На закате православного глобализма

Константин Великий соединил идеи Рима и Церкви. Фрагмент мозаики Святой Софии. Ок. 1000 г.

Еще совсем недавно протопресвитер Александр Шмеман, размышляя о разнообразии религиозной жизни в США, писал о закате константиновской эпохи. То есть о завершении того этапа истории, когда светская и духовная власть оказывались в «симфоническом» единстве. Причем светское всегда побеждало духовное, расцерковляло Церковь.

Константиновская эпоха в Америке действительно закончилась. В России она близится к завершению, но никак не завершится. И вместе с ней продолжаются нездоровые отношения власти церковной и светской.

Сегодня мы видим, что современный российский секуляризм берет на вооружение практики СССР, где религиозная жизнь строго регламентировалась и фактически сводилась к «отправлению культа». Государство начинает трансформировать традиционные религии под свои нужды, стимулировать одни формы (например, церковно-общественные действа) и гасить другие (миссию). И эти изменения, если коротко, сводятся к тому, что из религии убирается вера и оставляется религиозно-культурный код.

Некоторые историки, например, Дмитрий Поспеловский, полагали, что константиновская эпоха завершилась с приходом к власти большевиков. Но в 1940-е годы возникла новая, «советская симфония». Существует мнение, что «сергианская Церковь» – исключительно конструкт Сталина. Но не будем забывать о том, что внутри новой церковной ограды оказалось немало святых, и с приходом на патриаршую кафедру Алексия (Симанского) значительное число катакомбников оказались под его омофором. Достаточно назвать имя архиепископа Афанасия (Сахарова). Патриаршая Церковь оставалась гонимой и в то же время выполняла важные духовные и идеологические функции: участвовала в миротворческой деятельности, окормляла толщу народа, способствовала сохранению культурных традиций. И все это делалось с ведома светских властей. В какой-то мере большевистский контроль можно сравнивать с контролем дореволюционным, также не соответствующим симфоническим идеалам Константина Великого.

Константин положил начало тому процессу, который привел к возникновению патристики – великих духовных произведений искусства, государственности, ориентируемой на христианские идеалы. В то же время он принес в церковную ограду немало соблазнов, которые не изжиты и по сей день и которые умрут, вероятно, со смертью константиновской эпохи.

Благодаря Константину не только расширились географические границы Церкви, но изменилось ее экклезиологическое  видение. Евхаристическая экклезиология уступила место универсальной. Константин соединяет идею Рима и идею Церкви. При императоре Юстиниане (VI век) константиновские мыслеобразы вылились в доктрину симфонии. При этом не будем забывать о том, что сама Церковь в начале константиновской эпохи еще жила евхаристической экклезиологией, и у общин были самые широкие права. Да и епископат не был выстроен в армейскую линейку. И только со временем епископы столичных городов становятся главными и в административном смысле (до этого они оставались главными по старшинству), появляется пять патриархатов. Чиновники в рясах отчасти начинают соотноситься со светскими чиновниками.

Во времена Константина миссия начинает вестись средствами государства. И умирает внутренняя миссия Церкви. Исчезает длительная катехизация. В моду входит раннее крещение (еще не младенцев, это происходит позже, в IX веке, но детей). Словом, миссия теряет свою глубину, часто становится формальным актом. Поэтому, ведя разговоры о миссионерском подвиге Константина, нельзя забывать и об этих новых аспектах.

Большим соблазном для Церкви стало вмешательство Константина, мирянина, в духовные дела. Фактически Константин всю сознательную жизнь после обращения был оглашаемым и крестился только на смертном одре. Этот факт, к слову, свидетельствует о магическом восприятии таинств (крещение снимает все грехи, и император приберегал его на крайний случай).

В церковной жизни часто бывает важно что-то не договорить и дать в спорной ситуации действовать Богу. Универсалистская модель Церкви нуждалась в полной прозрачности, в ясной идеологии, которую искало и государство. Многие церковные расколы произошли именно из-за беснований идеологии, от стремления государственных структур к власти над соседями.

Плюсы симфонического устройства также очевидны. Христиане смогли безбоязненно организовывать свои школы, совершать публичные богослужения, воцерковлять искусство и т.д.

