Матрос Железняк-партизан. Об одной яркой личности в смутное время

Считается, что бюст Железнякова в Ногинске создан с фотографической точностью. Скульптор Ф.П. Кузнецов. Фото с сайта www.noginsk-service.ru

Вообще-то фамилия матроса была не Железняк, а Железняков. И не выходил он ни к какому Херсону, да и партизаном не был, хотя это написано на его могиле, а могила та – в Москве, на Ваганьковском кладбище, так что и ни под каким курганом он не лежит.

Папироса

И на «Площади революции» – не он, хотя и похож. Пусть и не до такой степени, как памятник ему в подмосковном Ногинске. В 1913 году Анатолий Железняков недолго работал учеником аптекаря на морозовской мануфактуре, покуда не был изгнан ее владельцем, внуком знаменитого Саввы Морозова. Тот застукал 18-летнего Железнякова на территории фабрики с папиросой и приказал ее бросить. А вы кто такой? Хозяин! Не вы, а рабочие – вот кто тут настоящие хозяева!

Нынешние рабочие, как бы мало их ни осталось, живут и работают, учатся и лечатся в зданиях, сооруженных стараниями Арсения Морозова. Однако памятник рядом с его особняком поставили не ему, а дерзкому пареньку, проработавшему тут без году неделю.

А дальше была недолгая служба на Балтфлоте. Оттуда он дезертировал (время-то военное – 1916 год), после того как пытался остановить офицера, собиравшегося ударить матроса. Потом – опять недолгая работа по поддельным документам кочегаром на торговых черноморских судах, несостоявшийся побег в Америку. И наконец, после Февраля и объявления амнистии дезертирам, приезд в анархистскую вольницу – Кронштадт, где отлились офицерам солдатские слезы. Служившего там его брата Николая поминает в мемуарном очерке Владимир Бонч-Бруевич как человека, признавшегося ему, что самолично убил 43 офицеров.

Анархистом стал и Анатолий Железняков. То ли ему в руки попали книги Петра Кропоткина, к тому моменту вернувшегося из эмиграции, то ли почерпнул анархистские идеи как-то иначе. Идеи эти в отличие от других социалистических учений поддаются пересказу (свобода – она и есть свобода) и потому легко усваивались полуобразованной публикой. К чему, как не к свободе стремился он с ранней юности, вступая в конфликты с начальством везде, где бы ни был, начиная с военно-фельдшерского училища (1912 год), куда его приняли на казенный кошт как сына героя Плевны?

Самое громкое столкновение матроса Железняка с властью случилось летом 1917 года. Так что еще за полгода до разгона Учредительного собрания его имя получило известность. Об этом инциденте – мой рассказ, основанный на документах, на которые я наткнулся в ГАРФе, перелистывая материалы прокурора Петроградской судебной палаты.

«Дача Дурново»

На Полюстровской (ныне Свердловской) набережной Петербурга стоит «памятник архитектуры» – усадьба XVIII века, принадлежавшая когда-то министру внутренних дел Российской империи Петру Дурново. Собственно, сам «памятник» сгорел в конце 90-х, а это новодел, воссозданный из железобетона.

После Февральской революции на даче разместился штаб Петроградской федерации анархистов-коммунистов. Здание переименовали в Дом анархии и превратили в аналог современного сквота. В то время анархистов в Петрограде было немало – около 18 тыс., надо же было им где-то обитать. Верховодил ими ветеран движения Илья Блейхман, сапожник, ушедший из местечка в революцию, успевший эмигрировать и вернуться. Нередко появлялся Мамонт Дальский – знаменитый трагик, Отелло из Александринки, тот самый, из «Хождения по мукам». «Когда отдельные группы молодежи, усиленные уголовными личностями, начали реквизировать особняки, – писал Алексей Толстой, – он объединил эти разрозненные группы анархистов, силой захватил Купеческий клуб и объявил его Домом анархии». Купеческий клуб – это чуть позже и в Москве, в том здании на Малой Дмитровке теперь театр «Ленком».

