В горле резко континентально

Аркадий Драгомощенко. Расположение в домах и деревьях: Роман.– М.: РИПОЛ классик, Пальмира, 2019. – 448 с. (Лаборатория).

Проза эта – сложноподчиненная, прихотливая, метафоричная: «И тон, взятый мною, не что иное, как вранье, бессовестный обман. Кто, спрашивается, говорит так сейчас? Это классики позволяли себе роскошь распускать словеса, кречетом сизым биться в серебряные органы премудрости, ну... ну да еще мой отец, полковник как-никак. Ему по службе было положено витийствовать.

Мне не подобает. Хоть я и сын полковника».

Попытка зацепиться за паутину времени: «Какой смысл торопить события?  в комнате сижу, записывая наблюдения, выковыривая, как изюм из булки, события из вязкой глины реальности  И льнет душа к любому упоминанию о древесной жизни и о воде, в поисках робких бессмертия, просит у ней защиты, пристанища: весна, лето, осень…» Стремление восстановить, вернуть ушедшее детство (повествователь называет себя Юлием Теотокопулосом – это персонаж и других текстов писателя): «Уж не помню точно когда, мой приятель (у каждого в детстве был такой приятель, друг сердечный, гуру) попросил украсть у родителей денег. Ему необходимо было купить часть велосипеда, чтобы обменять эту часть на «лейку без объектива, которую он должен был отдать одному внушающему доверие человеку за обойму к автомату МП-40 плюс парабеллум армейского образца со спиленным бойком, а затем отдать и парабеллум и обойму в обмен на морской бинокль с одним целым и одним разбитым окуляром. Для чего ему нужен был бинокль? Для поездки в Ялту, куда собирались ехать его родители. А в Ялте, как известно, существуют пляжи отдельно для мужчин и отдельно для женщин, где они, надо думать, разгуливают не в вечерних туалетах…»

Фабула романа «застревает» в воспоминаниях, хотя она есть: начало летнего ленинградского дня, два приятеля-лузера – писатель и художник – бродят по городу; один из них встречает знакомую и пытается опохмелиться с ее помощью; художник гибнет под колесами грузовика; писатель и знакомая художника продолжают бесцельно бродить – уже с бутылкой водки, которую никак не получается толком распить… «Целый день дурака валяем, шляемся неизвестно зачем, ноги отваливаются, в горле резко континентально, знобит, черт знает что получается, а скоро утро наступит... Ой-ой-ой! Утро... Ведь так про все на свете забыть можно. А ну-ка! Дважды два? Число. Верно».

А что в итоге? Время побеждает смерть? Да, но… Но «в конце концов все усилия наши направлены на то, чтобы достигнуть этой безмятежности, чтобы не отравляли твое бытие соленые огурцы во льдах, чтобы брести этаким бубнящим идиотом по солнцу, смотреть на него, слепнуть понемногу. И не спешить, не бежать сломя голову невесть куда, неведомо зачем. Вокруг так хитроумно все устроено, что глупо будет думать, будто ты – единственный, кто может как-то повлиять на ход судеб или, тем паче, на свою собственную судьбу...» То есть смерть оказывается долговечней времени, вне его. Увы-увы.