Приключения курсантов в застойные времена

Леонида Ильича Брежнева любили во всем мире, а его именем называли даже воинские части. Фото РИА Новости

В начале 80-х годов прошлого столетия, когда мне довелось учиться в военно-политическом училище, в мире, несмотря на кажущую идиллию, было отнюдь неспокойно.

Развязанная заокеанскими «ястребами» гонка вооружений вынуждала советское руководство принимать адекватные ответные меры – крупнейшие промышленные предприятия денно и нощно работали на оборонку. Пограничники и чекисты то и дело изобличали вражеских лазутчиков и шпионов. Стратегические военные силы страны находились в постоянной боевой готовности. Буквально под боком, в странах социалистического содружества, зрело недовольство советским присутствием. Когда в соседней Польше вспыхнуло восстание «Солидарности», нас, безусых первокурсников, подняли по тревоге с полным боекомплектом и даже грозились бросить на усмирение бастующих ляхов.

Ограниченный контингент советских войск продолжал героически сражаться в Афганистане. Приезжавшие в отпуск выпускники приходили в училище и рассказывали, за что получили там, за речкой, боевую награду. Были, к сожалению, среди «старшаков» и удостоенные орденов посмертно. Видимо, в далекой горной стране обстановка была непростой, поэтому в училище дважды в год прибывали для кратковременного обучения целые батальоны афганских военнослужащих. Мы их называли коротко – «духи».

Последовавшая вскоре череда кончин советских вождей ставила народ в положение витязя на распутье. Однако заводы и фабрики продолжали дымить своими трубами, на полигонах шли учения, а в детских садах ребятишек кормили манной кашей. В лучших традициях коммунистической пропаганды решениями политбюро имена почивших в бозе генсеков присваивались городам, кораблям, учебным заведениям и воинским частям. Последнее обстоятельство сыграло в моей курсантской биографии немаловажную роль. Судьба лихо разбросала героев этих заметок по белу свету, подчас и по разные стороны баррикад, поэтому их имена здесь изменены и всякое сходство с конкретными людьми – случайность.

КУДА МАКАР ТЕЛЯТ НЕ ГОНЯЛ

В июле 1983 года нам, будущим бойцам идеологического фронта, предстояло пройти войсковую стажировку в роли замполитов ротного звена. Несмотря на застой в экономике и милитаризацию, требующую огромных затрат, Минобороны находило средства, и, должно быть, немалые, чтобы отправить юных курсантов в воинские части по всему Советскому Союзу – от Калининграда до Хабаровска. Так, у меня замаячила робкая надежда поехать на практику в родное Забайкалье, бывшее в ту пору оплотом восточных рубежей страны. Большие и малые гарнизоны, разбросанные в приграничных с сопредельными государствами степных районах Бурятии и Читинской области были буквально усеяны воинскими частями летчиков, танкистов, артиллеристов и мотострелков, а также окопавшимися в укрепрайонах бойцами, круглосуточно сидящими с пулеметами в дотах. Сержантский состав развернутых дивизий обучался в «учебках». Одна из них дислоцировалась на окраине столицы Забайкалья – славного города Читы.

После смерти «дорогого и уважаемого» Леонида Ильича учебной танковой дивизии было присвоено имя Брежнева. Кстати говоря, могу подтвердить, что кончину генсека оплакивали очень впечатлительные военнослужащие. Здесь, в далеком Забайкалье, за тысячу километров от своей малой родины, бывшей Новороссии, будущий советский лидер в пору туманной юности проходил военную службу в должности курсанта-танкиста, а затем и политрука учебной роты. О своих ратных подвигах Верховный главнокомандующий и Маршал Советского Союза живописал в воспоминаниях «Чувство Родины», вошедших в знаменитые мемуары, где с теплотой и пафосом рассказал о службе в Песчанке, близ Читы.

Однажды холодной весною, совершая поездку по Сибири и Дальнему Востоку, Леонид Ильич сделал кратковременную остановку в таежной Чите и посетил воинскую часть, в которой когда-то служил. И вот теперь это учебное соединение удостоилось высокого звания.

Командование училища при направлении курсантов на стажировку следовало простому армейскому принципу «По порядку рассчитайсь!». В итоге первый взвод отправлялся в Московский округ, второй – в Ленинградский, третий – в Одесский и так далее. Где бы мне пришлось проводить знойный июль – в причерноморской Чабановке, в прибалтийском Добеле или подмосковном Наро-Фоминске – неизвестно. А так хотелось пройтись в форме с шевроном третьекурсника по центральной улице родной Читы, произвести фурор среди бывших одноклассниц – студенток читинских вузов, выехать со школьными друзьями на пикник...

Наутро у меня родился рапорт с просьбой направить на войсковую стажировку в учебную танковую дивизию им. Л.И. Брежнева. Командиры, читавшие мой рапорт и знавшие, что, кроме места дислокации, означает строгая аббревиатура «ЗабВО» (в обороте стойко ходила другая расшифровка – «забудь вернуться обратно», поскольку округ многие годы относился к разряду «незаменяемых»), спрашивали: зачем мне это надо? Другие, особенно в высоких кабинетах, по достоинству оценили «горячее» стремление курсанта посетить места, где служил «лично Леонид Ильич». У кого из начальников поднимется рука отказать в таком прошении? На всех инстанциях мой заветный листок получил согласование и положительную резолюцию генерала.