Анархисты захватывали лучшие особняки, реализуя революционный лозунг «Грабь награбленное!». Немногим позже большевики все забрали себе, а в официальной истории одни и те же действия назвали грабежом и экспроприацией, в зависимости от того, кто их предпринял: анархисты – союзники большевиков по борьбе с буржуями, или сами большевики. После Февраля большевиками был «экспроприирован» знаменитый особняк балерины Матильды Кшесинской, подруги Николая II в ту пору, когда он еще был цесаревичем. Кшесинская пыталась вернуть свою собственность, ее адвокат подал иск о выселении, где одним из ответчиков значился «кандидат прав В.И. Ульянов». Суд иск удовлетворил, но решение так и осталось на бумаге.

Временное правительство угрожало выселить анархистов. Для защиты дачи из Кронштадта прибыл отряд из полусотни матросов-анархистов во главе с Анатолием Железняковым.

«Это анархическое гнездо пользовалось в столице репутацией… Лысой горы, где собирались нечистые силы, справляли шабаш ведьмы, шли оргии, устраивались заговоры, вершились темные – надо думать – кровавые дела». Это – из «Записок о революции» меньшевика Николая Суханова (Гиммера).

Непосредственным поводом для нападения правительственных войск послужило то, что во время демонстрации 18 июня (все даты по старому стилю) анархисты освободили из «Крестов» шестерых своих товарищей и спрятали их на даче. Той же ночью туда прислали казачью сотню, усиленную батальоном пехоты. «Во главе экспедиции против дерзкого врага стоял сам командующий округом, генерал Половцов, сменивший Корнилова, – вспоминает Суханов. – Начались переговоры, их вел министр юстиции Переверзев; но не помогло красноречие. Надежные войска двинулись внутрь дачи».

Кто же вел переговоры от имени осажденных? «Какой-то матрос», как сказано на первых страницах материалов следствия, начатого утром следующего дня судебным следователем по важнейшим делам округа Петроградского окружного суда В.Н. Середой. На последующих страницах идет список арестованных – 56 мужчин и 3 женщин. Железняков значится там под первым номером, поскольку «свидетели опознали в матросе Железнякове то лицо, которое вело переговоры с министром юстиции и прокурором палаты и заявило, что они не выдадут осужденных из «Крестов» и окажут вооруженное сопротивление».

Железняков был верен своему слову, он и вправду оказал войскам вооруженное сопротивление. Один он – в ходе инцидента, единственного во время бескровного штурма.

Согласно показаниям правительственных солдат, они спокойно вошли в огромный дачный сад. По пути им попались трое молодых людей, спящих прямо на земле под одним одеялом – оказалось, косари. В кустах застали «барышню» (так в протоколе) с мужчиной, который при виде солдат схватился было за револьвер, но потом безропотно отдал его. Не встретив ни малейшего сопротивления, солдаты вошли в здание и стали выгонять незаконных жильцов на улицу. «…Одна из комнат, однако, оказалась запертой, – рассказывает Суханов. – При взятии ее произошла свалка, во время которой был убит анархист Аснин и ранен кронштадтский матрос Железняков». По всей видимости, мемуарист повторил неточные газетные сообщения – в них убитый именовался то Асниным, то Асиным.

Как потом выяснилось, ранен Железняков не был, а Аснин – и вправду убит, но убит случайно, шальной пулей. Они оба и еще человек 15 анархистов находились в большой комнате на первом этаже. Солдаты силой приоткрыли дверь, и один из них просунул винтовку. Железняков одной рукой начал бросать через дверь бомбы, ни одна из которых, однако, не взорвалась (как показала экспертиза, «из-за несоблюдения правил метания»), а другой – схватил дуло винтовки и потянул к себе. Курок солдатской винтовки был взведен, грянул выстрел, и пуля попала в сидевшего неподалеку Аснина, пробив ему легкое. Оторопев, Железняков выпустил из рук винтовку. Его замешательством воспользовались солдаты и ворвались в комнату.

