Валерия Пустовая
Сидя в глухой тайге, не узнаешь, что война уже кончилась. Аркадий Рылов. На страже. 1931. Государственный Русский музей 
Леонид Юзефович известен как автор исторической прозы – детективов о реально существовавшем сыщике Путилине и романов о Гражданской войне в России. Спустя более двух десятилетий после публикации книги о бароне Романе Федоровиче Унгерн-Штернберге «Самодержец пустыни» вышло его новое расследование. В романе «Зимняя дорога. Генерал А.Н. Пепеляев и анархист И.Я. Строд в Якутии. 1922–1923» (рецензию на книгу см. на стр. 5 этого номера «НГ-EL») столкновение отрядов белого генерала и красного командира в ледяной пустыне обретает величие и трагизм троянской войны. О секретах и смыслах документальной прозы с Леонидом ЮЗЕФОВИЧЕМ побеседовала Валерия ПУСТОВАЯ.
– Леонид Абрамович, я хотела бы начать с самой загадочной фразы в вашем новом романе: «Мне трудно объяснить, для чего я написал эту книгу. То, что двигало мной, когда почти двадцать лет назад я начал собирать материал для нее, давно утратило смысл, и даже вспоминать об этом неловко». Так с чего началось для вас это долгое повествование и почему у него такой итог?
– Архивные материалы я начал поднимать еще в конце 1990-х. Казалось, главное – узнать факты, а напишу быстро. Но тогда мои симпатии были скорее на стороне белых, и, видимо, интуитивно я понял: в книге обязательно будут идеологические акценты, оценки. А я считал и считаю, что это плохо. И долго не мог писать, не мог найти интонацию. Я начал этим заниматься после выхода книги об Унгерне, где Анатолий Николаевич Пепеляев упоминается. Я ведь из Перми, а там его всегда помнили. Гражданская война на Урале, в Прикамье связана с Колчаком, Пепеляевым, Гайдой, поэтому даже в советское время они фигурировали в трудах уральских историков.
– Генерал Пепеляев и в романе у вас выглядит до поры такой звездой истории, центром повествования. Ссылаясь на свидетельство очевидца, вы описываете Пепеляева в момент «пермского триумфа»: как он «скакал на белом коне вдоль огромного фронта только что сформированной для борьбы с красными Пермской дивизии, а за ним под раскаты «ура» летел его конвой в шапках с малиновыми верхами». Но потом сами же развенчиваете этот образ, все время возражая читателю: думаете, он был лидер – а он был неврастеник, думаете, он хотел вести народ в бой – да он сомневался, стоит ли проливать чужую кровь за свои идеи. Это была ваша цель – разрушить миф о герое?
– Ну, я все-таки писал частного человека в исторических обстоятельствах. Я вот и дневник его мог бы целиком опубликовать, но не сделал этого, потому что там немало политической шелухи. Почти всю эту пустозвонную идеологию я убрал – она обедняет образ. Но что касается его размышлений о своей жизни, об отношениях с женой, его снов, его ночных кошмаров – это осталось в неприкосновенности. Частная жизнь на фоне ужаса, снежного ада становится особенно волнующей.
– В романе вы отмечаете моменты, когда Пепеляев в самом деле мог стать частным человеком – выйти из войны, вернуться к жене в Харбин. Но он, как сам пишет в дневнике, «раб долга». Для такого человека проклятьем было бы – жить вне истории?
– Людям, вкусившим даже не то чтобы власти, а вот этого ощущения – быть на стрежне истории, трудно с этим расстаться. Ощущение, что ты совпадаешь со своим временем, с магистральным течением жизни – это как наркотик. Сейчас поход Пепеляева в Якутию кажется безумием, ведь к 1923 году Гражданская война в основном закончилась, красные заняли Владивосток. Однако Пепеляев, во-первых, три месяца не знал об этом, поскольку сидел в глухой тайге. Во-вторых, он надеялся на крестьянские восстания в Сибири, тоже не зная, что они уже пошли на спад. Да и сами эти восстания, в которых он видел путь к «народному идеалу жизнеустройства», были не более чем местными бунтами без всяких идей. А народникам, сибирским областникам в Харбине хотелось верить в возможность с их помощью установить народовластие. Это были теоретики, политики, а Пепеляев – военный, и они его убедили. Нормальному человеку свойственно верить, что другие люди его умнее.
– Как же в вашей истории появился Иван Яковлевич Строд? Как он смог так уравновесить собой Пепеляева в романе, что нам приходится делить свои симпатии между ними, хотя это явно две альтернативные модели мужества и лидерства?
– Мне один историк, он специалист по Дальнему Востоку, сказал: «Я бы на вашем месте написал книгу только про Пепеляева». Потом он сделал паузу и добавил: «Но тогда книги бы не было». Конечно, я хотел написать о поединке. О поединке эпическом.
