Нормальные люди в рифму не разговаривают

В век информационного хаоса не всякий мозг справляется с нагрузками, и начинаются сбои. Кадр из фильма «Еда». 1993

Творчество Ганны Шевченко – это тот счастливый случай, когда талант, ум, интерес к жизни способствуют формированию вокруг нее художественной среды, где смешиваются юмор, абсурд и лирика. И пока идет эта свистопляска, писательница, быстро «щелкнув», запечатлевает ее в слове. Недавно у Ганны вышли две книги – поэтическая «Путь из Орхидеи на работу» и прозаическая «Что кричит женщина, когда летит в подвал?». С Ганной ШЕВЧЕНКО побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.

– Ганна, одна из важнейших поэтических задач – переплавить боль в сюжет. Как на это реагирует ваша боль?

– Хорошо реагирует. Принимает заданную форму.

– Какие выходят сюжеты?

– Стараюсь получить что-нибудь абсурдное, чтобы страшно и смешно.

– Где проводите границу дозволенного?

– Для меня табу – это то, что не позволяет написать внутренний цензор.

– У вас немало афористичных строк в стихах. К примеру, сильно цепляют вот эти: «А рядом начинался кислород/ И больше ничего не начиналось». Где дышится полной грудью?

– На природе. В городе ее мало – хочется, чтобы побольше было.

– Вы любите поэзию Арсения Тарковского «за властность голоса и нетривиальность речи». А кого еще за это же самое?

– Бродский, например, тоже очень самобытен и контагиозен.

– С точки зрения поэта – что такое оптимизация усилий?

– Отказ от лишних слов.

– Необходимые составляющие поэта: любовь к языку, чувство прекрасного. А что еще?

– Инфантилизм. Качество малоприятное, но думаю, что без него поэзия невозможна, будь «поэт» диагнозом, эмоциональная незрелость была бы одним из главных симптомов. Это необходимо, чтобы смотреть на предметы незамутненным взглядом, так, словно видишь их в первый раз.

– К слову, об инфантилизме. Современный подросток не знает годы жизни Лермонтова. А что и о ком ему знать необходимо, по вашему мнению?

– Все индивидуально. Если подросток унаследует папину автомастерскую и всю жизнь будет ремонтировать машины, то ему и годы жизни Лермонтова знать необязательно.

– Лауреаты первой премии «Лицей» получили по 1,2 млн руб. А вы бы на что потратили эту сумму?

– Купила бы деревянный домик с солнечными батареями.

– Современный человек станет абсолютно беспомощен в быту, как только отключат электричество. Вам не страшно думать о такой перспективе?

– Такой поворот возможен. Поэтому и мечтаю о деревянном домике с солнечными батареями.

– Лучший способ монетизации литспособностей?

– Писать то, что можно продать.

– Как успех выбирает, к кому прийти?

– Не знаю, когда я работала в издательстве, мы с коллегами называли это явление «черный ящик». Издаются два похожих романа в равных стартовых условиях – один лежит, как камень, второй взлетает. К первому читатель равнодушен, во второй влюблен. Почему – непонятно.

– Видите ли вы в пишущих современниках новых классиков?

– Место автора на книжной полке должны определять критики и литературоведы. Но, пока он жив, делать это бессмысленно: вдруг его главный труд еще не написан?

– Прогресс в спорте – это переход количества в качество. А в литературе тот же принцип?

– Чехов, например, считал, что талант определяется не только качеством написанного, но и количеством. Если представить писателя мясорубкой, перекручивающей атмосферный столб над собой, то что-то космическое пойдет из него в самом конце.

– Расскажите о своем участии в летней образовательной программе «Поэтическая критика в медиа», организованной журналом «Просодия». Цели и задачи этого проекта? Они совпали с вашими?

– Я хотела, как сейчас модно говорить, «прокачать» свое умение писать рецензии на поэтические книги, но получила обратный эффект – поняла, что это совсем не мое. Не цепляет, не заводит, неинтересно. Любой филолог сделает это лучше меня. А вот в других направлениях – «Как взять интервью?», «Как создать мультимедийную историю?» – могу быть эффективна. Если команде «Просодии» пригодятся мои наклонности, значит, будем работать.

– Почему закрыли ваш с Михаилом Гундариным исследовательский медиапроект «Пассажиры земляных самолетов»?

– Не закрыли, а отправили на каникулы. На 15 сентября намечена первая статья нового цикла.

– Мне кажется, ваша повесть «Шахтерская Глубокая», изданная два года назад, вполне могла бы стать основой для телесериала. Кого из актеров хотели бы видеть в команде? Кому доверили бы снимать? Готовы написать сценарий?

– На роль главной героини взяла бы Викторию Мирошниченко. В фильме «Дылда» она мне показалась немного замороженной, но когда посмотрела интервью у Верников, подумала – да это же идеальная Аня из Шахтерской Глубокой! Думаю, Кустурица хорошо передал бы атмосферу шахтерской глубинки. А сценарий – это дело техники, история ведь уже готова.

– В одном из интервью вы признаетесь: «Стараюсь быть экономной – не тратить время на ненужные действия и маловажные разговоры». Получается? Что считаете ненужными действиями и как давно?

– Стараюсь. Пустая трата времени – это, к примеру, попытка кому-либо что-либо доказать.

– Писательское счастье – это ежедневное вдохновение или любовь миллионов?

– И то и другое. Когда есть что писать и есть для кого.

– Как складываются ваши отношения с критиками?

– Прекрасно. Многие из них меня не замечают.