На следующий день для охраны дачи вызвали солдат Семеновского полка. Толпа рабочих с Выборгской стороны чуть не разорвала их на части. Как записано в протоколе, «публика негодовала на солдат». Тогда один из их командиров по фамилии Ложечников произнес: «Солдаты, не уходите со своих постов и не волнуйтесь, никто вас не тронет. А вы, товарищи рабочие, не оскорбляйте товарищей солдат, так как они люди военные и делают, что им приказано». Из толпы в ответ раздались голоса: «Зачем убили анархиста, который сидел 25 лет в тюрьме?» Только после того как Ложечников сообщил, что эти солдаты в аресте анархистов не участвовали, толпа успокоилась.

Тело убитого, обложенное льдом и накрытое черным знаменем, лежало во дворе дачи, рядом стоял почетный караул, вокруг собирался народ. С гигантским трудом власти смогли получить труп для официального вскрытия.

Анатолий Железняков стал заметным представителем революционного нетерпеливого поколения.  Коллаж 1917–1918 годов. Центральный государственный архив кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга

Анархист, да еще сидевший при царе, был расстрелян – так молва изобразила происшедшее. После смерти Аснин превратился в павшего героя. А кем на самом деле был этот никому до того не известный деятель?

Арестованные поначалу отказались давать показания следствию, обещав все рассказать лишь депутатам Петроградского совета. Ничего не попишешь, двоевластие. Покуда же перед Петросоветом пришлось оправдываться властям. Командующий Петроградским военным округом предъявил депутатам фотографии трупа Аснина, на которых были видны уголовные татуировки. «Фотографии с трупа Аснина производят гнетущее впечатление, – писали «Известия» 20 июня. – На спине имеется татуировка такого циничного свойства, что криминалисты говорят о полной вероятности того, что убитый долго жил в среде уголовных преступников».

Что же это за татуировки такие – «циничного свойства»? Да вот же они, на фотографиях в прокурорском производстве, и их описание в Протоколе наружного судебно-медицинского осмотра трупа Аснина от 19 июня 1917 года: «На серединной поверхности правого предплечья имеется фигура татуировки темно-синего цвета, изображающая голую женщину… имя «Марфуша». На серединной поверхности левого предплечья также знак татуировки, изображающий якорь и сердце, пронзенное стрелой. На спине… фигура татуировки, изображающая половой член… под правой лопаткой крупное слово татуировки скорописными буквами…» Не имея возможности это слово здесь воспроизвести, скажу лишь, что оно состояло из трех букв.

Для выяснения личности убитого следователь обратился за содействием к представителям уголовной милиции. Выяснилось, что Шлема Аронов Аснин (так звали убитого) – никакой не матрос-анархист, как писали о нем газеты, и на флоте «мещанин Киевского уезда» никогда не служил. Все больше по тюрьмам, с тех пор как в 1900 году впервые попал под суд за кражу со взломом (последний раз осужден за разбой в 1909 году). В Кронштадте оказался потому, что в феврале 1917-го сидел в Шлиссельбурге, в каторжном централе, там, где был казнен брат Ленина Александр Ульянов. Матросскую форму Аснин надел после освобождения революцией из тюрьмы, тогда же, видимо, сделал татуировку с якорем. Был по-своему артистичен – матросом ведь непросто притвориться, одной формы недостаточно, а ведь он в ней выступал на митингах, порой меняя ее на другой маскарадный костюм.