Нас в данном случае интересует работа идеологемы «симфония» в современных условиях. В процессе интерпретаций известного места Писания об «удерживающем», Катехоне (2 Фес. 2, 3–8) в православной среде со временем выработалось представление о благочестивом императоре как носителе сакральной власти. Император знаменует собой Катехон- государство, которое удерживает мир от анархии и продвигает православие во все уголки вселенной. Исторические неудачи православной монархии не смущают современных сторонников подобных представлений об идеальном государственном устройстве.

Альтернативой подобным взглядам служит прагматический подход к государству и молитва не за него, а за «братьев и сестер» в правительстве сущих. Государство, как показал опыт константиновской эпохи, не поддается воцерковлению, и возможна только его трансформация в каких-то очень узких сегментах.

Выстраивание новых отношений с властью светской невозможно без изменения экклезиологического взгляда, к возвращению евхаристической экклезиологии в соборную жизнь. Иначе говоря, общинная евхаристическая жизнь может что-то сдвинуть внутри взаимодействия государства и Церкви. На сегодняшний день мы видим отчасти реанимированную симфонию, в которой Церкви отведена роль заведомо слабого игрока.

Церковь не только занимается идеологическим обслуживанием государства во внешнеполитической области, но пытается не очень удачно выполнять роль «духовной скрепы». При этом кадровая политика Церкви во многом остается зависимой от властей предержащих. Правда, до недавнего времени вмешательство светской власти в кадровую политику ограничивалось апофатикой. Светская региональная элита могла не пустить в свой регион не устраивающего ее епископа. Это произошло, например, с митрополитом Истринским Арсением (Епифановым), так и не получившим вожделенной нижегородской кафедры. Или настоять на удалении «доставшего» ее топ-менеджера, как это случилось с архиепископом (теперь уже митрополитом) Костромским и Галическим Александром (Могилевым), отправленным на повышение в Казахстан.

Но ситуация в любой момент может измениться, и избрание нового патриарха начнут утверждать в неведомых простым смертным коридорах.

Отказ от наследия константиновской эпохи – важная задача Церкви. Можно, конечно, попробовать пойти и другим путем – наполнить симулякр «симфония» новым содержанием. Но вряд ли этот путь имеет реальную перспективу.

Впрочем, Всеправославный собор на Крите показал, что «симфонические» отголоски очень сильны. И в отсутствие кесаря виртуальное «мировое правительство» начинает играть его роль. «Духовные скрепы» сегодня не работают не только в России, но и в мире. Но Константинопольского патриарха Варфоломея, похоже, это мало волнует. Ему нравится сидеть во главе стола. Поэтому он хочет превратить Собор в серию встреч, организуемых под его омофором.

Его не волнует, что соборности в этом Соборе совсем немного. В рамках универсальной экклезиологии она отдана на откуп бюрократии. Встреча на Крите показала отсутствие элементарного диалога между верхом и низом, между архиереями и верующим народом, который в данном случае олицетворяли православные журналисты. Принятие документов происходило в атмосфере строгой секретности. Журналистов не пускали на заседания. Возможность для встреч и бесед представителей СМИ с предстоятелями Церквей не предусматривалась. Официальная информация предоставлялась дозированно. Онлайн-трансляции часто прерывались. Можно подумать, что на повестке дня соборян стояла программа вооружения всего православного населения или что-то вроде этого. Даже некоторые греческие информационные агентства покинули встречу, мотивируя это тем, что условия работы совершенно неприемлемы.

Похоже, православный глобализм, завернутый в упаковку универсальной экклезиологии, себя изжил. Соборность сегодня по-настоящему может быть реализована на уровне общины, прихода, локальной религиозной единицы. А в глобальных структурах, где командует церковная бюрократия, соборность под большим вопросом, ибо без полноценного участия мирян масштабные православные тусовки превращаются в пшик, в политическую игру, а реальные вопросы церковной жизни отходят на второй план, улетучиваются.

Многие представления, возникшие в средневековой Византии, сегодня нуждаются в модернизации на основе библейского богословия, на основе практики древней Церкви. Константиновская эпоха, если иметь в виду перспективы церковного строительства, видится автору этих строк как сугубо исторический материал и учебник по работе над ошибками.