– Только что вышла книга вашей короткой прозы «Что кричит женщина, когда летит в подвал?». Расскажите историю ее создания.

– Писала короткую прозу, публиковала в журналах и собирала в один файл. За несколько лет набралось на небольшую книжку. Стала подумывать об издании. В конце прошлого года случайно встретились на литературном мероприятии с красноярцем Михаилом Стрельцовым. Он рассказал о своем издательском проекте. Я предложила свою книгу. Он взял. Вот и вся история – звезды сошлись. Жаль, Михаила с нами больше нет. Эта книга для меня будет памятью о нем.

– В книгу вошла не вся короткая проза, написанная за последние 10 лет? Как проводился отбор?

– Тянула из соломенной шляпы фанты с названиями.

– В этой книге бездна юмора. Ирония – ваш щит от чего?

– Нет никакого щита. Это качество, которое мне присуще, как цвет глаз или волос. Я наполовину украинка, а украинцы, как известно, народ веселый. У деда, папы, двоюродных братьев довольно веселый нрав и хорошее чувство юмора. Видимо, и мне досталось немного. В тяжелых состояниях я мрачный Кафка, а в хорошем расположении духа превращаюсь в Верку Сердючку.

– В финале рассказа, давшего название книги, героиня отвечает сама себе стихами. А вы сами часто так делаете? Бывал ли у вас с кем-либо диалог в стихах?

– Нет, стихи воспринимаю как порок речи. Нормальные люди в рифму не разговаривают. Мне и на сцену-то выйти прочитать свои тексты – целое испытание.

– Подвал – очевидная метафора. Речь о пентхаузе подземного царства?

– Когда писала этот рассказ, подразумевала что-то темное и глубинное, но уже не помню, что именно.

– Этот рассказ – предвестник тотального контроля за гражданами. Он написан, когда еще не было видеокамер слежения и цифровых пропусков. Что еще предвидели в своей прозе?

– Больше ничего не удалось предсказать. Даже Иванов, который должен был совершить конец света, оказался всего лишь пустым местом.

– Как проводите в прозе черту между «подсмотреть» и «придумать»?

– Расслабляюсь и предоставляю интуиции возможность вести сюжет туда, куда ей нужно.

– В рассказе «Сказ о деревьях» поэт мечтает о чем-то своем, отмахивается от гонорара. Много ли рядом с вами людей «не от мира сего»?

– Предостаточно. Разумных и адекватных очень мало.

– Где искать таких? В библиотеке?

– Я часто пишу заметки о посетителях библиотеки, и люди ставят смайлики. Это, правда, очень смешно со стороны. Но под этим кроется большая проблема: людей с клиническими диагнозами становится все больше, я встречаю их всюду: на работе, в метро, в Фейсбуке. Им свойственна паранойя и немотивированная агрессия. Видимо, в наш век информационного хаоса не всякий мозг справляется с нагрузками, и начинаются сбои.

– В рассказе «Твои прекрасные глаза» муж героини прозрел. А в вашей семье совпадают ли взгляды на кино и литературу?

– Нет, и это хорошо, какой интерес все время смотреть в зеркало? Каждый человек уникален, как отпечатки пальцев.

– В какой форме у вас обычно протекает обмен мнениями о прочитанном или увиденном?

– Приведу пример из последних. Мужу нравится фильм «Бесславные ублюдки» Тарантино, и он все хочет, чтобы я его тоже посмотрела. Несколько раз включал, а я тут же засыпала. Скучно. Споров нет, так, посмеиваемся друг над другом.

– Муж в каждом вашем рассказе имеет разный характер. Выходит, это собирательный образ?

– Хочется сказать с интонацией Дмитрия Быкова: «Ну, конечно!»

– К примеру, в рассказе «Мой мир» главный персонаж – муж – философ-тиран. А это не оксюморон?

– Философы, как и поэты, как правило, люди ущербные. А человек ущербный подозрителен и недоверчив, он не может поверить, что достоин любви. Отсюда и тирания.

– Прекрасная пародия на ТВ – рассказ «Эфирное время». Вы работали в команде телешоу?

– Да, работала на нескольких телепроектах и тоскую по тем временам. У меня подвижное воображение, мне сочинять, как рыбе плавать. И за это еще и деньги платили.

– Еще одна пародия, теперь уже на психотерапевтов – в рассказе «Благодатная безмятежность». А как вам пришла в голову первая фраза рассказа – «Одна женщина вышла замуж за настенные часы»?

– Так же, как приходит поэтическая строка. Прозаическая миниатюра по своему происхождению ближе к стиху, чем к рассказу, и возникает из живота.

– В одном из разделов книги вы переиначили множество популярнейших сказок. А какая сказка у вас любимая? Она осталась не рассказанной вами «на новый лад»?

– Люблю многие сказки, и мне сложно выделить какую-то одну. В детстве я обожала дедушкины «путаные истории». Когда мама укладывала меня спать, я кричала деду из своей комнаты: «Дедушка, спаси меня!» – и он забирал меня к себе. Мы лежали, обнявшись, и дедушка сочинял сказочные импровизации: «Посадил дед репку, выросла репка большая-пребольшая, стали ее тянуть, а оттуда курочка Ряба как выскочит да как пукнет!» А я хохотала.

– Кто прототип поющего Колобка, ставшего звездой шоу-бизнеса?

– Это, как вы любите говорить, собирательный образ. Хотя вот эти люди, поющие в наших телевизорах, все больше становятся похожими не на Колобков, а на Кощеев Бессмертных.