Наталья Рубанова В России четыре года выходит персональная книжная серия Валерия Бочкова «Опасные игры». Его книги постоянно в списке бестселлеров. Особенность стиля писателя – органичный сплав философии, четко прописанного видеоряда, динамики сюжетов. И, конечно, огромное значение имеет многомерность, всеохватность взгляда автора, работающего в разных творческих сферах. С Валерием БОЧКОВЫМ беседовала Наталья РУБАНОВА.
– Валерий, вы начинали как художник‑график – что привело к прозе и когда случились первые публикации текстов?
– Дело в том, что всю свою жизнь я был (да и остаюсь поныне) художником‑иллюстратором. Для меня слово первично – всегда первично. История, сюжет – вот главный толчок к началу работы. Композиция, колорит, ритм – все подчиняется слову. Слову, идее, мысли – истории. Еще учась на худграфе, я начал публиковать свои иллюстрации в журналах «Юность», «Кругозор», «Совершенно секретно». После были все журналы издательства «Молодая гвардии» – от «Ровесника» до «Вокруг света», издательский дом «Коммерсантъ». Журнальный текст для меня всегда был темой, а моя иллюстрация – импровизацией на эту тему, что‑то вроде джаза. Позднее я иллюстрировал книги, делал к ним обложки, сотни три книжек у меня проиллюстрировано. От Пушкина до сказок братьев Гримм. Самым интересным проектом стало Евангелие от Иоанна: работу заказало немецкое издательство. Они же организовали мое путешествие по Израилю, по местам, связанным с жизнью Христа. Работа заняла более трех лет, получилось 15 полосных цветных иллюстраций плюс обложка и титульный лист, фронтиспис, бездна орнаментальных заставок в текст. Под конец проекта меня отправили на Франкфуртскую книжную ярмарку с выставкой оригинальных иллюстраций. Потом была работа в рекламе, три года я был креативным директором международного агентства «Грей», сначала в Москве, после в Нью‑Йорке. Реклама научила меня мультимедийному восприятию, расширила взгляд на предмет искусства, сделала дисциплинированней. Когда ты работаешь на клиента, но при этом хочешь сохранить уважение к себе как к художнику, поневоле выкладываешься на сто процентов. После Нью‑Йорка мы переехали в Вашингтон. Там я организовал свое художественное агентство, начал работать с каналом «Дискавери». В мою обязанность входила визуализация проекта в самом его начале. Представить и нарисовать, как будет выглядеть программа про моряков‑краболовов в бушующем северном океане. Или история про акул. Или фильм про скачки и частную жизнь жокеев. Работа с «Дискавери» стала серьезным экзаменом моей квалификации как художника. На самом высоком уровне, по гамбургскому счету, как говорят. Все то, чем я занимался всю профессиональную жизнь, оказалось востребованным. Каждый элемент опыта и образования, начиная с классических занятий по живописи и рисунку в институте и заканчивая умением импровизировать в разных техниках для достижения наивысшего визуального эффекта – все пригодилось. И именно тогда я вдруг понял, насколько универсален художественный алгоритм. Насколько приемы и методы художника и писателя родственны и похожи. Те же принципы, те же стадии работы, те же законы ритма и композиции. Был момент, когда мне показалось, что я приоткрыл какую‑то главную тайну творчества. Нашел главную секретную формулу. Думаю, Сальери остался бы мной доволен.
– «Латгальский крест»: о чем новый роман, напечатанный в начале этого года в одном из «толстяков»?