– Эпический поединок – это когда нет хороших и плохих?
– Да, это не поединок с чудовищем, не поединок рыцаря с драконом. Мне хотелось написать о том, что благородство, человечность возможны при любых обстоятельствах. По контрасту с Унгерном. И Пепеляев, и Строд отнеслись друг к другу без озверения. Это история нормальных людей, оказавшихся в ужасных обстоятельствах.
– Роман документальный – в чем же для вас тут источник свободы художника?
– В осмыслении. История состоит из массы эпизодов, и в них нужно увидеть смысл.
– Смысл – но не картинку?
– Любые описания, любые картинки, если, кроме них, ничего нет, производят впечатление интеллектуальной пустоты. Такой роман просто-таки звенит, если по нему постучать. С другой стороны, я не пишу биографию ни Пепеляева, ни Строда. Это история не всей их жизни, а той ее части, что связана с войной в Якутии. Это как когда в капле видишь океан – в самом деле видишь, только в юности такие вещи кажутся банальностью, а теперь они подтверждены моим опытом. Если в жизни человека нет такой микроистории, такого момента, где бы он выразился весь, получится не роман, а книга для ЖЗЛ. Из жизни моих героев я выбираю лишь такой момент – судьбоносный, роковой. А «Зимняя дорога» еще и потому роман, что в ней есть история, есть герои, есть напряжение страстей. Нет только вымысла и придуманных диалогов.
– Если вымысла нет, то как оживить факты, заставить их рассказывать вашу историю?
– Бывает, автор идет облегченным путем: берет документ и цитирует его на страницу. Потом связка – и снова цитата. На самом деле документ нужно переварить. Иногда лучше его пересказать, и тогда ты невольно какой-то оттенок своей личности на него накладываешь. Рассказанная история должна быть увлекательной, но для этого я ничего не придумываю, я только располагаю факты. Для человека, который не занимается самовыражением, а хочет что-то сказать о реальности, важна способность к растворению в чем-то большем, чем ты сам, – это входит в состав профессиональной состоятельности. Если факт поставить в нужное место, смысл выявится сам собой. Вопрос в том, как сложить эту мозаику, чтобы она ловила солнечный свет. Вы знаете, в мозаике кусочки смальты лежат под разным углом, это не гладкая поверхность, как нам кажется, и в документальном романе то же самое. Или как старые крепостные стены складывались из камней, например, в тибетской архитектуре: камень не подвергается обработке, ему просто находят свое место. Эта работа предполагает уважение к материалу.
Я недавно вместе с одним писателем в Петербурге выступал, так он говорил, что для него исторические персонажи – это доноры: он берет у них легкие, почки, еще какие-то органы, пересаживает своим героям, и герои оживают. В принципе все писатели так делают, я – тоже, когда пишу беллетристику, но в «Зимней дороге» это не мой метод.
В марте выходит на экраны фильм «Контрибуция» режиссера Сергея Снежкина. Пепеляева играет Максим Матвеев. Мое имя осталось там только в указании, что снято по мотивам моей старой повести. К «Зимней дороге» этот фильм никакого отношения не имеет, просто так совпало – выход книги и фильма. Там Пепеляев от себя реального отличается так сильно – и не в лучшую сторону, – что никакими художественными задачами этого оправдать нельзя. Скажем, отдает приказ выпороть человека… В кино так понимают драматизм истории.
– Кульминационный момент романа – окружение Пепеляевым маленького селеньица из пяти юрт, где укрылись красные под предводительством Строда, – вы прямо сравниваете с осадой Трои. Значит ли это, что в истории для вас тоже важно исполнение канона, восхождение фактического эпизода к великому мифу?
– Это важно, потому что мы склонны воспринимать каждое историческое событие по отдельности, вырывая их из плоти мира, из времени. На самом деле все мы живем в одной-единственной на всех истории. Она не прерывается, и чем дальше в прошлое, к Ахиллу с Гектором или даже к какому-нибудь Гильгамешу, продлится наша память, тем лучше. Сравнение с Троянской войной придает описанной мною локальной, частной, недавней истории совершенно другое звучание.
– Ваш документальный роман заканчивается на автобиографической ноте: рассказчик получает от сына Пепеляева совет в трудной жизненной ситуации. Это сознательный прием – соединение предания о героях Гражданской войны с живой историей?
– Есть такая теория, что исторический роман начинается за пределами памяти трех поколений. Пепеляев и Строд – ровесники моих дедушки и бабушки, которых я прекрасно помню, помню их рассказы о своей молодости. Моя бабушка была сестрой милосердия на Первой мировой войне – значит, эта война в пределах моего личного опыта. Для меня «Зимняя дорога» – не совсем исторический роман. Посмотрите, что помнит ясно ваша бабушка – за пределами ее памяти и начинается для вас история.
