Вселенная знает, как я работаю

Мы интеллектуалы, потому что умеем строить и думать о будущем. Город будущего. 1932. Киевский национальный музей русского искусства, Украина

Василий Головачев – признанный мэтр и старожил русской фантастики, один из самых плодовитых и читаемых отечественных фантастов, по сути, создатель нового жанра – русский эзотерический боевик. В 1990-е годы романы из серии «Запрещенная реальность» сметали с прилавков, ждут новых романов Головачева и сегодня. О секретах творческого долголетия, будущем фантастики и человечества, славянских богах с Василием ГОЛОВАЧЕВЫМ беседовал Максим МАКАРЕНКОВ.

– Василий Васильевич, прежде всего скажите, пожалуйста, как удается сохранять столько лет и творческую активность, и читательскую аудиторию?

– Работа. Постоянная работа. Я, как камертон, откликаюсь на все новое, особенно в науке. Ищу новые идеи в физике, математике, социологии, космологии, психологии. Я постоянно погружен в жизнь нашего мира и реагирую на вызовы жизни.

Все это позволяет мне постоянно оставаться «на волне», держать себя в интеллектуальной и физической форме. Кроме того, раз я на волне, то нахожусь немного сверху, над событиями. Поэтому я вижу широкую картину происходящего с человечеством. Я словно на водных лыжах, лечу на волне времени, а она меня не настигает и не хоронит. Нахождение на волне дает форму, но и требует постоянных нагрузок и определенных жертв. То есть в принципе для меня не существует ни суббот, ни воскресений – я работаю.

Далее. В 90-х, когда писал «Смерш-2» (первый роман из серии «Запрещенная реальность»), я попал в определенную точку интереса. Это был общественный запрос, если хотите: вокруг неустроенность жизни, СССР распался, впереди непонятно что, исчезлаи система, государство, которое помогало людям, уверенность в будущем, возможность его планировать. Все заменили бизнес-отношения. Людям хотелось справедливости, надежды на то, что они не брошены. Видимо, мне удалось попасть в эти чаяния, ответить на запрос. В этом и причина популярности. Люди видят, что я за них радею, я пишу о том, что им близко, им интересно то, что я пишу. А этот интерес и меня тоже поддерживает.

– Вы сказали, что нахождение «на волне» требует отслеживания новых научных идей, это огромное информационное поле. Как строите эту часть работы?

– Большинство новых идей, конечно, рождается на стыках наук. И я все время ищу новую физику, новую астрономию, астрофизику, то есть любые публикации, которые дадут мне новые идеи. Кстати, телевидение очень много в этом плане дает. Но я смотрю только передачи, которые затрагивают сферы моих интересов. И бывает так, что я могу записать какую-то вещь, а потом, на основе этой информации, выстроить рассказ. Но прежде всего, конечно, это постоянный поиск внутри меня, который и позволяет мне создавать те вещи, которые не даются никому другому, и не только из фантастов. Вы спросите почему. Да потому что внутри меня резонансный контур – может зацепить любое слово. Вот я что-то читаю и вдруг цепляю фразу, которая может стать идеей. Я эту фразу в себе храню, а спустя время какое-то слово мгновенно цепляет, вспоминается ранее услышанная фраза, и я вижу новую идею. Газета, разговор, телевидение, интернет – я все время в информационном пространстве. Вселенная уже знает, как я работаю, поэтому мне очень часто приходят подсказки свыше. Например, нужна мне была определенная информация, а дело в 90-х, когда интернет еще далеко не везде. Я иду по книжному рынку в «Олимпийском», и мне попадается та книга, которая необходима в данный момент. И такое случалось не однажды. Вселенная подстраивается, чтобы дать информацию. И я живу на этой информации постоянно.

– В Википедии о вас пишут так: «творчество сочетает в себе такие направления, как космическая фантастика, эзотерика, русский национал-патриотизм и русское неоязычество». Могли бы вы рассказать подробнее, как оказались национал-патриотом, продвигающим русское неоязычество?

