Сергей Смирнов
Людям, занимающимся научными исследованиями, остается только зачехлить свои микроскопы? Фото Андрея Ваганова
В «НГ-науке» от 11.09.13 Марк Рац и Сергей Котельников размышляли, как надо и как не надо проводить реформу Российской академии наук. Пути реформы определяются ее целями. Рац и Котельников их не коснулись, ограничившись утверждением, что «у правительства есть претензии, вполне осмысленные». Этот пробел частично восполнил академик Юрий Золотов в «НГ-науке» от 27.11.13. Он – как и Александр Абрамов в «НГ-науке» от 13.11.13 – назвал намечающиеся преобразования разрушительными, приведя «основания» для них, начиная с желания вписать академию в вертикаль власти, чтобы приказы в ней не обсуждались. Другие «основания», перечисленные коллегой по факультету alma mater, можно в сумме назвать «торгашескими», вряд ли применимыми к науке. О ее перспективах в России можно судить по причине их использования на самом высшем в стране уровне.
Граждане науки и холопы власти
Наука выражает фундаментальную потребность – познавательную, одну из потребностей, кардинально отличающую человека от животных. О роли познавательной потребности и науки как ее наиболее яркого воплощения свидетельствует вклад развитых и нацеленных на прогресс обществ в познание законов мира и преобразование повседневной жизни. Не случайно научный потенциал всегда дает достаточно точное представление о будущем общества. Он складывается из двух компонентов: склонности людей к поиску и нацеленности властных структур стимулировать занятия наукой.
Главная цель обладателей власти в России как стране того типа цивилизации, который я называю «евразийским» (см. мою статью о конфликте типов цивилизации в России в «НГ» от 13.09.13), – ее сохранение. В этом типе цивилизации только обладание властью может обеспечивать человеку блага, и ее, власть, сводят к уровню инстинкта. Обладатели власти не допускают, чтобы кто-то не внимал руководящим указаниям единственного и незаменимого вождя.
А научная работа требует самостоятельного и критического анализа окружающего, иначе она несостоятельна. Ученые стараются исследовать мир объективно, в то время как вождям нужны охрана и укрепление власти, и от наук, касающихся общества, они ждут восхваления и содействия «быдлизации» населения. На этой информационной потребности спекулирует самое массовое средство – не столько информации, сколько рекламы, сплетен и пропаганды, особенно в евразийском типе цивилизации, – телевидение. Нужна животная, по сути, эмоция для продажи «чудодейственного». К науке способны не холопы, а граждане, и их очень трудно «быдлизовать», чем они мешают вождям. Не случайно по уровню жизни евразийский тип цивилизации с господами и холопами вместо граждан проигрывает евро-атлантическому.
В относительно недавнем прошлом российское общество (хотя тогда вместо «российского» употребляли термин «советское») было заинтересовано в науке и прогрессе ради конкуренции. В многонациональных государствах евразийского типа цивилизации первая цель власти – расширение империи, и в СССР наука решала прежде всего военные задачи.
Ответ так называемых западных стран был аналогичным. Там наука направлена в первую очередь на развитие производительных сил. В СССР ресурсов для целей, помимо военных, уже не оставалось, и практически все успехи советской науки были прямо или косвенно связаны с ВПК. Всем известный пример – достижения СССР в освоении космоса.
Сегодня возобновляющаяся тенденция вооружения России обусловлена убеждением, что все протесты инициированы и поддерживаются из-за рубежа евро-атлантическим типом цивилизации. Наука перестала быть возможной формой противодействия ему, ибо в сырьевых придатках она излишняя.
Жертва настроения масс
Отношение масс («народа») к науке в свое время выразил Владимир Высоцкий: «Мы мигом к вам заявимся с лопатами и вилами, денечек покумекаем и выправим дефект». Всерьез массы науку не воспринимают: им нужна не наука, – недоступная их пониманию, – а блага. Сейчас их покупают на Западе или создают технологиями, закупаемыми там за нефтяные деньги. Поскольку у нас нет реального разделения властей и власть фактически принадлежит одному человеку, принимающему государственные решения, Российская академия наук будет жертвой настроений масс в результате реформы по соображениям его, вождя, либо тех, чьим советам он внимает.
