Дожить до коронного вируса

Жизнь на Руси ох нелегка… Фото Владимира Захарина

Самое время сознаться: я и есть Кот Шрёдингера. Кот Шрёдингера – мой псевдоним. То есть квантовый Кот Шрёдингера пишет роман под квантовым названием «Владимир Соловьев». Ну да, оксюморон: протагонист сам себе антагонист. В последние – что, годы? – десятилетия каждую книгу писал как последнюю, прощаясь с читателем навсегда. Как Бродский – через стих. И вот полтора десятилетия спустя: «Жив курилка», разочарованно отмечает московский читатель, принявший мои ламентации за чистую монету. Мертвые сраму не имут? Как знать, что они имут и чего не имут. Трикстер? Алармист? Эсхатолог? Профессор Доуэль? Агасфер? Мафусаил? Рабинович?

– Рабинович, вы хотели бы прожить миллион лет?

– Всего или еще?

И другой анекдот – про близнецов в девятимесячном пузе:

– Как ты думаешь, есть жизнь после родов?

– Думаю, нет. Во всяком случае, оттуда еще никто не возвращался.

Один я возвращался и возвращаюсь, смертью смерть поправ.

Такое долгое прощание.

Такая долгая смерть.

Или давно уже умер, но не заметил, как в том сюжете «Сумеречной зоны»? Перешагнул из одного века в другой без никакого напряга, паче натуги. Счастливые веков не наблюдают. Тем более тысячелетий. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе! Двухтысячный вечный год. Щастливчик: писатель ХХ века стал писателем ХХI века. А этот и вовсе особый год, как ни называй – високосный, близнячный, две двадцатки, год Крысы, год-палиндром, хоть и не совсем. Год коронавируса? Год бумеранга? Для кого как. Куда дальше, если в этом году мой день рождения, до которого надо еще дожить, – 20022020. А по-американски – 02202020.

Мой календарь будущего времени – доживу или не доживу? До своего ДР? До приезда сына из безвирусной Ситки на Аляске к нам в зачумленный НЙ? До открытия Уайлдвуд-кемпинга на Лонг-Айленде, если его не закроют из-за коронавируса? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов? Иносказание? Аллегория? Мем? Что невозможно объяснить, да и самому понять, не лучше ли тогда озадачить слушателей, а те пусть два тысячелетия ломают голову и пускаются в толкования сказанного учителем, гуру, раббаи. Нет, не голубые, как полагают кощунники, но уж точно некрофилы эта апостольская дюжина с чувством вины, что не присутствовали при его смерти. Отсутствие есть присутствие? Но чтобы до такой степени! Вот-вот, они любить умеют только мертвых. А до того сумлевались, как Фома, отрекались, как Петр, предавали и выдавали, как Иуда, хотя без никакой нужды в предательстве, тем более в выдаче, невязка и неувязка: Иисус на виду у всех, не таится, не скрывается, нарывается – вот и нарвался. Еще одна ссылка на Юджина Соловьева, который шаманствует у себя в Ситке, бывшей столице бывшей русской Аляски, и полагает шаманами пророков – от Авраама и Моисея до Иисуса и Магомета. Его отрицание христианства не затрагивает пахана, но токмо его пацанов – апостолов и евангелистов. Платон с Ксенофонтом точнее, пересказывая Сократа? А что, если и фраза про мертвых могильщиков мертвяков приписана Иисусу кем из его мишпухи? Матфеем? Вопрос, следует ли тушить пожар в крематории, оставляю открытым.

Пока что.

Другой вопрос, зачем продлевать жизнь? Сколько можно отсвечивать с помощью американкой фармакологии и медицины? Жизнь вырывается у меня из рук – от меня, из меня. Опостыла жизнь – и житуха. Ребрендинг: пора говорить о себе в третьем лице и в прошедшем времени. Давно пора, но сейчас – наглядно: Я – жив, Он – умер. Дохляк. Стал еще более тонкокожим, чем был: всё теперь на нем висит, часы спадают с кисти, даже очки велики, сползают, падают с носа. Спал с лица, с тела, увядание плоти, стал прозрачен и слаб, тело свисает со скелета, устал носить самого себя, невмоготу, стыдно перед ней за свою немощь, хоть какой реванш в ретросексе – возбудимая и возбудительная память.