– «Латгальский крест» вышел в январском номере «Дружбы народов». Редколлегия щедро отдала мне почти весь журнал, но все равно текст пришлось немного поджать – не хотелось разбивать роман на два номера. Для меня очень важно, чтобы у читателя была возможность проглотить историю залпом. Именно так я и советую читать мои книги – в самолете, поезде, в тюрьме. Одна рассерженная читательница написала мне, что из‑за моего романа «Обнаженная натура» она напрочь сгорела на пляже: открыла книгу и не двинулась с места, пока не перевернула последнюю страницу. Пришлось отправлять ей облепиховое масло от ожогов. Хемингуэй как‑то сказал, что большую книгу можно написать лишь на три темы – любовь, смерть и война. «Латгальский крест» – он именно про это. Еще он про грехи отцов. Не верьте, когда говорят: «Сын за отца не в ответе». Еще как в ответе. И все мы платим за грехи наших отцов. И наши дети будут платить за наши грехи. За те глупости и подлости, которые мы совершаем сегодня. Содеянное зло не исчезает, оно материально. И за него надо платить. Только не пугайтесь, «Латгальский крест» – не нудное нравоучение. Расхваливать свои книги неловко, поэтому процитирую лучше критиков. Вот Анна Берсенева: «А суть «Латгальского креста» определяют, на мой взгляд, то же, что определяет и бунинские «Темные аллеи» – страсть, в том числе эротическая, от которой плавится действительность. Она проявляется не в стилистике, не в сюжете даже, вернее, не только в сюжете, но в самом типе повествования. Этот текст – для тех, кто любит волшебно прописанную действительность, художественным объектом и явлением становится в нем каждая материальная деталь и каждое чувство персонажей. Таких читателей много, и роман Бочкова обречен на успех». А вот Ольга Бугославская: «Как и во всех произведениях этого автора, действие здесь крайне напряженное, плотно спрессованное и стремительное. Читателю не придется спустя какое‑то время мучительно вспоминать, о чем бишь была эта книжка. Она врезается в память яркой вспышкой. Роман имеет три основных плана. Первый – это драматичный рассказ о юности, взрослении и познании того, как устроена жизнь и человеческие отношения. Второй – рассуждение об историческом опыте ХХ века, прежде всего о фашизме. Опыте настолько страшном, что послевоенный период обретает здесь постапокалиптические черты. И в‑третьих, это полемика с благостным религиозным представлением о вине, грехе и свободе человеческой воли». Для меня сегодня «Латгальский крест» – самая важная из моих книг. Если у вас возникнет желание прочитать что‑то мое, прочтите «Латгальский крест». Я очень рад, что роман дружелюбно встретили не только читатели и критики, но и коллеги‑писатели, а это само по себе невероятная редкость. И что роман еще до появления в книжном варианте уже вошел в лонг‑лист «Ясной Поляны» и получил Премию имени Гоголя.
– Многие ваши книги киногеничны – что с экранизациями?
– В рукопись «Латгальского креста» еще до публикации в «Дружбе народов» вцепились продюсеры. Увы, их восторги оборвались в начале второй части – действие романа переносится в Амстердам, что делает бюджет картины неподъемным для российского продюсера. К счастью, агентство Томаса Видлинга, которое представляет меня на Западе, активно работает с американскими и европейскими продюсерами. К слову, буквально на днях мы подписали контракт с польским издательством, которое готовит к печати мою трилогию «Харон», «Коронация зверя» и «Брат мой Каин». В прошлом году «Харон» был переведен на английский. Я считаю это движением в правильном направлении, так что все впереди – и фильмы, и сериалы.
– Издатели уделяют повышенное внимание романам, намеренно забывая о короткой форме. Рассказы и повести в загоне. Вы разделяете эту более чем спорную позицию? Ну то есть того же Чехова бы сейчас не издали…
– Все не так трагично. В прошлом году вышел сборник «Шесть тонн ванильного мороженого». Это девятая книга моей серии – после восьми романов издатели наконец решились выпустить сборник короткой прозы. В книге собраны полтора десятка рассказов и повестей, которые раньше публиковались в толстых журналах. У меня материала еще на две книги как минимум. Дело за издателями.
– Сочетание так называемой интеллектуальной прозы с остросюжетной беллетристикой «спасет мир»? Имею в виду живого конкретного писателя. Ваш метод литературного письма?..
