Служанки еврейского богословия

Сало Уиттмайер Барон. Социальная и религиозная история евреев. Том VIII. Раннее Средневековье (500-1200): философия и наука. – М. Книжники, 2019. – 400 с.

Американский историк, один из титанов иудаики, Сало Барон по косточкам разбирает интеллектуальную жизнь иудейских общин раннего Средневековья. Период, который в европейской историографии принято называть «темными веками», оказывается, заложил основы того, что в XX веке определило прорыв евреев в науке, особенно в математике и физике. Том VIII посвящен развитию как мистического, так и рационалистического направлений религиозной мысли, а также философии, зачаткам естественных наук и медицине того времени.

Подсчитывая сегодня, сколько сынов Израиля получили очередные нобелевские премии по естественным наукам, не стоит забывать, что этот результат отчасти предопределен тысячелетие назад, когда иудейские общины, как это ни удивительно, имели возможность достаточно свободного интеллектуального развития. Позже эти возможности сузились: пока европейские нации переживали Возрождение, еврейские общины в Старом свете оказались заперты в гетто. В предшествующие же столетия раввины и талмудисты имел возможность относительно свободного обмена знаниями с иноверческим большинством – особенно в исламском мире, где в основном тогда проживали иудеи.

Раннее Средневековье обладает самостоятельной ценностью в истории еврейской мысли. Этот период характеризуется серьезным продвижением от уровня знаний античного периода, потому что «средневековый ум не удовлетворялся ответами, предложенными в древних дискуссиях саддукеев, фарисеев и ессеев, он искал новые пути разрешить неизбежно возникавшее противоречие» (97).

Сало Барон приводит данные, которые дают представление о том, как нелинейно развивается человеческая мысль и насколько противоречиво представление о прогрессе. Особенно любопытно замечание историка о свободе средневекового высказывания в иудейской среде, которую впоследствии ограничило важное изобретение, считающееся важной предпосылкой для обеспечения плюрализма в рамках христианской цивилизации. «Еврейская община, как правило, преследовала еретиков и нарушителей общественного порядка, законов и установлений, но редко мешала высказывать собственное мнение. До изобретения книгопечатания, когда община получила возможность вмешиваться в производство и распространение изданий, не существовало и никакой цензуры. Тем не менее общественное мнение в общине, где все были тесно связаны друг с другом, было таково, что, за редкими исключениями, мыслители как люди ответственные остерегались задевать чувства других» (63).

То, что мы назвали бы ростками демократии, неожиданно появилось в связи с историческими и социальными особенностями, которые сопровождали жизнь иудеев в Восточном Средиземноморье. «Статус меньшинства и вечные гонения властей порождали серьезные сомнения в существующем миропорядке, и все важнее становилась роль личности. Политическая пассивность, безразличие в принципе меньше содействовали детерминизму, чем квиетизм. Кроме того, внутри еврейского общества мощный социальный контроль вавилонского центра все больше уходил в прошлое, уступая место автономии общин» (98). Автор имеет в виду ослабление роли талмудических академий в Вавилонии, которые выполняли функцию общееврейского законодательного органа вплоть до X века.

Парадоксальным образом то, что мы сейчас справедливо считаем лженаукой, в раннем Средневековье позволило обеспечить прорыв в изучении природы. Погружение в историю обнаруживает неожиданные достоинства такой популярной в «темные века» области «знания», как астрология. Многие иудейские законоучители уже тогда с пренебрежением относились к подобному опыту, предпочитая ему теоретические размышления и логику. Однако астрология «побуждала к пристальным наблюдениям, благодаря которым многие поколения накопили огромное множество фактов». «Эти сведения-то и послужили развитию настоящей науки – астрономии, а вовсе не спекуляции и дедукции бесстрастных астрономов-теоретиков, невзирая на всю их ученость», – пишет Барон (161). И еще более красноречивый пример: «В некотором смысле магическое целительство, как наблюдения астрологов за звездами и попытки алхимиков превращать одни металлы в другие, пополняло экспериментально полученные знания о мире» (204). Это один из самых неожиданных сюжетов тома. Барон объясняет: «Многие еврейские ученые подменяли изучение природных явлений теоретическими рассуждениями о них. Научным фактам предпочитали философствование. Сложилось презрительное отношение к сугубо практическим дисциплинам вроде механики, их даже не включали, как и науку о хозяйстве и управлении им, в категорию «практической философии», которая, как мы помним, обладала некоторой ценностью. Для большинства ученых наука как таковая была лишь «служанкой» закона и экзегезы» (191).

По Маймониду, если законы Бога иррациональны, то лишь человек  рационален, а значит, он выше Бога.  Фото Турола Джонса

Все же читателю предстоит узнать, что в сердцевине исламского мира и в разбросанных внутри этой цивилизации еврейских общинах получило немалое развитие рационалистическое мышление и даже принялись ростки «античного скептицизма и даже атеизма». «Несомненно, безразличных и «растерянных» было больше, чем явных атеистов и скептиков… Численность двух последних групп все же не была вполне ничтожной, и они обладали некоторым духовным и общественным влиянием. Относительно чаще они встречались среди верхушки праздных классов, где принято было вступать в интеллектуальные споры с единоверцами и даже с адептами других религий» (66). Даже великий законоучитель и философ Маймонид позволял себе задавать смелые вопросы, например, о том, что «если предположить, будто Бог установил иррациональные законы, то из этого следует, что только человек – рациональное существо, то есть он выше Бога» (105).

Однако «подобно атеизму или агностицизму, истинное человеколюбие для многих евреев означало шаг в сторону ассимиляции с большинством» (110). Тем более что даже мусульманские богословы «к тому времени уже поняли, что различий между тремя религиями откровения не так много, а вот от радикального атеизма и скептицизма их отделяет пропасть» (121). Тем не менее евреи «начинали понемногу использовать термин «тора» («учение») в применении к теоретическим сферам светского знания» (140).

Из рассматриваемого тома «Истории» Сало Барона можно вынести заключение, что, при всей противоречивости мышления еврейских интеллектуалов «темных веков», их труды оставили «зачатки геометрических правил, которые впоследствии почти дословно вошли в математический труд Мухаммеда ибн-Мусы аль-Хорезми (ок. 820 г.) – одного из мусульманских математиков, отцов алгебры» (130), «возникли библейская масора, ивритская грамматика и литургия, впервые были исчерпывающе сформулированы астрономические основы еврейского календаря и хронологии» (169). «Если мудрецы Талмуда и автор Сефер Йецира еще считали Землю диском, окруженным водой, и всерьез обсуждали, на чем она держится, то позднейшие авторы, начиная с аморая IV века из Земли Израиля рабби Йоны, недвусмысленно утверждали, что Земля «напоминает шар» (186).

При этом иудейская интеллектуальная элита совершенно игнорировала рассказы о путешествиях, столь популярные в ту же эпоху у арабов. Странно для странствующего народа, не правда ли? Наверное, перемещаясь из страны в страну, из одной цивилизации в другую, евреи все это время ощущали себя народом «не от мира сего».