В Конституции самоцензура не запрещена

Графика pixabay.com

Формально цензура у нас запрещена Конституцией и законом о СМИ. Но фактически она существует – видоизменившись, сменив формы и стиль, но сохранив сущность. По закону цензурой признается предварительный контроль государства за содержанием произведений, а также запрет на их распространение. Но предварительное согласование сегодня уже не в тренде: оно и невозможно в условиях, когда помимо зарегистрированных СМИ каждый день свои вольные тексты запускают в Сеть десятки тысяч блогеров. Допускаю, что начальники федеральных телеканалов могут получать из соответствующих администраций какие-то установки заранее. Хотя и без установок все должны понимать сами.

Для журналистов и редакторов СМИ действует теперь иная разновидность цензуры: ее можно обозначить как «дамоклов меч». Она допускает – в отличие от советских цензоров – одноразовый выпуск крамолы. Но гарантирует серьезные и неотвратимые репрессии сразу после. Редакторы должны сами помнить о том, какие объекты не подлежат разбору или тем более критике. Хотя иногда границы допустимого оказываются весьма зыбки, и редакторы ходят как по минному полю. Один неверный шаг, и… Репрессии ныне означают обычно увольнение главреда и части команды, иногда смену собственника (см. в любой последовательности: «Известия», «Коммерсант», «Ведомости», Lenta.ru и т.д.). Довольно редко это означает и ликвидацию самого издания, но все же бывает и такое («Московский корреспондент» в 2008 году, кто помнит). Конечно, такая реальность связана с полной подчиненностью административной власти наших судов, в которые вроде бы можно было обратиться. Обращаться бесполезно.

В чем вообще суть цензуры? В том, что группа, находящаяся у власти, с помощью запретов и ограничений навязывает остальному обществу свои взгляды и вкусы – политические и эстетические. Да, эстетические тоже. Со времен Пушкина мы знаем, что власть у нас крайне чувствительна к содержанию художественных произведений. И всегда готова любую метафору, любой образ принять на свой счет. И еще – люди власти у нас, не особо выделяясь в нравственном плане на фоне остального народа, всегда выказывали особый интерес к защите нравственности в искусстве. Вот об этом чуть подробнее. С кинопрокатом и театральными постановками современные цензоры имеют возможность разбираться по старинке. Могут отказать в прокатном удостоверении, могут запретить постановку. Фильм «Смерть Сталина» – в чистом виде жертва цензуры. Начальникам из Минкульта не понравилось, как в сатирической картине показаны соратники вождя. Без должного уважения. Театральные постановки у нас последние годы также периодически запрещают. Вот только то, что было на слуху: опера «Тангейзер» в Новосибирском театре оперы, «Православный ежик» в Новосибирском молодежном театре, «Банщик» в Псковском драматическом театре и т.д. В первых двух случаях, как можно догадаться, Минкульт реагировал на жалобы представителей православной церкви.

Да, список невелик, и слава богу, но определенная атмосфера в обществе создана. В ней удобно запрещать, но не очень удобно творить. В Уголовном кодексе тихо дремлют часть 1 статьи 143 УК – «Публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих», часть 1 статьи 242 УК – «Публичная демонстрация или рекламирование порнографических материалов», статья 6.21 Кодекса об административных правонарушениях «Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних». Тем, кто творит, тоже нужно помнить, что лучший способ защиты от неприятностей – самоцензура.

Высший акт самоцензуры – история со сборником любовно-эротических новелл «Я в Лиссабоне. Не одна», выпущенным издательством АСТ (точнее, подразделением «Астрель СПб.») в 2014 году. Ну никакой политики! В сочинениях 23 русских авторов (среди которых, между прочим, лауреаты литпремий Валерия Нарбикова, Андрей Бычков, Наталья Рубанова, Мария Рыбакова, Татьяна Дагович и многие другие) и одного польского (Януш Леон Вишневский) выбранная проблематика действительно оказалась разобрана изысканно и разнообразно – прямо скажем. Но уже после того, как тираж был готов, издательские юристы, нашедшие наконец время залпом перечитать любовно-эротические новеллы и рассмотреть иллюстрации к ним (тончайшие «ню» к каждому тексту художницы Каринэ Арутюновой), вдруг забили тревогу, вспомнив об упомянутых выше статьях УК и КоАП. Ибо в книге «Я в Лиссабоне. Не одна» можно было найти по-набоковски дотошное исследование телесной стороны любви, а в одной новелле – и любви однополой. После долгих и мучительных колебаний руководство издательства, уверившись в собственных опасениях, отправило весь тираж – 3 тыс. экземпляров – сначала на склад, а затем, по свидетельству некоторых сотрудников, на костер: «Как бы чего не вышло». Да-да, ошибки нет: книгу сожгли, сожгли в XXI веке, по причине фактически средневековой фанатичной самоцензуры.

Случай редкий и… попросту дикий. Но вполне соответствующий созданной атмосфере. Интересна такая деталь – спустя пять лет, в 2019 году, сборник новелл «Я в Лиссабоне. Не одна» заинтересовал одного канадского издателя. Продавать вновь изданную сожженную книгу он планирует в США, Израиле, Германии, Латвии: везде, где есть русские читатели. А в России? Большой вопрос.

Как вообще можно определить воздействие цензуры на общество? Она обедняет и усредняет интеллектуальную жизнь. Притупляет углы и умы. Борис Стругацкий писал о роли советских цензоров: «Не-ет, идеологические инстанции знали свое дело! Они умели превращать текст и превращали его в нечто межеумочное, причем руками самих авторов. Авторский замысел смазывался. Черное становилось серым, светлое – тоже. Острота произведения в значительной степени утрачивалась».

Да, нынешний застой выгодно отличается от того, прежнего великим преимуществом сетевого пространства и еще множеством телеканалов для тех, кто еще не вышел в Сеть. Но цензоры уже готовы и в этой новой жизни кромсать и резать, отказывать и запрещать. Они уже есть, и они только ждут команды.