И ты кормила меня с ложечки…

Андрей Бычков на церемонии вручения премии «НГ» «Нонконформизм-2014». Фото Павла Сарычева (НГ-фото)

Так и читатель, как жена из рассказа Андрея Бычкова «Некто по имени», ищет не там, где надо. Читает не то, что следовало бы. И этому есть причины. Но о них не хочется. Окунемся с головой в звуки... прозы.

Близость рок-н-роллу в прозе Андрея Бычкова обусловлена большим нашествием звонких согласных. Гитарная паника на ниве интеллектуальной передозировки. Мне нравится этот словесный драйв. Иной раз ситуация напоминает диалог между музыкантом Адрианом Ливеркюном и чертом: «Что ты имеешь в виду, спрашивая, кто я такой? Как меня звать, что ли?»

В Бычкова надо просто верить. Даже если, как сказал Жюль Ренар, «литература – это занятие, в котором приходится доказывать свой талант людям, которые не имеют таланта».

Не каждый способен выдержать этот порой грязноватый, как гитарный треш, напор. Да еще когда Андрей Бычков отчаянно провоцирует читателя: «Он повернулся на правый бок и вздохнул, утыкаясь в потную подмышку жены. «Не для меня придет весна,/ Не для меня Дон ра-золье-ется…»

Кому это понравится?

Словно обрывки тревожного сна, эти фразы, склеенные сумасшествием задыхающейся от мятежной, протестующей, нежности... мысли: «Я верю, что я ни во что не верю, и тем не менее не могу сомневаться в том, что существую».

Хороший читатель, к примеру Людвиг Витгенштейн, ответил бы Бычкову: любое предложение может быть выведено из каких-то других предложений. Но эти последние могут оказаться не более достоверными, чем оно само.

Андрей Бычков. Все ярче и ярче: Рассказы.– СПб.: Алетейя, 2021. – 122 с.

«Порог, и все те же четыре этажа, ступеньки, по которым я поднимался с мороженым, чтобы стоять и лизать перед твоей дверью, ждать пока ты не откроешь. Так я невыносимо приезжал на электричке в Бирюлево-Товарное...»

И дело тут не в том, что автор почти точечно наугад попал в меня, живущего в Бирюлеве... А все же немного и в этом. Наверное, все дело в том, что его камюшно-прустовско-кортасаровский стиль весьма подходит интеллектуалу, пришедшему на рандеву с философской прозой. Ведь и прозу можно пить, смакуя, как и «Риоху». Или даже совмещая этот процесс. И в этом могучее тождество прозы Бычкова и «Риохи».

Да, для начала Бычкова надо распробовать. Чтобы понять (или, шире, полюбить) прозу Бычкова, надо ее люто возненавидеть, а потом принять как данность. Как в дзене, он созерцает нас, эту реальность, мы постигаем его ирреальность, мистику его скепсиса, иронии, самоотрицания и любви: «И вот теперь я, голый, распятый на цепях, висел перед тобой, и ты невозмутимо кормила меня с ложечки холодным, словно бы из морозильной камеры, вареньем...»

О, ужас, я даже того гитариста, которого он описал, видел однажды в Царицыне, если, конечно, это был не глюк: «У метро играл длинный гитарист в длинном сером пальто, выкладывая пальцами пассажи из Джимми Пейджа, хотя никто и не слушал, что гитарист тоже хотел быть самим собой или хотя бы как Джимми».

Никогда бы не думал, что этот гитарист из рассказа Андрея Бычкова «Раздавленная весна». Проза Бычкова – это галлюциногенный препарат. Массовый гипноз или даже психоз. Особенно рассказ «Все ярче и ярче». Вспоминается Раскольников в «Преступлении и наказании»: «И хотя бы судьба послала ему раскаяние – жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещатся петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы – ведь это тоже жизнь. Но он не раскаивался в своем преступлении».

И здесь главный герой того рассказа мучительно ищет выход из состояния человека, убившего человека, и находит его в психоделическом нарративе: «На высоком холме я собственноручно вырезал ее голубые глаза и закопал их в земле, а все остальное скормил дикому, ледяному, сбивчивому бизону гор».

Бычков словно дописывает за Достоевского состояние «Преступления и наказания». Вернее, он его интерпретирует как «Записки сумасшедшего». Физиология убийства – страшная и сокровенная тайна человека. А тут автор словно кокетничает с читателем. Но ведь если проза – немножечко рок-н-ролл, а Бычкова воспринимать иначе нельзя, то все встает на свои места. Психоделическая волна только одна и может и должна отразить весь этот хаос человеческой жизни, чтобы затем трансформировать его в музыку: «– Гилмор – мой бог! – закричал тогда я куда-то вниз, в звездное небо, которое вдруг оказалось у меня под ногами, и как будто я сам был одной из тех звезд, что залетают к нам из глубины того странного космоса, который уже разворачивался и во мне, как черное знамя...»

Черное знамя прозы Андрея Бычкова развернуто в этом сборнике с рассказами в полную мощь. И, пожалуй, его пронизанный гуманизмом анархизм – единственное, что способно противостоять мутному потоку литературного мейнстрима. Всему этому постмодернистскому гламуру. Гламур высечен струной Гилмора, словно розгами. «Зигзаг Хаоси`но», «Неизвестные звезды», «Медленный свет», «Селфи» и т.д.

По большому счету это не проза, а блюз забытых богом окраин человеческого космоса. И мне с ним не надо света...