Симон Кордонский
Количество искателей истины, снимающих ренту с научного статуса, в России увеличивалось в последние годы в арифметической прогрессии.
Фото из журнала Ilusreret Videnskab, 13, 2007
Много говорится о том, что сегодняшний кризис является системным, однако пока рассматриваются его следствия только по отношению к финансовой и собственно производственной сфере. Но если кризис действительно системен, то радикальными изменениями в структуре экономики и финансов изменения не ограничатся. Наука, например, переполнена вторыми-третьими производными от измеряемых и наблюдаемых феноменов. Более того, для обывателей и политиков именно эти дериваты воплощают науку. Какое-то очищение от не имеющих «физического смысла» сущностей и интерпретаций неизбежно должно произойти и в ней. Если кризис системен.
Функция – в деталях
Основная функция науки – получение нового знания. Научным результатом может считаться только то, что хоть в малой степени меняет картину мира. Современная картина мира сформирована усилиями довоенных и первого послевоенного (после Второй мировой войны) поколений ученых и уже много десятилетий меняется только в деталях. Она уже несколько десятилетий кажется существующей сама по себе, независимо от людей, как «объективная реальность». Политики, исходя из этой «объективной реальности», действуют так, что мир не становится более стабильным, и объясняют это в основном тем, что еще остались люди, исповедующие иные, не научные представления о мире и действующие иррационально.
Функция существенной части занятых сегодня в науке заключается в подтверждении давно известного – «классического», а также в «научном обосновании» того, что имеет к науке минимальное отношение. Современные ученые доказали много гитик, имеющих к позитивному знанию примерно такое же отношение, как фьючерсы на нефть к бурению скважин.
Наука сегодня пытается конкурировать с мистикой и религиями на их поле, пытаясь «научно объяснить» то, что находится за пределами позитивного знания. Философствующие ученые творят мифы о начале и конце мира, пытаются «рационально обосновать» права человека и его потребности, вычислить «правильные ценности», то есть явно занимаются не своим делом.
Научная картина мира сроднилась с политикой и технологиями, а через них и с экономикой. В результате наука во многом потеряла то, что отличало ее от других видов деятельности, то есть самое себя. Теперь уже политики и технологи, воспроизводя принятую ими научную картину мира, определяют, чем науке надо заниматься и в каких направлениях вести исследования для того, чтобы обеспечить «социальную и геополитическую стабильность, экономический рост и технологические изменения».
Усилия ученых (как элементов огромной машины деривативных научных институтов) направляются на создание бесконечно малых приращений к этой картине мира, а не на ее изменение. Весьма вероятно, что действительно новое знание, потенциально могущее сделать картину мира более адекватной, все-таки появляется, однако вычленить его не позволяет инерционная структура научно-технологическо-экономическо-информационно-политического комплекса.
Наука не прямо связана с экономикой в отличие от политики и технологий. Рынок подхватывает то, что политики, инженеры и обыватели сочли полезным или интересным из результатов науки. И наука получает, в свою очередь, толику от реализации на рынке того, что политики и инженеры сочли достойным инвестирования.
В отношениях с политикой и технологиями современная наука разделилась на три функциональные части: полезную науку, интересную науку и бесполезный и неинтересный остаток, так называемую чистую, или академическую науку.
Полезная и интересная
Полезная наука трансформирует научные результаты в технические устройства и в технологии по производству таких устройств. Наукоемкие машины, механизмы, препараты, а также витринное изобилие дивайсов разного рода, как и прибыли от их продаж, олицетворяют такую науку.
Полезная наука в большей своей части основывается на работах ученых первой половины ХХ века, трансформируя их открытия и откровения в разные «штуки и штучки», которые радикально изменили быт большинства людей за последние 50 лет. Кризис уменьшит потребности экономики в этих «штучках», что неизбежно уменьшит и запросы технологов к «полезной науке».
Интересная наука производит иллюзии знания и понимания, которые транслируются СМИ и культурой – в широком смысле этого слова. Более того, «популяризация достижений науки» составляет значительную часть потока устрашающих образов и ассоциаций, обрушиваемых электронными и бумажными изданиями на обывателей и политиков. Интересная наука занимается «раскрытием тайн природы и общества», а также обосновывает необходимость борьбы с экзотическими угрозами разного рода – от птичьего гриппа до сталкивающихся с Землей метеоритов.