«Ура! Встречай верного сына, родное Забайкалье!»

«РАЗРЕШИ-КА, БРАТ, ПАПИРОСОЧКУ…»

Спустя несколько дней новенький авиалайнер Ту-154 уносил меня и три десятка однокурсников в восьмичасовой полет.

В политотделе дивизии нас быстро распределили по учебным полкам и отправили в распоряжение замполитов. Высокая честь проходить стажировку в Песчанке, в той самой танковой роте, где почетным солдатом был зачислен Л.И. Брежнев, выпала комсомольскому вожаку батальона курсанту Володе Комарову, во многом подражавшему «самому человечному человеку», особенно в манере вести разговор с собеседником.

Вместе со мной в богом забытом Каштаке, другом пригороде Читы, оказалась весьма своеобразная компания: старшина курсантской роты, член партии, воин-спортсмен и кандидат на золотую медаль львовянин Веня Флюс, щупленький хлопец из Киева – внук члена республиканского ЦК Паша Петренко, москвич Шура Земляков, в документах которого в строке «место рождения» значилось коротко и ясно – Вашингтон. Ну и еще два десятка бравых курсантов, никогда не бывавших за Уралом.

Вскоре на территории части мы встретили братьев по оружию – старшекурсников военно-медицинского факультета из Томска, учившихся лечить головную боль юных танкистов мазью Вишневского – посредством прикладывания повязки к месту симптомов болезни и назначением не поддающимся лечению симулянтам микстуры от хитрости – касторового масла.

В один из выходных, уже побывав по наказу руководителя практики в Музее истории войск ЗабВО, мы на этот раз решили отдохнуть от ежедневных изнурительных полевых занятий и устроить прогулку по другим достопримечательностям города, а также его окрестностей.

Доставлявшего и без того немало хлопот Пашу решили не брать с собой на прогулку. Оказавшись в Сибири, далеко от горячо любящей мамы и всесильного дедушки, он, похоже, не понимал, где он находится и что от него требуется. Бывало, выбегал из казармы на полковой развод уже после принятия доклада о построении командиром полка, да еще и внешний вид не соответствовал уставу: мог запросто стать в строй в тапочках, без фуражки или галстука. При прохождении торжественным маршем шел не в ногу, семеня в последней шеренге.

– Что это у вас за курсант? – негодующе вопрошал командир части.

Сержанту Флюсу на правах старшего приходилось объяснять. Волшебное слово «ЦК» сменяло гнев на милость. Правда, к грозным танкам Пашу не подпускали и за версту – из соображений личной безопасности.

Итак, веселая компания отправилась в увольнение. Приключения начались буквально сразу, как только мы благополучно «по гражданке» преодолели КПП полка. В «спавший» на конечной остановке троллейбус следом за нами зашел… нет, не снежный человек, но вне всяких сомнений – лицо без определенного места жительства и рода занятий. Таких персонажей на языке милицейского протокола называли кратко: бомж и борз. Местные жители использовали более хлесткое прозвище – бич.

Первое, что сразило моих попутчиков, так это отсутствие обуви на ногах аборигена. Он источал радушие и… специфический запах. Пепельная борода бродяги, похоже, прошедшей ночью собрала всю придорожную колючку, и от этого его образ становился неподражаемым. Завидев подтянутых и опрятных юношей, пассажир прямиком направился к одному из них (это был наш «американец» Шура Земляков, мирно устроившийся на задней площадке общественного транспортного средства):

– Слышь, Зёма, дай закурить!

Курсант-москвич, которого именно так звали все однокурсники по вполне понятной причине – фамилии, созвучной довольно расхожему обращению в армии, слегка опешил и, не найдя слов, чтобы дать от ворот поворот попрошайке, тихо произнес:

– Извините, а вы откуда меня знаете?

Тут уже абориген замялся:

– Так, э-э-это самое, ты разве не земляк мне, приезжий, что ли?

Что бывает с приезжими в сибирской деревне, я знал не понаслышке, поэтому поспешил однокурснику на помощь:

– Шура, угости человека сигареткой, видишь, как курить хочет, аж уши в трубочку свернулись!

Курсант безропотно достал из кармана пачку болгарских сигарет «Родопи» и протянул ее сибиряку. Не ожидав от молодого человека такой щедрости, гражданин (применим вновь протокольный оборот), получив табак, поспешил сойти на следующей остановке.

Добравшись до центра города, мы для начала завернули в гости к моей радушной тетушке, которая приглашала меня с товарищами на сибирское угощение. Накануне после отбоя в кубрике мною были в цветах и красках прорекламированы произведения кулинарного искусства – вкуснейшие пельмени. Вскоре слегка разомлевшие от домашней еды курсанты проявили такт, поблагодарили хозяйку и продолжили культпоход. Меня же тетка уговорила остаться, так как намечался визит к ее старым знакомым, в семье которых томилась дочь – девушка на выданье. Пришлось тетушку уважить.

А вот что произошло с нами дальше – это уже тема для отдельной истории.