– Формулировка не моя, но, честно скажу, подходит. Потому что я за Родину пасть порву. Я настолько русский человек, что никогда отсюда не уеду, как бы плохо мне ни было. Для меня Родина, и малая в том числе, значит всё. Потерять ее – это потерять жизнь. Поэтому, естественно, я отстаиваю все, что связано с Россией, с ее народом, который настолько оплеван западными идеологами, настолько неправильно преподносится, что мне больно делается. Поэтому я пытаюсь в своих романах все время отстаивать Россию, русского человека! Если вдуматься в нашу историю, Россия, даже когда выходила на историческую арену, завоевывала пространство, ни одну нацию не уничтожила, напротив – поддерживала: язык, культуру, даже здравоохранение.

– В романе «Смерш-2» есть момент, когда главный герой заступается за старика-азиата, которого пытаются какие-то русские гопники прижать. Так что для вас русский, русская общность?

– В России живут не только русские, у нас страна многонациональная. И я считаю, если человек проникся русским духом, если этот человек за Россию – он русский независимо от того, какой он национальности. Русский – не национальность, это мировоззрение в первую очередь. И поэтому я, человек русского мировоззрения, готов жить со всеми дружно, мирно, с улыбкой и радостно.

– А почему с русской общностью связываете неоязычество?

– Это сложная для меня тема. Более тысячи лет назад наших богов, древнюю веру жестоко уничтожили, когда вводили христианство. Возродить ту веру, которая была когда-то в ее первозданном виде, наверное, нельзя. Если она ушла, то уже не вернется. Это очень тяжелая тема, которой я раньше касался в большей степени. Сейчас древняя русская вера требует новой разработки. В моих книгах она звучит и будет звучать до конца жизни.

– Раз уж заговорили о древней вере и древних символах, хочу спросить – в романе «Война HAАRP» есть момент, когда один из главных героев дарит своей невесте сережки в виде золотых свастик. Как относитесь к этому символу?

– К великому сожалению, этот крест с загнутыми концами использовали гитлеровцы. Они специально убили один из древнейших русских символов – правозакрученную свастику. И сейчас мы в ситуации, когда с символом связана очень горькая память. И возрождать символ уже нельзя и отказываться – нельзя! Это все равно наше прошлое. И если к нему чисто относиться, то знак этот будет на тебя работать.

– Продолжим о мировоззрении. Во многих ваших книгах очень четко прослеживаются отголоски «Розы мира» Даниила Андреева. Порой вплоть до терминологии. Какое влияние она на вас оказала?

– Безусловно, когда я прочитал «Розу мира», она оказала на меня огромное влияние. Как и идеи Гурджиева, а в большей даже степени Успенского. Мне близка идея Мультиверса, то есть множественных соприкасающихся вселенных, где все идеи уже порождены. Это значит, что идея, которую я описываю, уже может быть где-то реализована. Мне было интересно от Андреева взять определенные идеи действующих в Мироздании сил, они есть и в «Посланнике», и в «Реликте». Понимаете, все, что я воспринимаю, я перерабатываю и встраиваю, как кирпичик, в свое строение.

– По сути, все информационное пространство вы воспринимаете как сырье для своих идей и текстов?

– Да, абсолютно всё. Но так делают все писатели. Но, конечно, происходит переосмысление. Я отталкиваюсь от полученной информации, но мне нужен свой подход, свой вариант ее проработки.

– Немного уточню. Есть люди, которые погружаются в изучение какой-то темы настолько глубоко, что в определенный момент становятся носителями и распространителями этих идей.

– Если говорить именно о глубине проработки информации с точки зрения писателя, как инструмента ремесла, то у западных писателей проработка глубже, чем у наших. Особенно этим могут похвастаться, кстати, американцы. Вот возьмешь два десятка лучших американских писателей, посмотришь их циклы романов, так они не оповещают сразу, как наши – я задумал цикл, я буду писать десять романов!

Ну, обалдеть, блин! Ты найди сначала информацию на десять романов. А то получается информации на один роман, а потом идет месиво, затем идет винегрет. А вот американцы рассчитывают все от и до. И если они пишут, то пишут конкретно, используя огромное количество материала. Но есть особенность – кровь реками льется, и они ее смакуют. Но каждый прорабатывает мир по-своему. Скажем, есть такой писатель Ли Чайлд, автор серии романов о Джеке Ричере. Читаю я его с удовольствием, но писать так не стал бы. Чайлд описывает каждую мелочь, он очень подробен, а мне важнее динамика. Но такие вещи, где каждая деталь работает на героя, я читаю с удовольствием.

