Алексей Кавецкий
Фото Pixabay.com
С большим интересом прочитал мнение главного редактора «НГ» Константина Ремчукова о политических итогах 2020 года (см. номер от 25.12.20), в котором высказывается идея, что главный принцип политической этики «разрешено все, что не запрещено» в РФ вытеснен из общественного сознания. По стилистике статья напомнила мне полотно Ильи Глазунова «Вечная Россия», в котором можно найти исполненные «одним мазком» в форме отдельной исторической фигуры, персонажа, даже детали – важнейшие события, пласты в истории России, а иногда – целые эпохи. Почти каждая фраза – глубинная проблема нашего общества. Две из них мне, юристу, особенно близки и понятны.
Первое. Сформулированное крупнейшим философом и политическим мыслителем, сочетавшим в себе одновременно убежденного монархиста и либерала Томасом Гоббсом в его «Левиафане» понимание свободы как права делать все то, что не запрещено законом, признается современными сторонниками либерализма в качестве одного из фундаментальных принципов либерального демократизма. Правда, остается до конца непонятным, что или кто в этом случае может служить регулятором, или эдаким шлагбаумом, разделяющим дозволенное и запретное? У Томаса Гоббса – это юридическая норма, у Иммануила Канта – внутренний нравственный закон. Эти достаточно абстрактные размышления самым непосредственным образом сообразуются с сегодняшней правовой действительностью.
Проблема состоит в том, как упомянутую нравственную максиму превратить в набор конкретных правовых регуляций, позволяющих обществу в целом и каждому его гражданину в отдельности в повседневной жизни реализовывать свои естественные права – на достоинство и уважение; политическое и юридическое равенство; посильное участие в управлении государственными делами; материальное благополучие, обеспеченное личным трудолюбием.
И производная, можно сказать, частная задача – как превратить абсолютно правильные политические декларации двух первых глав Конституции, можно сказать «дух закона» (по Гегелю), не только в законы всех уровней, постановления и регламенты правительства и инструкции, а в практику поведения в обществе.
Это нельзя сделать написанием очень правильных юридически точных текстов законов или постановлений пленумов судов. Сколько их было в истории страны? Множество. Да возьмите для примера тексты двух последних Конституций СССР. Как они определили или даже просто повлияли на содержание реально существовавших политических режимов?
Конечно, в разных сферах общественных отношений объем дозволенного и порядок доступа к нему должны существенно отличаться. Этим по способу реализации различают частное и публичное право. Предпринимательское (частное) право – право договоров по Гражданскому кодексу, например, нельзя сравнить с уголовно-процессуальным (публичным) правом. Если в первом надлежит в основном прописать ясно выраженные, не допускающие расширенного толкования запреты и диспозитивно сформулированные предписания, то в Уголовно-процессуальном кодексе (УПК), наоборот, так же четко сформулированные дозволения, все остальное должно подпадать под запрет. Сегодня многие нормы Уголовно-процессуального кодекса интерпретируются правоприменительными органами достаточно широко и зачастую «с позиции силы». Это относится к стороне обвинения.
А в нормативном «лагере» стороны защиты мы вообще обнаружим теоретико-правовой казус. Полномочия обвиняемого и его защитника, транслированные из Конституции, сформулированы прямо по Гоббсу: обязанностью должностных лиц (суд, прокурор, следователь, дознаватель) является обеспечение обвиняемому возможности защищаться всеми не запрещенными УПК способами и средствами ( ч. 2 ст. 16). Но на деле этот принцип судопроизводства чаще всего оказывается неисполнимой декларацией именно потому, что в ряде процессуальных институтов отсутствуют и строго очерченные полномочия, и подробно изложенные запреты для следователей (упрощенно говоря), и какие-либо запреты для стороны защиты, и корреляция между правами защитника и обязанностями следователя. Многие действия представителя стороны обвинения основаны на процессуальном усмотрении. В ряде норм дискреция присутствует незримо (под понятиями «может», «вправе»), а где-то и вполне явно – например, при оценке доказательств – надлежит руководствоваться внутренним убеждением, законом и совестью (ст. 17 УПК).
А это уже сфера нравственности правоприменителя, его этического восприятия сущего. Проблема этического, нравственного начала в реализации правовых норм давно является предметом исследований на стыке юриспруденции, философии, этики.
Нравственность тех, в чьих руках закон, по мнению авторитетных правоведов, вообще во многом определяет правовой режим в государстве. Об этом писали такие столпы отечественной юриспруденции, как Анатолий Кони, Михаил Строгович, Игорь Карпец. Между прочим, проблемам этики в уголовном процессе посвящена докторская диссертация Татьяны Москальковой – омбудсмена по правам человека в РФ. Ремчуков пишет в своей статье, что принцип политической этики «разрешено все, что не запрещено» меняется на принцип «не пойман – не вор». В этической основе последнего – «допускается все, если твои действия не осуждаются государственными институтами». Если политико-юридический принцип публичного права, основанный на высоких нравственных нормах – «разрешено только то, что предусмотрено законом», подменять иным – конъюнктурной целесообразностью (прочитанной между строк), то тогда закон может перестать выполнять свое предназначение как средство консолидации, сплочения общества на основе принципа справедливости и достижения высокой степени устойчивости государства.
Второе. На этой же основе – нравственности правоприменения – может получить свое разрешение и другая критически важная проблема, на которую обратил внимание главный редактор «НГ», – «развращающее недоверие всех ко всем». Некоторые исследователи полагают, что природа недоверия кроется в естественном стремлении человека к безопасности. Но кроме мотивов, основанных на природных человеческих инстинктах, в современном феномене недоверия весьма много социальных аспектов. Мне уже доводилось на страницах «НГ» обстоятельно писать на эту тему (см. номер от 13.11.18). Остановиться стоит только на одном из возможных способов преодоления недоверия в форме правового нигилизма. Снижение легитимности некоторых законодательных актов и, как следствие, нежелание их исполнять возникают, например, в результате пренебрежения к процедуре их принятия. А в последние годы, в том числе и в 2020-м, нам приходилось видеть, как весьма важные нормативные акты принимались в спешке, не позволяющей привлечь к их обсуждению широкие круги юридического сообщества и рядовых обывателей, для которых они и принимаются.
Декларированное Конституцией правовое государство реализуется полнее и быстрее (что критически важно), возникнет доверие к власти, если люди чаще будут видеть примеры юридически безупречной, оправданной, целесообразной и понятной процедуры принятия ключевых политико-правовых решений. В 2021 году имеются все возможности, чтобы достичь хороших результатов в разрешении тех проблем, которые проявились в развитии нашего общества и государства в таком непростом 2020-м.
комментарии(0)