Новый год на носу, а он думает: доживу ли до Нового года? До еврейского дожил, но какой номер, не помню. Без разницы, условность, как и годовщина обрезания Иисуса, с которого начинается Новый год. Застрял в периоде от Рождества до Обрезания. Или прав Иван Сергеевич, что нигде время так не бежит, как в России; в тюрьме, говорят, оно бежит еще скорей?

Не знаю, Б-г миловал: в тюрьме не сидел, а из угрюм-страны насилу вырвался. При скорости тамошнего времени давно был мертвый труп. Вот я и доживаю свой век в другой стране – Америке. Две страны, два века, одна судьба. 5780-й, вспомнил!

Одначе выскоблен самим собой, опустошен, пустыня жизни, ничего больше не осталось в загашнике окромя. Так чего, спрашивается, рвать задницу? Кто из коллег с уклоном в исповедальное жалился, что не суждено описать главное событие жизни – смерть? Кому как. Того уж Вяземского нет – это князь Вяземский в своих прощальных старческих стихах, расконвоированный смертью. Пруст на смертном одре диктовал последние вставки о смерти авторского персонажа писателя Бергота – на основании теперь уже личного смертного опыта. А святой Бонавентура испросил у неба дозволения продолжать сочинять после смерти.

О своей смерти я писал понарошку и впрок по многу раз, пусть несуеверен, пусть празднослов и праздномысл, были прецеденты – тот же Шатобриан в «Замогильных записках» ни дня без строчки о своей смерти, за что был прозван «плакучей ивой над собственной могилой». А теперь пора смываться взаправду.

Зато смерть своего поколения не признавал за свою. Делал себе исключение, лукавя, что младший современник и на пару-тройку, а то и больше моложе друзей-покойников: был из молодых да ранний, а теперь из старых да поздний. Стимулировал и симулировал прошлое как настоящее, обнулевая будущее. Обнуление нуля? Не для того ли мне поздняя зрелость, чтобы, за сердце схватившись, оплакать… Плакальщик своего поколения, у меня не осталось слез, чтобы оплакать самого себя. Не то чтобы плакса стал сухоглаз, чувственник бесчувственным, эмпатия сменилась апатией, но мне нет дела ни до чего и ни до кого, себя включая. Ну нет, танатофоб Блез – что плакать о себе, когда все фиолетово? Разве что этот рваный гибридный текстик, ради которого иду на все тяжкие: встреча-невстреча с друзьями в ресторане у бухариков, подпитанный ретроревностью секс с подругой дней моих то суровых, а то счастливых, гипотетичная, если состоится, встреча читателей с живым, пусть и полуживым писателем или прощальный визит сына – не сами по себе, а для чего? Для оживляжа или для камуфляжа? Да еще два календаря – григорианский, а про запас юлианский: два Рождества и два Обрезания. Как обратить мортидо в либидо?

Ближайшую больничку знаю назубок, хотя меняются этажи, отделения, палаты, медперсонал. Каждый раз предумышленно и предусмотрительно спрашиваю, дабы не блуждать напрасно, где трупарня, принимают за шутку, а цитата и вовсе вряд ли до кого дойдет: в морг пошел работать трупом. Разве что до мертвецов. Ниже или выше этажом умирает от коронавируса мой кардиолог, который спас меня от смерти, когда у меня была закупорка артерии: разлад – врач прежде больного. «Я умер», – поразил своим последним словом мой отец сестричку, которая пришла сменить ему простыню. «Выздоравливаю! » – воскликнул за мгновение до смерти первый умерший от коронавируса китаец. Щастливчик, да? Кто из них? Кто из нас?

Операции проходят под деликатным эвфемизмом procedure: геморрой, грыжа, аденома, превентивные стенты в артерии, наконец, цемент в поломатые позвонки – кифопластика. Почему на этот раз принял решение с колес, без второго мнения, а главное – предпочел чужака из Индии своим врачам с русской улицы, бухарика на крайняк, как советовали друзья и врачи? Для разнообразия? Из космополитизма? По чесноку: из еврейского антисемитизма. Вот и наказан моим Б-гом под греческим псевдонимом Немезида, когда «процедура» не то чтобы не удалась, но через две недели понадобилась следующая.