«Черный длинный плащ, мягкая широкополая шляпа, черная рубашка взабой, высокие охотничьи сапоги, пара револьверов за поясом, а в руке наотмашь винтовка, на которую он опирался» – так, по воспоминаниям комиссара Балтфлота Ивана Флеровского, он выглядел на трибуне в Кронштадте 10 июня 1917 года. Аснин прибыл туда с дачи Дурново, чтобы сагитировать матросов (в митинге участвовало около 10 тыс. человек) немедленно ехать в Петроград на демонстрацию против Временного правительства. Но выступал он столь косноязычно, что публика не восприняла его призывы, и в итоге спланированная анархистами многотысячная демонстрация 18 июня в Петрограде состоялась без кронштадтских моряков. Но все же состоялась. Как раз тогда отряд анархистов напал на здание знаменитой питерской тюрьмы «Кресты» и нескольких единомышленников освободил. Заодно, воспользовавшись случаем, оттуда бежали около 400 уголовников.

В предреволюционный период рост преступности в Российской империи превышал прирост населения. После русских самыми частыми обвиняемыми были евреи и поляки – но лишь в имущественных преступлениях. Скажем, евреи чаще, чем неевреи, совершали мошенничество, подлог и гораздо реже преступления, связанные с применением насилия. Отчасти это связано с тем, что в течение полутора столетий торговля была едва ли не единственным дозволенным им занятием, отчасти – умеренностью в потреблении спиртных напитков. Так что Шлема Аснин был не вполне типичным представителем преступного мира.

В кармане Аснина (протокол осмотра от 20 июня 1917 года) обнаружилось письмо из Усолья Иркутской губернии, адресованное Симе (Шлеме. – Л.С.) и некоему Косте, подписанное «Ваш друг И. Кохан». «Друг» сообщал, что сидит за разбой и хотел бы к ним приехать, да не может, ему осталось сидеть три года, но он надеется получить отпуск. Рассказывал о своих планах отправиться в Ялту вместе с некоей «летучей группой». Задавал животрепещущие вопросы: «Есть ли у вас оружие? Легко ли можно его достать? Есть ли у вас деньги на оружие?»

По-видимому, автор письма – не кто иной, как Илларион Кохан, бывший весной 1917 года членом иркутской организации анархистов-коммунистов. Известен тем, что на излете первой русской революции был участником одной из групп «лесных братьев», партизанивших на национальных окраинах Российской империи. Возглавлявший эту группу Александр Савицкий, в конце концов застреленный полицией, стал легендой, местным Робин Гудом. Кохан же отправился в Сибирь, оттуда бежал и был арестован в Одессе, на этот раз за чистый криминал. Поступив лакеем к графине Мусиной-Пушкиной, он вместе с другим анархистом похитил у нее драгоценности на 4 тыс. руб. Почти по Саше Черному:

Анархист в сенях стащил

Полушубок теткин,

Ах, тому ль его учил

Господин Кропоткин!

Тому или не тому их учили, но едва ли не половина арестованных на даче Дурново оказались с уголовным прошлым. Были опознаны личности еще нескольких воров-взломщиков. Как ни странно, вели себя на даче они довольно прилично. Побывав там после их выселения, Суханов пишет: «Анархисты содержали ее в полнейшем порядке… и даже прибывший на дачу Дурново прокурор Бессарабов… ничего ни страшного, ни таинственного не обнаружил; комнаты застал в полном порядке; ничего не было ни расхищено, ни поломано». На самом деле на виденных мною фотографиях в материалах следствия запечатлены и взломанные шкафы, и продырявленная картина с обнаженными богинями. Но не «ужас-ужас», могло быть и хуже.

Вернемся, однако, к странной татуировке на спине Аснина. Он никому ее не показывал, в баню ходил лишь с самыми близкими товарищами, что не могло не быть замечено окружающими. Что бы это значило?

За ответом на этот вопрос я обратился к знакомым криминалистам. От них мне стало известно, что уже с конца XIX века татуировки в воровском сообществе содержали информацию о виде криминальной профессии, судимостях, месте в воровской иерархии. И, представьте, сам факт нахождения татуировок на спине и особенно на ягодицах почти всегда обозначал, что их носитель является «опущенным» – пассивным педерастом.

