Обострение абсурда

Фото пресс-службы президента Украины

Президент Украины Петр Порошенко, назначая 16 марта командующего объединенными силами (это новая должность, учрежденная в соответствии с недавно принятым законом «Об особенностях государственной политики по обеспечению государственного суверенитета Украины на временно оккупированных территориях в Донецкой и Луганской областях», в быту именуемом законом о реинтеграции), заявил, что проблему восточных территорий можно разрешить исключительно политико-дипломатическим путем. Именно так: «політико-дипломатичним шляхом».

Но что-то в президентских высказываниях идет вразрез с формальной логикой. Он говорит об укреплении Вооруженных сил Украины (ВСУ) настолько, чтобы те были «способны освободить оккупированные территории», и тут же – о безальтернативности мирного процесса. Едва ли дипломатия является основным инструментом в распоряжении военных. А ведь президент высказывается публично, поэтому его слова отражают официальную позицию государства.

Впрочем, подобная нелогичность заметна и в упомянутом законе, вступившем в силу 22 февраля. С одной стороны, закон обвиняет Россию в совершении «вооруженной агрессии» против Украины и во «временной оккупации» части ее территории, возводя в обязательство государства дать этим действиям отпор на основании Конституции и права на самооборону, предусмотренного Уставом ООН. С другой – он декларирует преданность «курсу политико-дипломатического урегулирования конфликтов». Закону присущи и иные изъяны – как формальные, так и содержательные.

Закон объявляет Россию агрессором, однако в соответствии с Уставом ООН, на который он неоднократно ссылается, определение существования акта агрессии – это прерогатива Совета Безопасности ООН, а до того, как он ее осуществит, следует говорить о вооруженном нападении. Справедливости ради замечу, что российский Федеральный конституционный закон «О военном положении» также присваивает России право утверждать, что против нее совершена агрессия, что, впрочем, нивелируется почти дословным воспроизведением в законе элементов агрессии, содержащихся в известном и получившем широкое признание определении, принятом Генеральной Ассамблеей ООН в 1974 году.

Допустим, Россия совершила в отношении Украины действия, которые последняя воспринимает как агрессию. В этом случае уже не закон, а Конституция предписывает президенту принять решение об использовании ВСУ и других вооруженных формирований для обуздания агрессора. Тут уж не до дипломатии. А поскольку, напомню, закон о реинтеграции обвиняет Россию в вооруженной агрессии и оккупации, он тем самым устанавливает состояние международного вооруженного конфликта в отношениях между Россией и Украиной. И здесь уже дозволительно говорить о неисполнении Петром Порошенко своего конституционного полномочия о внесении в Верховную раду представления об объявлении состояния войны, которое Рада должна утвердить, а решение об использовании ВСУ – одобрить. Причем закон «Об обороне» предписывает президенту обратиться в Раду незамедлительно.

Иными словами, официальный Киев полагает себя фактически в состоянии войны с Россией, только не подтверждает этого формально.

Объявление состояния войны в чем-то приближается к устаревшему институту объявления войны, следы которого сложно отыскать в современной практике государств, хотя в законодательстве оно все еще попадается, например, в Конституции США. Объявлять войну считается неприличествующим современному международному праву, прежде всего предписаниям Устава ООН.

Возможно, Украина не решается объявлять состояние войны с Россией, поскольку тогда уже Россия может воспринять этот акт как объявление войны и в соответствии с собственным законом «О военном положении» будет считать такое объявление непосредственной угрозой агрессии со всеми вытекающими последствиями. Вполне вероятно, что в Киеве осознают абсурдность пребывания в состоянии вооруженного конфликта с государством, с которым не только сохраняются дипломатические и консульские отношения, рудиментарная торговля, но и к которому предъявляются претензии в сфере снабжения энергоресурсами. Нельзя исключать и того, что, переквалифицировав для своих целей вооруженный конфликт на Востоке из немеждународного, каковым он рассматривался в соответствии с президентским указом об антитеррористической операции (АТО) от 13 апреля 2014 года, в международный – каковым его полагает закон о реинтеграции, украинские власти рассчитывают на внутриправовой аргумент в подкрепление своей декларативной позиции в отношении ввода международного контингента. Напомню, что если в начале 2015 года Порошенко говорил, что оснований для присутствия такого контингента нет, так как, с одной стороны, операция будет развертываться долго и окажется бесполезной, а с другой – «Украина сама может контролировать свои границы», то в середине прошлого года он уже настаивал на введении многосторонней миссии ООН в Донбасс.

Однако в практике ООН при вводе миссии в ситуацию внутреннего вооруженного конфликта нужно добиваться согласия основных его сторон, что подразумевает правительственные силы и как минимум главные группировки, им противостоящие. Если же говорить о международном вмешательстве в вооруженный конфликт между двумя государствами, то, по вероятной логике Киева, мнением антиправительственных сил можно пренебречь.

И теперь возникает неясность: что же, с принятием и началом применения закона о реинтеграции и преобразованием АТО в операцию объединенных сил, назначенных самостоятельно дать отпор «агрессору», пусть и «политико-дипломатическими» методами, надобность в международном контингенте отпадает?

Два года назад (см. «НГ» от 10.02.15) я предложил, опираясь на некоторый собственный опыт, варианты разрешения кризиса с привлечением международного контингента, хотя и допускал кажущуюся абсурдность некоторых предложений. Теперь вынужден признать, что воображения не хватало для прогноза развития абсурдности самой ситуации – во всяком случае в ее политико-правовом измерении.