Даже если так, за две операции получает вдвое больше, думаю я, распластанный в операционной и подозревая индуса в корысти. Ворон ворону глаз не выклюет, думаю о своих. А с индусом пошло наперекосяк с первого знакомства. Желая польститься к этому смуглому типу с женскими манерами, сказал, что в юности среди моих фаворитов был Рабиндранат Тагор, припоминая его салатного цвета советский восьмитомник. А я его с детства ненавидел, улыбаясь, сказал Скихант Редди Бодди, нас в школе заставляли вызубривать его стихи на санскрите. Чтобы он отомстил за Тагора, пусть и на бессознательном уровне? По-любому все прелести предсмертия, а не дожития, деликатный эвфемизм китчевого барда, испытываю теперь на своей шкуре: Выживаго стал Доживаго. Какой к черту коронавирус, когда загнусь от дюжины других обнаруженных у меня хреней, а сколько не обнаружено, когда все тело сплошь адская боль, мигрирующая, гулящая, без продыха? Вторая операция, может, и легче первой, но тягче: две операции подряд в моем заемном возрасте! При положенном с библейских времен сроке в семьдесят: прожиточный максимум. Здесь и сейчас, правда, подлиннее: продолжительность мужской жизни в Америке – 78. Не раскатывай губу: как устоять перед соблазном выжить? Операции на позвоночнике, дабы облегчить процесс умирания? Или хотя бы тайм-аут. А вышло наоборот. Цугцванг. И еще этот анестезиолог спрашивает: есть ли аллергия?

– Ну, есть.

– На что именно?

– Только на жизнь, – ответствует ни жив ни мертв Кот Шрёдингера.

Нет, рано еще сдаваться болезни!  Ловис Коринт. Лежащая обнаженная. 1907. Галерея Бельведер, Вена

Спасибо оксикодону: с холма на кампусе Куинс-колледжа гляжу на силуэт Манхэттена, где мне уже никогда не бывать. Огни большого города. Кто я – конченый человек или бывший человек? Теперь я старше великих мертвецов, которым мне пофартило, посчастливилось быть младшим современникам – героям нашего с Леной Клепиковой мемуарно-исследовательского пятикнижия «Памяти живых и мертвых».

– Эпитафия на том самом булыжнике взамен камушка на соседнем кладбище:

Легкой жизни я просил у Б-га.

Легкой смерти должен был просить.

– Этот стишок навяз у тебя в зубах до оскомины, а у меня в ушах. И не припомню, чтобы ты просил у своего Б-га легкой жизни. Ввязывался во все тяжкие. И меня втягивал против моей воли и желания.

– Просил, чтоб камни, что в меня летят, в тебя не попадали рикошетом.

– Плохо просил. Еще как попадали. До сих пор.

– А Б-г, положим, не только един, но один-одинешенек в кромешной тьме, и не лично мой, пусть я с ним на «ты» по-буберовски. Ты что, подслушивала мой треп с Небесами, когда я был в отключке?

– Эти твои разговорчики с самим собой, да? Даже если. У тебя от меня секретов нет – твои слова, когда пытался меня расколоть, показывая пример.

– Не удалось.

– Опять за свое? В том смысле, что мне не в чем раскалываться. К сожалению. Ты присвоил мой мир и исказил его до неузнаваемости. Я себя там не узнаю и не признаю.

Разговор неизбежно соскальзывал в теологию-тавтологию:

– Безбожница. – Хоть она крещена без ее ведома в младенчестве, а я даже не обрезан.

– Б-г ни жив ни мертв, то есть жив и мертв одновременно, согласно твоему Шрёдингеру. Ты позабыл надэмпирический постулат мученика – лоялиста Иова с равноудаленностью вашего Б-га от добра и зла? Вот кто к добру и злу постыдно равнодушен!

– Иов тоже роптал, пока у него не мелькнуло, что если принимаешь от Б-га добро, то и от зла грех отказываться. Не спорщик, а переговорщик. Либо с суфлерской подсказки Б-га? Дожил до глубокой старости, несмотря на. Как Святой Себастьян. Два мученика-выживаго в мировой истории.

– Ты будешь третьим.

