Когда улетает голос ветра

Внутри текста, – как в театре, в котором разрушена четвертая стена. Сергей Судейкин. Караван-сарай. 1911. Эскиз декорации к оперетте «Забава дев» М.А. Кузьмина. Киевский национальный музей русского искусства, Украина

«Периферийное зрение неба» – вторая книга Павла Кричевского, написанная после кардинальной смены поэтики, (пере)осмысленного подхода к поэтической работе. Стихи в ней очень личные, с одной стороны, и говорящие о самых важных вещах и материях – с другой, сказанные обретенным голосом, и, главное, что может отыскать в себе (и в мире) поэт, когда решительно, а порой и беспощадно перестраивает себя.

Голос, как правило, нужно заслужить чтением, изучением других; чтобы занять свое место, надо знать, на каких местах находятся другие, что в их интонации, поэтике, подходе к работе с тропами уникально. Поэзия – всегда объемная работа вне своего стихотворного текста. И от круга чтения зависит крен в собственных текстах. Тренд – это не всегда то, за чем идет большинство (порой бездумно); подлинный тренд – это тоже миллионы и миллиарды, но: клеток внутри человека, которые формируют его эстетику и идиостиль. Наша душа вместилище самого главного, личного тренда. И когда его цепляют другие люди – они цепляют тебя. Это неправда, когда говорят: читать надо всё – из разных литературных групп и лагерей. Каша в голове, пусть даже и поэтическая, никого не доводила до добра. Важно видеть приемы, отмечать расколы слов в близких по эстетике (и даже прагматике) текстах, принимать в себя то, что позже переродится в порождаемый тобой текст. Стихотворение – в некотором смысле производственный процесс, когда ты вкладываешь в себя ингредиенты и в печи сознания создаешь штучный продукт как индивидуальное украшение, которое, правда, может вмещать смысл жизни.

Павел Кричевский работает с вечными, можно даже сказать, пограничными темами – он пишет о смерти, свободе и любви (семье), о жизни человека. Если вдуматься, то и китайский поэт, и древнеримский лирик писали о чем-то подобном (уберем героический эпос за скобки), только другими словами, тождественными их эпохе. Главные для человека и человечества темы не истлевают со временем, а снова и снова воплощаются в новых итерациях вне зависимости от стиля. Это заметила еще и Ольга Балла, отзываясь на предыдущую книгу Кричевского «Над плечами минут»: « о первичных силах бытия, которые находят разные воплощения порезы самой плоти жизни».

В новой книге эти первичные силы выражены более отчетливо; в них, если вглядеться в чистоту поэтического проявления, нет примесей и аморфности, свойственной текстам, когда в них пытаются запихнуть всё на свете. Кричевский предельно четок, при том что психологическую подоплеку взвинчивает порой до предела (эта скрытая спираль поражает восприятие, если остановиться и вчитаться в текст), драма скрывается в остранении, часто метафорическом и непоказном. Когда улетает голос ветра, отделенный от тела, остаются «лишь обнаженные кости и хрипы». Работа с метафорой апеллирует к опыту метареалистов, когда сам троп уже нельзя воспринимать просто как необычное сравнение; метафора равна миру, который преподносится читателю в измененном, сдвинутом состоянии, но именно это и позволяет узнать больше о привычном – то, на что мы прежде, не настраивая зрение и восприятие, не обращали внимания. В этом аспекте книга Кричевского – книга познаний. Здесь и озеро, которое впитывает человека, «делает отпечатком своего взгляда», и день, который «втирает свет» в ночь, и небо, которое «бьется в судорогах», когда на него направлен прицел фотообъектива. Сборник можно назвать каталогом образов, настольной книгой и для читателей, и для поэтов – тут в самом деле много нового, но это не чистый эксперимент, бытующий в, пожалуй, самом непродуктивном изводе актуальной поэзии, когда идет погоня исключительно за новым смыслом и чем страннее и непонятнее столкнулись слова, чем больше трещин в речевых/семантических закономерностях, тем лучше. Логика в текстах Кричевского абсолютная, и каждый прием, локальный образ, работает на образ общий, будь то миниатюра или более развернутое высказывание.

Андрей Тавров считает, что автор сознательно или бессознательно обращается к ауре и культу. В том смысле, что не только человек/автор смотрит на вещь, но и вещь вглядывается в него (без привязки к Ницше, разумеется). Объясним. Лучшие стихи в нашем понимании – это «джоконды», которые ловят своим взглядом-словом читателя, где бы он ни находился, во время чтения или всплывая в подсознании. У лучших текстов Кричевского такой эффект есть: они не оставляют и вызывают желание не только глядеть (ся) в буквы, но и увидеть/заметить описанное в мире.

Какого типа есть тексты в «Периферийном зрении неба»? Во-первых, миниатюры, слепки реальности, законченные небольшие сюжеты («из шепотов ночи/ к рассвету прорастает/ хрупкий голос ветра»). Впору говорить о стереоскопии в трансляции образа – картинка врезается в сознание (слова вырезают узоры и образы в сознании, вы знали?), и в ряду мозаики афоризмов появляется еще одно определение. Поэзия – поиск идеального определения, и каждое устаревает, будучи однажды написанным. Это парадоксальное свойство искусства. Но Кричевский занимается не только поиском новых состояний. В книге немало развернутых и даже протяженных текстов. Свое увлечение кинематографом он отразил в стихотворении «крой фильма криминальное чтиво квентина тарантино напоминает фламе…»; любовь к Италии выражена в новой интерпретации заговора Пизона: «нерон-поэт завидует молодому лукану». Однако самые трогательные и важные тексты посвящены семье Кричевского: любви в триаде его главных тем. В интервью он так сказал об этом: «Семья для меня – всё, и без семьи я – никто. История семьи священна».

Павел Кричевский. Периферийное зрение неба.– М.: UGAR, 2023. – 134 с.

И все же главными текстами Кричевского и рецензируемой нами книги я бы назвал цикл «Родные и близкое», посвященный маме, отцу и бабушке поэта, попавших в жернова истории – Первую мировую и Великую Отечественную войны. Это семейная хроника, близкая документальной поэзии, насквозь пропитанная болью и любовью. Не просто обозначающая время, а передающая его атмосферу, помещающая живого человека в бесчеловечные условия, когда кажется, что солнце потухает – и ты бежишь за оставшимися лучами-жизнью, а позади наступает темнота-смерть, созданная не Богом (как заметил Тавров), а людьми. Вот фрагмент стихотворения «Мама. Осень 1941 года»:

хрипел паровоз – в теплушки

еще можно было втиснуться

сказала ждите и побежала

домой за теплыми вещами

внезапно началась бомбежка брат крикнул ложитесь а сам

сел –

у него на руках спала младшая

годовалая сестренка

небо кашляло как больное

горло – только очень громко

я подумала небу больно

посмотрела вверх

и не увидела неба

рана затянутая пленкой гноя

лопнула

бомба попала в наш дом я снова

закричала а брат сказал

замолчи замолчи мама

придет

он был старше нас девчонок

а сам тоже плакал

Завершается сборник переводами из современной англоязычной поэзии – и это закономерно, если учитывать, что Павел Кричевский знаток и преподаватель английского языка. Они – важная часть сборника, но говорить хочется в первую очередь о его авторских текстах, в хорошем смысле вязких, оплетающих читателя как образ, из которого создается мир. Чтение хороших стихов – это в некотором смысле новое рождение для читателя. Мне кажется, в сборнике Павла Кричевского скрывается не одно такое рождение.