И в этот миг он запел

И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь.  Фото Владимира Захарина

Незваные гости оторопели. Пришлось извиниться.

Случай этот с Юрием Нагибиным я выдумал. Так или не так это было, я не знаю. Но даже если ничего этого не произошло, не вижу причины, которая заставила бы меня отказаться от моей фантазии.

Не вижу резона в этом еще и потому, что уж очень это происшествие соответствует истории, которую я сейчас вам расскажу. Во всяком случае, так мне представляется. А вы уж рассудите сами, прав я или не прав. Не знаю, разделите ли вы мою радость, позабавит ли вас так же, как меня, этот рассказ, сама идея которого...

Да, все дело, конечно, в самой задумке, лежащей в его основе. Поглядев на нее, небеса (а может, наоборот – подземная братия) расщедрились: исполнение – несомненно, под их диктовку – ни на йоту не уступает блестящему замыслу.

История, изложенная в нем, настолько замечательна, что даже неприятные физиологические детали, которые легко могли бы испортить впечатление, ей не повредили.

Называется эта вещь Юрия Нагибина «Страдания ценсора Красовского». Короткий рассказик, напечатанный когда-то в журнале «Юность», № 4 за 1988 год.

Давненько, да. Ну что поделаешь: я и сам не молод, вот и вспоминаю старину. Ну-ка вы, молодые, вспомните что-нибудь не хуже этого.

Не могу отказать себе в удовольствии коротко его пересказать. Надеюсь, кто-то хотя бы в моем изложении услышит (у многих ведь и правда не хватает времени на чтение), заинтересуется, а может, даже и прочтет потом сам рассказ: жалко ведь пройти мимо такой вещи.

Ну вот, как явствует из названия, служил этот бедолага Красовский по цензурному ведомству. Пушкин, Баратынский, Тютчев (довольно популярные в доинтернетовские времена авторы) всегда имели в его лице своего первого читателя. Вряд ли это доставляло им большое счастье, да и ему ни одна их строка не принесла удовольствия. Личность была весьма серая. Душитель литературы.

Однажды он занемог: что-то произошло с его желудком. Как бы об этом поделикатнее сказать... Ну, в общем... Извините, это не мое: это пересказ, напоминаю. Он... Ну ладно, я шепотом: он, видите ли, никак не мог оправиться. Продолжалось это несколько дней, которые показались ему вечностью. Он так отчаялся, что приготовился к самому худшему. Но – небеса милосердны – и на какой-то там день своей пытки во сне, лежа в своей кровати, он...

Проснувшись, страдалец понял, что произошло, испытал, естественно, ни с чем не сравнимую радость и облегчение (как испытал бы, несомненно, любой из нас, оказавшись в его положении). И тут – о чудо! – до него впервые дошло слово поэта. Крылатая пушкинская строфа всколыхнула и понесла освобожденную душу. И в этот воистину звездный миг он запел.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Он лежал и пел, и слезы счастья катились по его лицу.

Ах, какая незабываемая картина! Лежит человек в кровати – весь с ног до головы в (ну вы поняли в чем) – и в первый раз в своей жизни в эту минуту всей душой чувствует, что такое искусство!

Что-то в этом есть символическое, не правда ли? Был бы я живописцем, обязательно попытался б изобразить это на холсте, скромно прикрыв, конечно, некоторые подробности, которые бы только угадывались. Ну там – выражение глаз, запечатленный на лице опыт пожилого человека, морщины на челе – следы возвышенных дум, благородная седина и тому подобное. А главное – порыв! Не библейский сюжет, конечно, но...

Такой вот пример воспитания чувств без участия педагога.

Что было потом, уже не так важно. Потом он пришел в норму, стал самим собой и, естественно, продолжил делать свое черное дело.

Ну вот, собственно, и все. Думаю, лучше обойтись на этот раз без морали. Все мы люди, все мы человеки. Что там Лермонтов про человека написал? «...Пускай не ищет он причины чужим страстям и радостям своим...» Так, кажется.

Особенно радостям своим, конечно.