Содержание интересной науки исчерпывается мифологическими конструкциями о тайнах «начала» и «конца» мира, его устройстве, о происхождении биологического и социального многообразия, а также разного рода экологизмами: от угрожающего изменения климата до необходимости «сохранения вымирающих видов».
Ученые, специализирующиеся в интересной науке, конструируют из подручного материала нечто, создающее у обывателя и политика якобы целостное представление о мире, природе и обществе, методах их изучения, попутно устрашая грядущими катастрофами: «загрязнителями окружающей среды», генетически модифицированными организмами, атомами, вирусами-бактериями, которые в этой науке существуют только для того, чтобы вредить обывателям.
Политики, руководствуясь достижениями интересной науки, убеждают избирателей в фактах существования «тайн природы и общества» и природных явлений, не подконтрольных людям (угроз), и соответственно в необходимости выделения ресурсов для их нейтрализации. Объем вложений ресурсов в интересную науку во многом определяется тем, насколько ярко и театрально маститые представители интересной науки – герои телешоу – представляют разного рода угрозы.
Запросы политиков к науке в результате кризиса если не уменьшатся, то модифицируются. Для заполнения медийного пространства потребуются иные «интересные ученые» или их место займут мистики и священнослужители.
Чистая наука научных изолятов
Третья часть современной науки – чистая наука – бесполезна и неинтересна. В России представители такой науки делают вид, что заняты поисками вечных истин, которые якобы таятся в природе и обществе и которые могут быть вскрыты только усилиями особых людей – настоящих ученых-академиков. Эти особые люди должны находиться на содержании государства и получать от него ресурсы для поиска истины.
Найденные истины обычно так герметичны и сложны, что недоступны пониманию чиновников и обывателей. Поэтому представителям чистой науки надо верить на слово и давать им все, что они просят. Иначе всем будет еще хуже, чем сейчас. Пропорции распределения ресурсов должны определяться самими учеными сообразно их академическому положению, научным и ученым степеням и званиям.
Чистая наука у нас в стране порождает множество людей, у которых на визитках обозначена причастность к поиску истины: кандидат наук, доктор наук, академик, лауреат премии и пр. Количество искателей истины, снимающих ренту с научного статуса, в России увеличивалось в последние годы в арифметической прогрессии. Такая откровенная «разводка», в общем-то, уже изжила себя почти везде в мире, сохранившись в первозданном виде только в научных изолятах, блюдущих свою замкнутость как основную ценность.
В других странах чистая наука воплотилась в институт перманентной проверки-верификации знаний и создания предпосылок для продолжения этой проверки. Под проверкой понимается явно избыточное с собственно научной точки зрения повторение описаний и экспериментов, сделанных или проведенных когда-то и где-то. Удачное наблюдение или эксперимент, квалифицированное описание или высказанная гипотеза воспроизводятся группами исследователей много раз, на разных объектах и при разных условиях. При этом каждая из групп ссылается на все работы, проведенные коллегами – как в случае совпадения с ранее полученными результатами, так и в случае различий в них.
Совокупность взаимных ссылок и цитирований составляет большую часть содержания этой науки, в котором новое знание чаще всего погребено под артефактами процесса соблюдения научных ритуалов. Те исследователи и группы исследователей, на работы которых ссылаются больше всего, считаются успешными. Другие исследователи, пусть даже оригинальные, но не попавшие в сети взаимоцитирований, остаются на научной периферии.
Публикация обычно тривиальных результатов в изданиях с высоким импакт-фактором, как правило, дает грантодателям основание предпочесть одних исследователей другим. Уровень присутствия ученых в публичном научном пространстве тем самым определяет и направления исследований, и объем их финансирования.
 Функция существенной части занятых сегодня в науке заключается в подтверждении давно известного – классического. Художник Джордж Вернон Мередит Фремптон, «Сэр Фредерик Гоуланд Хопкинс», 1938 |
Нестранные сближения
Особое положение в науке «в целом» складывается, когда совпадают или сближаются потребности политиков и технологов, полезная и интересная науки.