– А прямым учителем можете кого-то из авторов назвать?

– Пожалуй, нет. Я во всех писательских тусовках был сам по себе. Дружил с Савченко, Михайловым, контактировал со Стругацкими. Встречался со многими фантастами старшего поколения, но не воспринимал их как учителей. Я – единоличник. Не хотел подражать ни Стругацким, ни Станиславу Лему, мне было интересно писать по-своему.

– Давайте еще немного о писательской кухне. У ваших текстов есть особенность, одни за нее хвалят, другие ругают. Это обязательный герой – крутой спецназовец, с обязательной возлюбленной – образцом русской красоты. Это баг или фича?

– Это точно не баг, и своих героев я не стыжусь. В нашем мире что-то сделать может только сильный, подготовленный человек. Я не люблю писать о людях, которые сомневаются в себе, рыдают, умирают и потом все-таки побеждают. Ну не может этого быть. Да, такого многим хочется. Особенно юзерам, которые сидят за компьютером, хилым ребяткам, которые мечтают, не прилагая усилий, стать такими вот хнычущими победителями. А я мечтал о другом – чтобы мой герой мог что-то сделать. Не просто осудить зло, а победить его. Поэтому они все у меня ребята мощные. Правда, в последнее время я чуть снизил обороты, наверное, старею.

– Удается ли соответствовать своим героям? Как строите свой рабочий день, например?

– Работаю по давно уже заведенному порядку – с утра и до обеда пишу, потом отдыхаю и после обеда, примерно с четырех, опять сажусь работать. В основном так – утром я пишу от руки, а вечером переношу написанное в компьютер и правлю. В таком режиме живу, наверное, уже лет 40. От руки пишу лет 50. Ух, елки зеленые, как время летит. Вставал рано, в шесть утра – всегда не высыпался. Когда начинал только публиковаться, приходил с работы и тоже писал. Я еще и рисовал в те времена, и в волейбол играл. На все хватало. Постепенно менялась жизнь, окончательно устаканивался и график. Но все равно я уже много-много лет не люблю праздники. Один праздник, который я еще могу терпеть, – это Новый год. В остальные все равно работаю. И 8 марта работал, и в свой день рождения.

– Близкие люди не обижаются?

– С женой давно уже все увязано, мы же 53 года вместе живем. Поднастроились! Вы знаете, человек – это пара. Мужчина и женщина вместе – человек. Один мужчина, одна женщина – нет, не человек. Поэтому мы с женой давно уже один полноценный человек.

– Почему пишете именно от руки? Способ концентрации?

– Я первый свой рассказ написал и отослал в «Технику – молодежи» от руки, в тетрадке. Реакции не было, но я так и продолжал писать – от руки. Первая пишущая машинка появилась только в Днепропетровске, где-то в 77-м году, и то на двоих с писательницей Коваленко. С тех пор привык. Но и привычка эта служит определенной цели. Когда я пишу от руки, могу мгновенно зачеркнуть слово, написать сверху новое, это все быстрее, чем на компьютере. Зато потом, когда я переношу написанное в машину, то правлю еще раз, и получается достаточно чистый текст. Мне редактор не нужен.

– Вы постоянно мониторите информационную сферу, в том числе фантастику. Какие-то значимые процессы в литературе видите?

– К сожалению, весь литературный процесс уходит в машины, в цифру. Как я уже говорил, бумажная книга в конце концов не уйдет совсем, но станет подарочным вариантом. В бумаге будут издавать только в редких случаях, когда надо либо поощрить автора, либо подарить как ценный артефакт. То есть бумажная книга будет все больше становиться этаким признаком статуса человека.

– Как уход в цифру влияет на фантастику?

– Думаю, в будущем мы придем к срастанию книги как сценария с играми и виртуальной реальностью. Будет этакая гейм-литература. Ты будешь ее не только воспринимать, но и участвовать в литературной игре, которую придумал автор.

– А вы свои книги в таком формате видите?

– Да, конечно. У меня любую книгу можно переводить в киноформат. Они богаты динамикой, агрессивны, для сценариста раздолье. Однако то, что сняли… Не то чтоб совсем мрак, но совсем не так, как я хотел.