Если с Асниным дело обстояло именно так, то это многое объясняет. Еврей, стало быть, уже по этой причине дискриминируемый, да еще и вор, большую часть своих 30 с небольшим проведший в тюрьме, к тому же обиженный «своими», в Кронштадте примкнул к сильным – матросы защитят, не дадут в обиду. Для него революция – не случайный выбор. В революцию чаще других идут те, кто потерпел крушение и обычным путем ничего в жизни добиться не в состоянии – кто был ничем, тот станет всем.

Июльские дни

Анархисты сразу после захвата дачи замыслили ответный удар. 3 июля на собрании 1-го пулеметного полка, в казармах которого Аснин был частым гостем, «появился анархист Блейхман… с расстегнутой на груди рубахой и разметанными во все стороны курчавыми волосами. Солдаты… явно благоволили к его эксцентричному виду, его нерассуждающей решительности и его едкому, как уксус, еврейско-американскому акценту, – так писал Троцкий, знавший толк в ораторах. – Блейхман плавал во всяких импровизированных митингах, как рыба в воде». Он предложил немедленно выйти с оружием в руках и свергнуть Временное правительство. Его поддержал прапорщик Семашко, командир полка, равного по численности дивизии (почти 12 тыс. солдат и офицеров), – после Февраля должности командиров стали выборными.

Полк направил своих делегатов в Кронштадт, призывая вооружиться и двинуться на Петроград. На этот раз призыв подействовал. Анархистскую инициативу оседлали большевики. 4 июля матросы прибыли к большевистскому штабу в особняке Кшесинской, с балкона которого Ленин призвал выгнать «министров-капиталистов».

Так называемая вооруженная демонстрация началась. Впереди – инициировавшие выступление анархисты. Наиболее активным, когда дошли до Таврического дворца, удалось туда ворваться. Они искали министра юстиции Переверзева, считая его виновником смерти Аснина, но вместо него схватили министра земледелия Чернова. Того самого, которого спустя полгода Железняков будет «троллить», разгоняя «Учредиловку».

Узнав об этом по телефону, другой участник инцидента у дачи Дурново, командующий войсками военного округа Половцов приказал командиру конноартиллерийского полка двинуться на рысях к Таврическому дворцу и после краткого предупреждения или даже без него открыть огонь по толпе. Только тогда анархисты и примкнувшие к ним отступили, и, как писал Борис Лавренев, «в душном лете расплавился, рассосался призрак восстания». Власти обвинили в кровопролитии большевиков, заговорили о причастности Ленина к шпионажу в пользу Германии, и тому пришлось бежать в Разлив.

Железнякова судили и приговорили к 14 годам каторжных работ, но из «Крестов» он бежал. Последние два года его 24-летней жизни вместили многое – помимо участия в штурме Зимнего и разгона по приказу большевиков «Учредиловки» размолвки с ними, участие в одесском подполье и в боях с войсками Краснова, Шкуро, Деникина. Матрос Железняк обладал удивительной способностью оказываться на главных перекрестках истории.

Он не был ангелом, каким его изображали в советское время, и не был злодеем, каким представляли в постсоветское. «Я знал интеллигентного матроса, который, говоря со мной о коммунизме, привлек в качестве метафоры синюю птицу счастья из Метерлинка, – Анатолия Железнякова», – вспоминал Юрий Олеша, знакомый с ним по Одессе.

Он мечтал о свободе и сам же принял участие в ее уничтожении, был противником насилия и стал его участником. Шел в комнату, попал в другую. В смутное время такое случается.

Кому-то может показаться, что ничего, кроме праздного интереса, его судьба не вызывает. Но это не так. Каждое время вызывает к жизни свое собственное нетерпеливое поколение, мучающееся от несвободы. Поначалу – всего лишь наивных идеалистов, не умеющих смириться с невозможностью влиять на происходящее, после – втянутых в жерло следующего просыпающегося вулкана. Тревога за них, а не вялое перелистывание пожелтевших от времени биографий, заставила меня вглядываться в бронзовую фигуру на «Площади революции».