Юрий Потапов
Желая потрафить, спичрайтеры не сговариваясь, писали такие слова, как «командующий», «начальник», «генерал армии» и другие лично-специальные термины исключительно с заглавных букв. Фото агентства «Москва»
За время службы в военной газете заметил одну особенность, присущую высокопоставленным начальникам. А также их, как сказывали раньше, толмачам, а сейчас – «говорящим головам», спичрайтерам, пресс-атташе и пр. Речь пойдет, как ни покажется странным, о правописании. Причем военно-политическом.
Возможно, изобретатели этого способа изложения, неизвестные бойцы идеологического фронта так и останутся инкогнито. И найти их следы в анналах штабной казуистики и политической демагогии будет невозможно. Авторские права в таком случае никому не принадлежат, что, в общем-то, редкость в наше время.
Нетленные творения ждут своих последователей и исследователей. Эти непревзойденные труженики пера и слова оставили для потомков целый талмуд своих бессмертных трудов.
ПРОЗА ЖИЗНИ
Однажды один генерал, начальник целого военно-политического училища, готовился к заседанию военного совета войск, где ему предстояло выступать с докладом.
Московские чиновники в погонах знали толк в организации высоких собраний. Они рассылали по войскам телефонограмму с задачей; к такому-то числу представить проект доклада командира того или иного соединения. А затем устраивали своеобразный конкурс на лучшее командно-штабное творение (доклад).
Далеко не каждому генералу или полковнику в итоге приходилось выступать с трибуны военного совета. Тем не менее в частях все стояли «на ушах», когда такая задача поступала из столицы или штаба округа.
Комдив озадачивал, в свою очередь, все подчиненные отделы и службы вверенного соединения и требовал незамедлительно представить отчет по определенной тематике. Капитаны и майоры долго корпели над «докладом» по вечерам, напрягая извилины и пытаясь увязать в словесной эквилибристике необъяснимые преобразования в армии и на флоте, связанные, например, с партийным руководством. И при этом, прошу заметить, не увязнуть в словопрениях.
Все служебные записки и рапорты направлялись, как правило, в «мозг армии» – штаб. А там всегда находился старший помощник, поднаторевший по причине врожденной грамотности в изящной словесности.
Иному командиру дай пострелять или прикажи десантироваться, и он с радостью ринется на полигон или аэродром. А вот штабным работникам все больше с картами да бумагами приходилось заниматься. Поэтому остро заточенные карандаши и офицерские линейки были главными их средствами вооружения.
В военном училище было проще – там, куда ни кинь взглядом, в ученого мужа попадешь. Однажды мой однокурсник, приехавший поступать в вуз из артиллерийской части группы войск, расположенной в Восточной Европе, изумился: «Полковников в училище, как у нас в полку прапорщиков!»
И эти большезвездные, с двумя просветами, офицеры через одного являлись кандидатами и докторами наук – исторических, философских, военных... Они не то что доклад враз напишут, так и диссертацию или монографию быстро сочинят. Однако всю эту писанину надо облечь в красивую, как разноцветный фантик, упаковку. Чтобы и мысль била ключом, и образность присутствовала, и эффект соответствующий производился.
ЗВЕЗДЫ И БУКВЫ
Желая потрафить, спичрайтеры на всех советских географических широтах, не сговариваясь, писали такие слова, как «командующий», «начальник», «генерал армии» и другие лично-специальные термины исключительно с заглавных букв. И всегда такие творения при вручении текста единоначальнику проходили влет – никто никогда не делал замечаний.
Командиры, у которых не всегда с грамотейкой все было в порядке, считали, что так оно ведется от самого царя Гороха. И вот, получив от того самого старшего помощника отпечатанный на пишмашинке «Ятрань» доклад, решил начальник училища (на всякий случай – чем, как говорится, командующий не шутит) дать почитать текст редактору издательского отдела.