– А что происходит с российской фантастикой? Она вообще существует как самобытное явление?

– Да, существует. Отличия от западной, безусловно, имеются. Это отличия, скажем так, масштаба пространства. Потому что у нас цивилизация другая. Западная цивилизация пишет свое, и практически всегда это сводится к игре в бизнес, в конкуренцию. У нас настрой иной, как мы в советские времена настроились, так этот настрой отчасти и сохраняется. Хотя, конечно, благодаря электронке, в литературу пролезло такое, что никогда раньше не появилось бы. Российское видение того, что будет в будущем, сохраняется, мы отличаемся от Запада своим восприятием и своим отношением к жизни.

– Коллег-фантастов читаете, можете кого-то выделить?

– Сейчас очень редко. Наошибался, потерял много времени. Из той десятки, которая муссируется все время, кочует по рейтингам… Никого не выделю. Да и сами эти рейтинги, они ж абсолютно местечковые. Точно так же, как и премии в области фантастики. Вы думаете, они даются за лучший роман?

Да ни фига! Пришло на мероприятие больше людей какого-то писателя, тех, кто его читает, его и избрали лучшим. И так тянется уже много лет, поэтому все эти премии – вранье. Чтоб начал читать и сказал: ой, отлично! – давно не было. Когда-то очень хорошо начинал Дивов. Сейчас он немножко увлекся всякими, так сказать, игрушками … Хотя литератор он неплохой. У него много читателей, но последние вещи мне не очень нравятся. Нравится Злотников, скажем. Прекрасный парень, я его люблю, но пишет он подростковую литературу. А мне бы хотелось что-нибудь типа Дэвида Геммела. Его «Волк среди теней» – это, я считаю, шедевр. Он повыше Толкиена, на мой взгляд. У нас писателей такого масштаба я не вижу. Я очень хочу, чтобы новые имена появлялись, находили себе аудиторию, причем вне замшелых рейтингов и критиков.

– Как оцениваете китайскую фантастику, к которой сейчас явно растет интерес?

– Читал я и Лю Цысиня, и Теда Чана. Интересно, насколько китайцы иная цивилизация. Они всегда пишут о себе так – у Лю Цысиня ни одной иностранной фамилии среди значимых героев нет. У них вбито в подсознание, что они возвышаются над всеми и будем владеть всеми, не зря же назвали свою страну Поднебесной. Но с точки зрения ремесла вещи очень добротные и по сюжету, и по научной составляющей. Такие тексты, конечно, будут и дальше пробиваться к аудитории...

– Давайте поговорим о завтрашнем дне. У вас есть видение того, как будут в нашей реальности разворачиваться события?

– А что будет дальше… Я не верю в человечество. Не оптимист в этом плане. Вселенной такой разум, как наш, практически не нужен. Но все равно стараюсь писать оптимистично, думаю о том, что может родиться из сегодняшнего человечества, что будет там – за разумом. Я на эту тему давно рассуждаю и сейчас вот отправил в издательство роман «Месть Солнцу». Действие происходит в далеком будущем, когда не останется ни звезд, ни черных дыр, но разум сохранится, и эта разумная система решает подкачать себе энергию из нашего прошлого и начинает тянуть энергию из Солнышка. Мне так интересно было писать! Создаст ли человечество систему «заразума», у которого не будет таких ошибок, которыми мы сейчас живем?

Мы ими дышим, всеми этими ошибками, к большому сожалению.

– И все же вы пессимистичны… Человечество обречено?

– Знаете, при всех наших ошибках люди – единственные существа в мире, которые умеют любить. Я считаю, интеллекта просто не может быть, если он не может любить. Да, он может возникнуть. А потом – война. Что мы видим сейчас в космосе? Ни одной цивилизации мы так и не обнаружили.

Почему? Да, они давно все передрались. Поскольку были основаны на чистом интеллекте или чистых эмоциях. А мы – посередине. Мы и интеллектуалы, потому что умеем строить и думать о будущем, и мы умеем дружить и любить. Когда есть баланс, есть шанс, может, и выживем. Да, мы боремся, воюем, друг друга уничтожаем, но пока есть какой-то шанс, что через цифру, через суперкомпьютер или, наоборот, через отказ от них система человечества выживет. И появится «заразум», который можно будет называть божественным со своими божественными законами.