Валерия Пустовая
Кем попуган ПоПуГан? Слева направо: Елена Погорелая, Алиса Ганиева, Валерия Пустовая.
Фото Ксении Степанычевой
Дюжина дюжих
Двадцатью четырьмя ногами мы ударили по крепкой шее переулка. «Вся власть липкинскому семинару!» – Вчера мы взяли страну за руль, и повсюду зашоферила моя партия молодых, упертых в стол, сказавших «нет» правке, свежих щетиною и здоровых врать – писателей.
Вас, обывателей скучных, я долго упрашивал жить. Уговаривал: бей! маши! волочи! грохочь! – а вы под шумок мой плодились да размножались, учились и трудоустраивались, жрали живые бифидобактерии и ходили в кино на «Ледниковый период-3».
Нестерпимо! – кричу я вам. Нестерпимо вокруг упоение жизнью, когда мне одному писать.
Ну теперь кончено с фитнесом и нестле. Не хотите болеть моим здравым жаром – я вас литературой заражу, как птичьим гриппом. Будете чмошничать за письменным столом, выводить сволочные строчки. Сидеть в роденовской позе, ноутбук коленками к груди прижав.
Ты у меня, буржуй, скуришь рожу свою ананасную! От любви к Пушкину сюжеты родишь! Поездишь в шкафах-купе!
А телки твои будут тебя читать и писать критику.
┘Наши юные головы несут свои крепкие чресла. От Литинститута на всю Россию прёт боевой мой вой:
– Знай, мля! Себе октябрь! Не вой, мир! Дружи и народишь!
Впереди, распухая и наливаясь, прорастая розами шипов и разгоняя тучи, во весь рост встает и крепнет мой эрегированный текст.
В двенадцати углах по двенадцать кошек
Давно пора было бабам захватить литературу. И то сказать, мужики-писатели не один бабий век убили на то, чтоб нам жизнь поломать. Кто сожрал птицу Русь? Кто поэту честь неволил? Кто удалил златые дни? Кто дров наломал в мастерской природы?! Все они, классики-карасики.
А бабий ум, он короток, но борз. Взяли мы да свершили наш великий октябрьский приворот.
Ну вот теперь мужику – он что? Его от мужицкого дела литература не отвлекает. Он теперь взял бразды, клещи, молоток. И никакого ему прищемления прав: хотел сеять доброе – сей, хотел докопаться до сути – копай, хотел властителем дум быть – а кто же тебе мешает, родному, властительствуй, дома-то, а за порог ни-ни!
Вот и получается, что литературы в нашей стране нет, а любовь есть.
И мужик-то вырос крупён, отборен! В прежние-то времена мужик в литературный журнал пробиться не мог – а теперешний с одного удара пробьет пачку литературных журналов, толстых, как кирпичи.
Одна морока. В тереме вышнем, тереме центровом, бобротеке имени Лены, являться стала преступная баба, набольшая муза. Сидит она в окне теремном, венчик напялимши, плечи заголимши, почесывает мамлевидный прыщ. Глянет на нее иной непутевый мужик – да и жилочка в нем какая-то главная надорвется. А эта снова сидит, бесстыжая.
Ты ей: брысь, брысь! – не дает ответа.