На этой должности служил у нас майор Крюков. Более того, вечный майор, записанный в данный разряд на строевом смотре самим замминистра генералом Чурбановым).
Свою родословную Александр Николаевич вел от шотландской династии Лермонтов, некогда поселившихся в России. Да и сам баловался (и не без успеха) рифмами.
Увидел он свежеотпечатанный текст и ахнул: на первой же странице сплошь и рядом красовались прописные буквы, там, где они и близко не должны стоять. И выправил это безобразие своей каленой редакторской рукой.
Доклад перепечатали и вернули генералу. Глянул он и ахнул: кто посмел покуситься на «святая святых», указав высокие чины и звания с маленьких, едва заметных буковок. А ему услужливо и отвечают: «Редактор Крюков!»
Салтыков-Щедрин точно за майора Крюкова порадовался бы и встал на его защиту. Генерал же в гневе распорядился: «А подать сюда этого самого крючкотвора Крюкова!»
Майора отыскали в ворохе бумаг и под белы рученьки доставили на генеральский этаж. Прежде ему не доводилось бывать в этом огромном кабинете.
Подведя редактора к массивной двери с красной табличкой с золотым тиснением, легонько подтолкнули в спину. И оказался Крюков в прямом и переносном смысле на ковре. Как борец самой легкой весовой категории перед супертяжем. Кулаки пока в дело не пошли, лишь пристальный взгляд с не терпящим возражений вопросом:
– Это вы, значит, Крюков?
– Точно так, – молвил бедный редактор.
Хотел было генерал спросить в лоб: «Ты меня уважаешь?», но сдержался, все-таки в трезвом рассудке находился. Спросил по-другому:
– А с каких это пор, уважаемый редактор, слово «генерал» пишется с маленькой буквы?
– Все верно, – скромно отвечал поэт, – по правилам русского языка данное, как и другие подобные обращения, пишутся со строчной буквы.
– Какая такая еще буква? – не понял начальник.
– Стало быть, маленькая, – уточнил редактор.
– Да меня всегда величали вежливо и с большой буквы писали все мои регалии. А вы, значит, меня понизить, если не сказать большего, хотите?
И тут редактор – нет чтобы согласиться с грозным и упрямым начальником и раскаяться – развел руками. Мол, ничего поделать не могу. При всем моем уважении к вам и вашему званию правила русского языка – превыше всего!
Генерал покряхтел, но аргументы принял. Только затаил на умного редактора обиду. И однажды влепил ему на строевом смотре выговор за… белокурые кудри, вьющиеся из-под фуражки. Так и пришлось с этим «несмываемым пятном позора» увольняться майору в запас.
А там, на заслуженном отдыхе, ждали поэта костромские привольные луга и непроходимые лесные чащи. А еще, бывая наездами в Ленинграде, любил он иногда забежать в училище к коллегам, чтобы потолковать о жизни в столицах и глубинке. А в назидание молодым перьям передать свой печальный опыт.
ПОЭТАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
На лирика выучиться, как, скажем, на летчика или танкиста, согласитесь, сложно. Поэтами, как и солдатами, становятся. Чаще всего по ниспосланному откуда-то свыше провидению, искре божьей.
В армейских или флотских рядах поэты на особом счету. К их чуткому голосу прислушивались командиры, выпуская на сцену торжественного вечера, дабы те могли блеснуть своими талантами. Сослуживцы в минуты затишья просили сложить незатейливые рифмы для любимой девушки. Боевые листки и юмористические стенгазеты пестрили хлесткими строками...
Военных поэтов боготворят, они, если хотите, совесть армии, ее нерв. Что бы там ни говорили, есть одна особенность – поэты часто не вписываются в строгий порядок военной жизни. Сужу об этом по однокурсникам, подававшим в училище большие литературные надежды. Своей неподдельной непосредственностью они снискали среди сослуживцев доброе к себе отношение. Им все прощалось, но далеко не все сходило с рук.