Внешне это проявляется, например, в возникновении научно-военно-промышленных лобби, в которых угрозы, формулируемые интересной наукой и принятые политиками, поддерживаются технологами, предлагающими технические (оружейные) решения для нейтрализации этих угроз. При этом ученые-мифотворцы, с одной стороны, и ученые-технологи, с другой, так или иначе консолидируются, претендуя на то, что именно их занятия и являются настоящей наукой в отличие от академической науки.
В совокупности мифологическое и техническое представления и институализации науки чаще всего определяют то, какая часть ресурсов выделяется в экономике на ее развитие.
При этом и интересная, и полезная науки зависят от чистой, так как в основном в ее среде обитают те ученые, которые, изображая поиск истины или публикуясь в разного рода научных изданиях с проходными статьями, тем не менее просто работают, исследуют то, что им интересно. Но кризис жестче всего скажется на чистой науке, так как и грантодатели, и госбюджеты уже сильно похудели.
Представители академической науки, как правило, недовольны тем, что интересной и полезной наукам достается существенно больше ресурсов, чем им. Они безуспешно пытаются доказывать технологам, политикам и чиновникам, что академическая наука важнее, аргументируя свою позицию главным образом тем, что первооткрыватели тоже были профессорами и академиками и писали статьи в научные журналы. При этом ученые, занятые своим делом, то есть получением выверенных представлений о мире, оказываются примерно в таком же положении, как и в XVII веке. Их результаты «не интересны», «бесполезны» и не «академически чисты».
Но культура научных исследований пока еще жива. Исследователи вынужденно приспосабливаются к обслуживанию политиков и технологов, маскируясь – по ситуации – под полезных, интересных или академических ученых. Они имитируют полезность в прикладных лабораториях корпораций, халтурят в коллективах интересной науки, занимающихся потеплением-похолоданием климата (а также сохранением биоразнообразия, созданием квантовых компьютеров, мегаускорителей и пр.), или демонстрируют преданность поиску истины при исполнении ритуалов чистой науки.
Ученые изворачиваются для того, чтобы отщипнуть толику от щедрот, выданных благодетелями на понятные им цели, и потратить ее на те наблюдения и эксперименты, которые нужны «на самом деле».
Ученые зависят от корпораций, правительств и современных аналогов феодалов и императоров, финансирующих те направления исследований и виды работ, которые кажутся интересными администрациям фондов, ими учрежденных. А интересы – за немногим исключением – находятся в политической, технологической или личных плоскостях. Так, один из отечественных олигархов относительно недавно «дал денег» ученым, занятым действительно интересной проблемой, на то, чтобы они создали эликсир вечной молодости, совсем как какой-нибудь барон во времена Ньютона и Гука.
В целом сложилась ситуация, когда собственно наука как форма получения, хранения и трансляции знания практически погребена под научными дериватами (производными от науки). До недавнего времени казалось, что ситуация безнадежна. Однако кризис, в который постепенно погружается мир, а не только его экономика, дает надежды на восстановление науки как особой, отличающейся от политики, технологии и экономики, формы организации социальной жизни и деятельности.
Может быть, в результате кризиса модифицируется потребность в результатах полезной науки. Может быть, интересная наука займет подобающее ей место, освободив идеологическое и культурное пространство от своих мифов. Может быть, академическая наука выработает иные формы оценки качества работы, нежели индексы цитирования и научные степени и звания. И, может быть, если технологам и политикам по-настоящему припечет, то они найдут способы прямого обращения с запросами к тем, кто действительно работает, а не просто гордо носит ученые погоны или публикуется в престижных журналах.
Если такое произойдет, то сегодняшняя институциональная организация науки – университеты, институты и академии, гранты и «система научной информации» – уйдет в социальное небытие.
Может быть, развивающийся кризис приведет к тому, что кажущиеся актуальными сегодня – трудами «полезных», «интересных» и «чистых» ученых – проблемы просто перестанут ими быть. Появится другое видение мира, в котором будут иные проблемы, для решения которых то, что сегодня еще считается наукой, не будет нужно. Тогда наука как форма получения и трансляции знания – может быть – восстановит тот драйв, что у нее был до середины ХХ века.