Ученые могут лишь повлиять на детали. Решения вождя всегда направлены на укрепление власти: иных мотивов до масс («народа») не довести. Нужды экономики заставляют власть отказываться от всего побочного, в том числе от науки, кроме военной. В этом – цель проводимой сейчас реформы Российской академии наук. Состояние и развитие самой науки в ней третьестепенно: первична для вождей всегда власть, а вторичны материальные блага ее обладателей. То есть второго компонента развития науки в современной России нет. Она остается хобби увлеченных ею людей. Поэтому столь естественна эмиграция ученых.
В материальном обеспечении какие-то механизмы заинтересовать власть возможны в гуманитарных науках, но не в естественных. Во времена Ломоносова или Менделеева материальное неравенство давало людей, способных и желающих финансировать науку. Либо богатые занимались ею сами, тем более что тогда даже серьезная наука порой делалась, как говорят, «на коленке».
Частный бизнес в евразийском типе цивилизации так зависит от власти, что о самостоятельном его участии в науке речи нет. Тут, думаю, примера Михаила Ходорковского с проектами финансирования исследований достаточно. Практически все научные разработки требуют серьезных затрат, ненужных евразийским государственным структурам. При сложившихся взаимоотношениях народа и власти науке в России нет места; она продолжит затухать на стареющих достижениях и кадрах советского времени. Теперь, видимо, решили, что на этой стадии деградации науку уже пора «реформировать».
Бессмысленна попытка на нефтяные и газовые деньги купить в наукоград Сколково зарубежных ученых. Вернуть на эти же деньги бывших своих слегка разумнее. Но необходимая для науки атмосфера творчества деньгами, даже большими, не создается. А творчество всегда раздражает вождей.
В целях улучшения жизни
Для смены менталитета масс, то есть смены типа цивилизации, нужны очень веские причины. В Германии такими стали поражение во Второй мировой войне, оккупация и раздел страны. Тогда немецкая нация выдвинула и поддержала политиков нового, не евразийского типа. Наличие ядерного оружия исключает подобное для России. Здесь перемены возможны только изнутри, политиками, способными завоевать признание масс для воздействия на их мнение. А евразийская власть, олицетворяемая незабвенным до сих пор Сталиным, поощряет только науку, пристегнутую к пулемету. Китай представляет во всех отношениях особый случай, и из так называемых развивающихся стран лишь его перспективы в науке интересны.
Президент в свое время оценил лозунг «Россия – для русских» как губительный для страны в силу опасности распада многонационального государства евразийского типа цивилизации, то есть империи. Иные предпосылки гонки вооружений найти непросто, как и дать науке другие стимулы.
Перспективы науки в России равны перспективам смены типа цивилизации по двум причинам. О первой – неудобности ученых и вообще образованных людей для евразийского типа власти – уже сказано.
Другой фактор перемещения ученых за границы России экономический: в евразийском типе цивилизации приватизируют в первую очередь самое ценное, а здесь – это власть как возможность распоряжаться государственными средствами. Любые расходы, необязательные для удержания власти, ее обладатели воспринимают открытыми для приватизации методом коррупции.
Науку в эту неотъемлемую черту евразийского типа цивилизации вписать очень трудно. Конкурентный, то есть идеологический, стимул российской (бывшей советской) науки исчез с концом идеи коммунизма, и место науке – только за границами России, как ее здесь ни реформируй.
Чтобы массы ощутили к ней прежнюю симпатию, нужна та же ее роль «большой дубинки». Создание людям удобств не встречает понимания, так как предполагает каждодневный труд, а здесь хотят всего и сразу: не маленьких удобств, а больших бомбардировщиков или чего-то подобного. Наука в целях улучшения жизни появится (если появится) в очень неясном будущем, после смены типа цивилизации. То есть когда массы перестанут считать военную силу государства более важным для жизни, нежели блага.