В свое время на весь округ гремела литературно-художественная студия при известной военной газете. Ее участниками наряду с маститыми войсковыми поэтами и корифеями-прозаиками были начинающие литераторы – солдаты, матросы, курсанты военных училищ, коих в столичном городе было не счесть.
Заседания творческого клуба проходили в одном из залов бывшего архива военного ведомства. Под сводами гостиной звучали яркие стихи, сыпались восторженные отзывы, раздавались громкие аплодисменты. Лишь седовласое светило, безусым юнцом вживую слышавшее Маяковского, мог позволить себе выдать разгромную рецензию. Юные дарования с замиранием сердца внимали словам мэтра. И, случалось, после острой критики пребывали в тоске и печали.
Как бы то ни было, недалеко от исторического центра, по пути к станции метро располагалось кафе, заманчиво мерцающее разноцветными огоньками. Здесь, пока не грянул антиалкогольный закон, поэты и прозаики отмечали литературные победы. Другие же, наоборот, топили в бокале вина свои неудачи. Такие редкие творческие встречи для талантливых курсантов были отдушиной, глотком свежего воздуха.
Тонко воспринимая строгую армейскую действительность, юные дарования создавали смелые поэтические шедевры. Однажды на обрывке бумаги один из них оставил строки про глаза, горящие латунью, и назревающий в глубине души дикий шизофренический восторг. Другой пребывал в печали от расстроенной по вине командира встречи с любимой. Строгий капитан припомнил гению словесности пререкания в строю и вычеркнул кучерявого стихотворца из списка воскресных увольняемых.
ДРАМА С ЭСКОРТОМ
Поэту, особенно военному, непременно нужна муза. Периодически она являлась в образе белокурой поэтессы, посещавшей занятия студии. Но очаровательная коллега, словно неприступная крепость, слыла недотрогой.
Другие поклонницы, не отмеченные лирическим даром, вели себя более раскованно. Они, получив по телефону сигнал бедствия, уже поджидали молодых дарований в назначенный час у парадного подъезда.
Однажды два курсанта, войдя в поэтический раж, пригласили неразлучных подруг в кафе с романтическим морским названием. Незабываемый вечер, сопровождаемый изрядным винопитием, неминуемо катился к закату в темных сумерках... А так хотелось, «чтобы лето не кончалось»!
В училище возвращались, подобно командору, неуверенной походкой ступающему на земную твердь после девятибалльного шторма. Боевые спутницы, помня о заповеди не бросать своих на поле боя, вызвались доставить кавалеров в альма-матер. Дальше – больше.
Веселая компания, как литерный поезд, минуя семафоры и полустанки в виде КПП, строго по расписанию прибыла на первую платформу конечной станции, оказавшись у штаба училища. Здесь-то и взяли их с поличным. Задержанные нарушители не сдавались, они сыпали фамилиями высокопоставленных родственников – от грозного комбата до министров обороны и просвещения.
Дежурный, понимая, что простыми увещеваниями здесь не обойдешься, решил задержать дебоширов. Но встретил достойный ответ – в атаку пошли отважные девицы. Они яростно сражались с офицером, грудью защищая, как они кричали, своих мужей. С такими тылами, действительно, служивый мог смело идти в военный поход хоть на край света.
Развязка наступила с появлением подкрепления в лице командира взвода. Назвав всех реальными, а не вымышленными фамилиями, взводный пообещал привести притихших к тому времени подчиненных в чувство. С тем и удалились.
В течение ближайших недель нарушители дисциплины, сменяя друг друга, несли службу в наряде по роте. Ежедневно надраивая медную сантехнику и натирая тяжелым самодельным полотером из танковых траков длинный коридор, ротные поэты уже не испытывали шизофренический восторг от горящих латунью водопроводных краников. Увы, верх опять взяла проза жизни.
комментарии(0)