Годовщина первого соития

Ведь это ты, паршивка, вредная девчонка… Рисунок Екатерины Богдановой

Почему выбор Джойса пал именно на этот день? Случайно? Нет. В этот день, 16 июня 1904 года, когда Джойсу было двадцать два, произошло самое главное событие в его жизни: ему дала любимая женщина Нора Барнакл, гостиничная горничная, на которой он много позже (спустя 27 лет) женился, которую всю жизнь ревновал и с которой написал портрет жены Леополда Блума – знаменитой на весь читающий мир Молли. Неизвестно, как Нора Джойсу, а Молли единожды изменила Блуму – как раз в тот самый знаменательный день, который стал Днем Блума. Сам роман «Улисс» – своего рода памятник безумной любви автора к своей жене, а Блумсдэй, который мы ежегодно празднуем, – годовщина их первого соития. Можно и так сказать, хотя не совсем.

В письме Норе от 3 декабря 1909 года Джойс так описывает эту встречу:

«Ведь это ты, паршивка, вредная девчонка, сама первая пошла на все. Не я начал первый трогать тебя тогда вРингсенде. Это ты скользнула рукой мне в брюки ниже, все ниже, потом отвела тихонько рубашку, дотронулась до моего кола щекочущими длинными пальцами и, постепенно, взяла в руку целиком, он был толстый, твердый, и начала, не торопясь, действовать, пока я не кончил тебе сквозь пальцы, и все это время глядела на меня, наклонясь, невинным и безмятежным взглядом».

Кстати, «Улисс», этот шедевр англоязычной литературы, написанный в 1922 году, был надолго запрещен, а в Ирландии вообще признан сравнительно недавно, но теперь уже служит как бы путеводителем по ее столице. Употребляю слово «англоязычный», потому что ирландец или шотландец формально не считаются английскими писателями. В любом американском словаре Бернард Шоу числится как ирландский драматург, а Стивенсон – как шотландский прозаик. Но назвать великого Джойса ирландским писателем язык не поворачивается из-за его разрыва с Ирландией и антиирландских диатриб, которые ему до сих пор не могут простить ирландские националисты. Джойс рано покинул Ирландию, прожил всю жизнь иммигрантом в Европе, никогда не возвращался на родину – даже на похороны матери не приехал. Человек он был во всех отношениях загадочный и скрытный, включая этот его непримиримый конфликт с родоками, с Ирландией, с католической церковью.

А почему чистокровный ирландец Джеймс Джойс выбрал в главные герои своего великого романа еврея? Только для того, чтобы поддразнить «циклопов» – ирландских националистов? По средиземноморской ассоциации: грек Улисс (Одиссей) – еврей по происхождению Блум? Чтобы противопоставить дружелюбного, мирного, находящегося над схваткой филистера с его мечтой о духовном Иерусалиме, враждующим политическим фракциям Дублина? Вполне вроде бы заурядный человек, если не считать его зацикленности на Боге и сексе. Вот ведь даже в Дублинской библиотеке он заглядывает между ног античных статуй, пытаясь представить у Артемиды отверстие, соответствующее мраморному члену ее близнеца Аполлона.

Все это, пожалуй, верно, и все-таки, оказывается, недостаточно. Хоть в Дублине в джойсовские времена были уже евреи, но еврейского прототипа Леополда Блума среди них не было. Был некто Альфред Хантер, который однажды пустил к себе на ночь бездомного, пьяного и избитого Джойса, и он более других подходит на роль литературной модели, с которой написан Блум, но в отличие от последнего Хантер – белфастский протестант, перешедший в католицизм. Как раз для Джойса граница между католицизмом и протестантизмом была непроходима – ему легче было представить своего героя евреем или полукровкой, чем протестантом. Вот почему еврей по рождению протестант Альфред Хантер, уже перешедший однажды в католицизм, был писателем обращен обратно в еврея – Леополда Блума.

А как же с остальными объяснениями? Одно не исключает другого, третьего, четвертого, пятого и проч. Наше релятивистское сознание удержит несколько причин там, где, согласно догматикам, должна быть одна-единственная. Думаю, и таковая сыщется: Леополд Блум – это ответ Джойса на господствующий в английской литературе антисемитизм: от Шекспира до Диккенса, от Уэллса до Честертона.

Дотошный джойсист – а таких в мире становится все больше и больше – подыщет прообразы для всех героев «Улисса». Вплоть до мелькнувшего однажды в романе пса. Им оказывается ирландский ред-сеттер по кличке Гарриоуен. Это уже, пожалуй, чересчур, хотя будь на месте собаки кот, я бы, наверное, будучи страстным кошатником, воспринял подобную информацию с куда бòльшим подъемом.

Шутки шутками, но такое воссоздание дублинского реала, который послужил основанием для писательской мифологемы об одном дне из жизни столицы Ирландии, в конце концов увлекает все большее число фанатов Джойса. В самом деле, разве не интересно, как и из чего творится миф? Отсюда, я бы сказал, такой микроскопический взгляд джойсофэнов, как будто они пытаются разъять целое на составляющие его молекулы и атомы. Или, как говорят французы, разделить волос на четыре части. Не пробовали? Джойс хотел дать дублинцам статус мифа, а для этого ему пришлось уменьшить мифологические фигуры до земных размеров его соплеменников и земляков в каждодневном протекании их жизни. Быстротечную реальность он пропустил сквозь игольное ушко однодневного времени, мир превратил в миф. Вот этот писательский подвиг и празднует читательский мир ежегодно в Блумсдэй.

Не слабо.

Нью-Йорк