Имперский либерализм. Идея свободы превратилась в свою противоположность

Фото Reuters

Продолжающийся политический кризис в США уже породил волну комментариев о кризисе либеральной идеологии. Дело не только в пресловутом штурме Капитолия 6 января и последующих беспрецедентных мерах безопасности при инаугурации Джозефа Байдена, включая блокировки аккаунтов Дональда Трампа и его сторонников в социальных сетях. Проблема глубже. Если раньше Соединенные Штаты позиционировали себя как «страну свободы», то теперь они предстали в глазах мира как страна жестких ограничений.

Идеология политкорректности, утверждающаяся в современных США, стала отрицать классические либеральные свободы: слова, собраний, печати и совести. Если человек не имеет права сказать что-то резкое о меньшинствах, то это не свобода слова. Если существует позитивная дискриминация, то это не всеобщее равенство граждан перед законом, а нечто похожее на сословные привилегии. Если мужчина опасается не так посмотреть на женщину из страха перед обвинением в «харрасменте», то налицо нечто похожее на сословные ограничения. Сожжение феминистками и «черными активистами» книг Киплинга или Марка Твена напоминает костры XV века, на которых флорентийский монах Савонарола велел сжигать произведения искусства Ренессанса.

Преображение либерализма в свою противоположность до сих пор не получило должного осмысления. А между тем оно заслуживает внимания. Возможно, в современном либерализме заложен идейный потенциал, который постепенно превращает его в авторитарную идеологию.

Либерализм появился в XVIII веке как идеология, постулирующая наличие у личности некоего набора неотчуждаемых свобод. После европейских революций 1848 года этот набор прав превратился в «классическую четверку»: свобода слова, печати, собраний и совести. Дальнейшая история классического либерализма шла по двум направлениям. Первое: распространение стандарта либеральных свобод на все категории населения, вершиной чего стало введение всеобщего избирательного права. Второе: согласие либералов на появление социальной системы перераспределения доходов, хотя это противоречило их базовой идее «минимального государства».

И все же то был либерализм национального государства. Подобная либеральная идеология теоретически могла быть реализована в любой стране, оставляя его в прежнем качестве. В середине ХХ века внутри либерализма стала набирать силу новая идеология «открытого общества», которая постулировала необходимость слома общественных табу и принятия решений на основе критического мышления. «Открытое общество» сделало упор на социокультурных правах, требуя ликвидировать большинство общественных табу. В центр были поставлены свободы от традиционных общественных норм, классической культуры, ограничений всевозможных расовых и сексуальных меньшинств и даже от самого государства: ведь идеология «открытого общества» постулирует отказ от таких понятий, как «Родина» и «патриотизм». Теоретик «открытого общества» Карл Поппер даже постулировал отказ от истории: не следует пытаться выводить ее законы, а нужно заниматься социальной инженерией, то есть строить новое общество с чистого листа.

Но концепция «открытого общества» – это имперская идея, которая может быть реализована только в рамках имперского образования с механизмами насилия и подавления сопротивления. Вовсе не случайно, что американские демократы изобрели концепцию «глобальной демократической империи», а республиканцы всегда любили сравнивать США с Римской империей. Построение «открытого общества» требует территориальной базы: некоего государства или группы государств, где подобные идеи будут реализовываться и откуда они будут распространяться на другие страны. Такая база должна обладать мощными финансовыми и военным ресурсами, чтобы иметь возможность принуждать другие государства переходить на ценности «открытого общества». Но в перспективе должно произойти перемалывание традиционной культуры и ядра «демократической империи» с ее заменой неким универсальным стандартом.

«Демократическая империя» – империя транснациональная. Она не похожа на империи Нового времени вроде Российской или Британской. Гораздо больше она напоминает империи Средних веков, вроде Анжуйской или Священной Римской. Они не опирались на какой-то конкретный народ и ставили в центр сословные, а не национальные ценности. Английский барон был ближе к французскому барону, чем к своим крестьянам; английская знать времен Ричарда Львиное Сердце не считала себя ни англичанами, ни французами, ни франками, ни викингами. Это было что-то за пределами нашего национального сознания, где идентичность строится на сословных и религиозных ценностях.

Соединенные Штаты волею судьбы оказались центром «демократической империи». Эта концепция оказалась весьма привлекательной для транснациональной финансовой элиты, базирующейся в Америке. Но оказалось, что «открытое общество» отнюдь не означает тотальной американизации как культа традиционной американской истории и культуры. «Городской маргинал», главная опора «открытого общества», не равняется на имена Эндрю Джексона или Теодора Рузвельта: в лучшем случае он едва слышал про них. 2020 год доказал, что расовые движения готовы сносить во имя «открытого общества» памятники американской истории, как и любой другой. США как национальное государство должны быть переплавлены в «новую империю», как и все остальные.

Вот почему с начала 1990-х в США стало нарастать идейное размежевание между республиканцами и демократами. В центре споров оказались такие ключевые вопросы, как аборты, нелегальная иммиграция или программы поддержки «небелого» населения. Представители обеих партий могли совместно осуждать внешнюю политику Ирана или требовать увеличения социальных расходов. Но они никогда не подадут друг другу руки после спора о художественной выставке или правилах общественного приличия. Раскол дополнялся территориальным размежеванием США на два побережья, ставших опорой транснациональных элит, и внутреннюю Америку, страдающую от уничтожения былой промышленной инфраструктуры.

Но любая империя требует определенного насилия. «Демократическая», перемалывающая культуры во имя «открытого общества», намного большего, чем прежние империи национальные. Ведь у нее нет, да и не может быть, компромиссов с национальными государствами. Поэтому современный либерализм все больше приобретает репрессивные функции, отрицая те свободы, за утверждение которых он когда-то боролся.