Сегодня на Пушкинской Пушкина встретил

Но люб народу, как Гагарин, и эта слава – навсегда! Фото Евгения Никитина

* * *

Наш двадцать первый век,

какой отстой:

прелестницы

с поддельными носами,

а вот сейчас прошел

передо мной

парнишка с крашеными

волосами,

везде гламур, посредственность

в седле,

у женщин грудь накачанная –

норма,

и даже в нашем древнем

ремесле

важнее содержанья стала

форма.

А мне по сердцу пятистопный

ямб –

так Годунова пушкинская

лира

рожала в свет, еще без света

рамп,

и так Маршак переводил

Шекспира.

* * *

Итак, подбиваем итоги:

окончился с летом роман,

и лес вдоль раскисшей

§ дороги

по грудь погрузился в туман.

Конечно, у нас не Пальмира,

не жаркой пустыни пески –

вновь пасмурно, зябко и сыро,

и тянет напиться

с тоски.

Закат догорает меж сосен,

и неба темнеет экран…

А Пушкин любил нашу

осень,

как позже любил Левитан!

* * *

Он пол шагами меряет

в квартире

и негодует: мелочный капрал!

То выговор за то,

что не в мундире,

то, что к пасхальной

службе опоздал.

С письмом к Наташе

экая промашка:

съязвил про камер-юнкерство

в конце,

но вскрыл в Москве письмо

Булгаков Сашка –

и Тот его читает во дворце.

Теперь тошнит от милости

недавней –

Тот, как в опочивальню

к ним проник!..

И вот «быть мудрено

самодержавным»

записывает Пушкин

в свой дневник.

* * *

Сегодня на Пушкинской

Пушкина встретил –

он был не во фраке, а просто

в жилете,

ну, мы обнялись,

как положено – барды,

он тронул на правой щеке

бакенбарды,

тут губы его искривила

зевота,

в лице появилось еврейское

что-то,

он сделался вдруг некрасивый

и старый…

И тут подбежали

ко мне санитары.

* * *

«Мой дядя самых…»

Ай да Пушкин!

Не дипломат, не эконом.

Доныне псковские частушки

перекликаются о нем.

Был дворянин и, значит,

барин,

в картишки дулся –

это да,

но люб народу, как Гагарин,

и эта слава – навсегда!

Он сердцу люб не понаслышке:

в нем русский склад,

в нем русский дух…

Народ читает редко

книжки,

но знает Пушкина на слух!