиян откровенно вредными.
Дарья Гармоненко