– Немилосердный христианский запрет на самоубийство. А как же эвтаназия?

– Смерть и есть избавление от всех мук, боль включая.

– А пока выворачивает наизнанку, обезличивает – где боль, там меня нет, токмо испытатель боли, знаменатель без числителя, ноль без палочки. Боль – моя альтра эго. Боль – мой Б-г. Божественная троица: Б-г, боль и я. Triangle amoreux. Боль как посредник между мною и Им. Взамен радуги. Не вмешивайся в мои интимные через боль отношения с моим Б-гом.

– Смерть и есть подарок Б-га. А пока учись жить с болью. Иначе ты овощ.

– Скорей бы уж стать овощем. Хотя кто знает, что чувствует овощ? Испытывает ли овощ боль? Снятся ли ему кошмары? Являются ли призраки? Как управлять своими снами или хотя бы приручить, одомашнить их? Иначе остаюсь человеком до конца дней. Или ночей. До последнего выдоха или вдоха? Как свезет. Умейте спокойно дышать носом и не устраивать себе вырванные годы из еле оставшихся дней.

– Фу, опять Одесса! – не выдерживает она. – Я делаю все, чтобы тебе было хорошо.

– Недолго осталось.

– Тем более, веди cебя пристойно. Сам говорил, going out in style. А сам все время ноешь.

– Ах да, я и забыл, нытье – это твоя привилегия. Жалобы прекрасной оружейницы, Электре идет траур, печальный нуар.

Вот и наступил Новый год – сначала по новому, а потом по старому календарю, Кот Шрёдингера, переквалифицировавшись в автора, раздумал умирать и таки дотащился до Манхэттена, в котором не надеялся больше побывать, – чтобы поучаствовать в презентации своего метафорического романа-трактата, хайп вокруг которого начался еще до его выхода. Подписываю пилотные пронумерованные экземпляры коллекционного издания, что мне в радость, но и в тягость – физически. I have to be comfortable with the uncomfortable.

Однако должно быть какое-то оправдание этой задержке со смертью в коронавирусную эпоху, помимо визуальных утех. Нет, не время для расслабухи. Иначе Б-г отымет, отменит свою поблажку, воспользовавшись услугами трех этих зловещих старух, как их ни называй – Мойры, Парки. Особенно та клятая с ножницами в руках – даром, что ли, Атропос, неотвратимая. Грех не воспользоваться этой халявой – моя прямая обязанность. Вот что меня заводит взамен вдохновения. И надо торопиться не медленно – festina lente – но немедленно. Не пустить на самотек остатную жизнь. Уйти в отрыв, опережая самого себя. А коли всю жизнь заточен на литературу, единственная моя жизненная функция, которая не ослабевала, когда ослабла, сошла на нет сама моя жизнь, единственное извинение моему временному возврату в бытие и моему столь длительному долгоденствию на земле – проза, которой балуюсь и балую читателя.

P.S. Дожил! Первый рубеж: ДР. По-русски – 20022020, по-американски – 02202020. И неожиданный дар от поэта-переводчика Александра Синтницкого из Силиконовой долины:

От Соловья-разбойника

До рощ с напевом соловьиным

И славна только сроком длинным.

Но стоит переехать в США,

Рекомендованная Бродским,

Она проходит не спеша

Между духовным или плотским.

И тут ни Шрёдингер, ни кот,

Не помешают воплотиться

Не в глину, что забьет нам рот, –

Из клетки выгнанную птицу!

А в ответ на мою благодарность:

– Шо ж я дурней Бродского?

Зато сын так и не прилетел из-за коронавируса, до которого я дожить не собирался, не подозревая о его существовании, когда расставлял меты проблематичного будущего. Это ли не счастье – дожить до коронного вируса? Город-призрак, что твой Кот Шрёдингера – то ли есть, то ли нет – больше Нью-Йорка. Любимый город может спать спокойно. Что он и делает, впав в летаргический сон.

– Доживу ли я до следующего своего ДР в новую эру – post-COVID-19?

– Ишь чего захотел!

– Жить надо веселее – если не снутри, то хотя бы извне.

А потом случилось то, что не должно было случиться, и автор передал часть своего опыта герою альтернативного некролога – моему покойному кардиологу.

Нью-Йорк