– Меня пригласили выступить в Литинституте им. А.М. Горького. Студенты скептически слушали мои истории про книжный бизнес в Америке, про доход и жизнь среднего американского писателя. Про популярные там жанры. Какие книги покупают и почем. А под конец встречи их профессор подвел итог – все, что я говорил, относится к беллетристике, на высокую литературу это не распространяется. А мы, мол, тут изучаем вечное и великое – ведь никому и в голову не придет назвать «Братьев Карамазовых» увлекательным чтением. Вот так и сказал. На мой взгляд, Достоевский, Толстой, Набоков писали страшно увлекательные книги. «Лолита», «Анна Каренина», «Идиот»... А проза Пушкина, а Гоголь? А «Герой нашего времени»? Господи – в какой момент и с какого перепоя и кто решил, что нудность книги эквивалентна ее интеллектуальности? Что форма важнее сюжета? Что настоящего интеллектуала сюжет не должен интересовать? С каких пор лингвистическая мастурбация стала литературой? Я люблю читателя. Поскольку сам читатель. И потому пишу такие книги, которые бы сам с удовольствием прочитал. Пять лет назад мой первый роман «К югу от Вирджинии» получил Русскую премию. Тогда Галина Юзефович написала: «…Мы 15 лет ждали такого писателя. Помимо прочего «К югу от Вирджинии» – еще и важный литературный эксперимент: в обход эмигрантского надрыва Бочков напрямую скрещивает психологизм серьезной русской прозы с бодростью американской беллетристики». Что касается моего кредо, то я не делю культуру по географическому или национальному признаку, для меня существует мировая культура, ведь именно на стыке чужих культур и рождаются наиболее интересные и неожиданные произведения. Диффузия культур – вот рецепт инновации в искусстве. Однако Россия – страна особенная. Писатель, а тем более русский, просто обязан находиться в оппозиции к власти, пребывать в идейной конфронтации с хозяевами жизни. В гиперборее лихой русской души камень иногда падает вверх, а злодей почти всегда женится на принцессе. Закон писан не для нас, теория вероятности придумана расчетливым евреем для прагматика‑европейца, а не для бесшабашного румянорожего русского буяна, свято верующего в чудо.
– Вы давно живете в Штатах. Чем был вызван приезд в Россию в этом году?
– Живем мы в Вермонте. Это такая анти‑Америка: когда говорят Штаты, то сразу представляешь небоскребы, шоссе многоярусные, толпы машин и людей. А в Вермонте у нас тишина и покой – лес, озеро, баня, река. В реке этой форель, которую медведи на мелководье ловят. В России я бываю часто и подолгу. В этом году меня пригласили на культурный фестиваль в Нижнем Новгороде. Как раз вышел «Латгальский крест», и был организован целый тур на полтора месяца: после Нижнего была Москва, потом Питер. Я подсчитал – у меня прошло 22 встречи с читателями, шесть интервью, я провел два мастер‑класса на тему «Литературные табу: секс и смерть. И как мастерски научиться писать про это». В прошлом году у меня был европейский книжный тур – начали с Москвы, после Петербург, потом Будапешт, Берлин, Люксембург и Амстердам. А в Амстердаме у меня вообще бездна старых друзей – я там жил и работал долгое время. Когда еще был только художником. Да и вообще путешествовать приходится много: Лондонская книжная ярмарка, Франкфурт, салон «Русская литература» в Париже, книжная ярмарка на Красной площади, Питерский культурный форум. Но зато все остальное время – писать, писать и писать!
– Если б могли не писать буквы, не писали бы?.. Вопрос скорее к вечности.
– Творчество, на мой взгляд, единственная божественная черта в человеке. Это Его подарок нам, смертным. Иногда, в момент творческого экстаза, ты можешь стать равным самому Создателю – это ли не дар Божий? И не так важен предмет творчества – книга, картина, собор, симфония или танец – важен сам факт творения, пусть крошечной, но все-таки своей вселенной. Своего индивидуального и неповторимого мира. Мира, в который ты можешь пригласить друзей или просто хороших людей. Ведь если серьезно, то смысл жизни именно в процессе создания добра и в возможности делиться добром и радостью с людьми. Ведь нет у жизни ни задачи, ни цели. Есть лишь процесс, движение в сторону добра и света.
комментарии(0)