Елена Желтова
Первая авиационная неделя в Санкт-Петербурге, 8–15 мая 1910 года.
Уважаемые читатели, 2015 год объявлен в России Годом литературы. Начиная серию статей, посвященных реакции русских поэтов и писателей на появление в начале ХХ века авиации, мы хотели бы лишний раз подчеркнуть тот часто забываемый факт, что литература отнюдь не изолированное явление только лишь духовной жизни человека. Литература как часть культуры вообще технологична по самой своей сути. Люди творят технику; техника творит людей в том числе и через литературные произведения. Нам бы хотелось немножко разобраться в хитросплетении этих обратных связей.
Редакция «НГ-науки»
Ранние годы авиации – удивительный период не только в истории воздухоплавания, но и в истории культуры. Первые аэропланы в воображении людей не были исключительно техническим средством. Непостижимый для большинства полет человека на тяжелой крылатой машине всколыхнул вечный и таинственный дух полета, и при виде летящего аэроплана и/или во время полета на нем люди неожиданно испытывали сильные, всеохватывающие, невыразимые словами чувства. «Восторг полета сильнее страха смерти!» – признавался летчик А. Масаинов.
Полеты под цыганочку
Наполненная этими поднимавшимися из бездонной внутренней глубины человека переживаниями и интуицией полета атмосфера вокруг ранней авиации оказалась родственной поэтической, ощущение, что ремесла авиатора и поэта схожи (ведь и то и другое, казалось, стремится к одному и тому же – к полету!), витало в воздухе. А наполненное сомнением и верой ожидание, что через полет на аэроплане раскроется тайна полета в идеальные (духовные) миры, что человек – быть может! – приблизится к Богу, составляло эпицентр духовной напряженности вокруг ранней авиации, сравнимой с ожиданием чуда.
Поэты и писатели всерьез интересовались авиацией, стремились постичь суть полета на аэроплане, разгадать его посыл. Поэтому неудивительно, что во время Первой авиационной недели, проходившей с 25 апреля по 2 мая (8–15 мая нов. ст.) 1910 года в Санкт-Петербурге, смотреть полеты ходили многие известные писатели и поэты, среди которых были знаменитый писатель Леонид Андреев и один из самых выдающихся русских поэтов Александр Блок.
Первая авиационная неделя! На трибунах для знатной публики пел сводный хор московских и санкт-петербургских цыган, в буфете играл модный румынский оркестр Тассико. В один из дней полеты совершались «в высочайшем присутствии» Николая II, который «всемилостивейше пожаловал авиаторам» дорогие подарки. Авиатору Попову, например, были подарены золотые часы с цепочкой и изображением государственного герба от торгового дома Павла Буре.
На Коломяжском ипподроме, где летали летчики, и на поле вокруг собирались толпы зрителей – более 160 тыс.! Полеты производили неизгладимое впечатление. Писатель Лев Успенский 10-летним мальчиком смотрел полеты вместе с мамой, а позже описал реакцию зрителей на, казалось бы, совсем непримечательный двухминутный полет французского летчика Юбера Латама: «Десятки тысяч людей, питерцев, с ревом неистового восторга, смяв всякую охрану, неслись по влажной весенней траве, захватив в свою вопящую, рукоплещущую на бегу массу солдат стартовой команды, горстку французов, русских членов аэроклуба, разнаряженных дам, карманных воришек, чистивших весь день кошельки у публики, филеров, разносчиков съестного, неслись туда, где торопливо, видя это приближение, то выскакивал наружу, то вновь испуганно вжимался в свою маленькую ванночку-гондолу сам месье Гебер Латам».
Леонид Андреев посещал полеты чуть ли не ежедневно и охотно делился с прессой своими восторгами. В интервью газете «Биржевые ведомости» он восклицал, что летчик это человек, «стоящий прямо перед небом, бросающий взгляд в его глубину и летящий в воздух, в этом есть что-то от героического человека, того героического человека будущего, который окончательно победит стихии... Какой волшебный век!».
 |
| Рекламная афиша Первой авиационной недели, 1910 год. Иллюстрации из архива автора |
А вот Александр Блок не был в восторге, хотя в письме к матери он заметил, что «в полетах людей, даже неудачных, есть что-то древнее и сужденное человечеству, следовательно, высокое». Вскоре Блок даст свое поэтическое осмысление авиации, но это будет после еще одного авиационного события.
«Демонская машина»
Блока
24 сентября (7 октября) 1910 года в Санкт-Петербурге проходил первый Всероссийский праздник воздухоплавания. Праздник шел к концу, когда, выпав на высоте 385 м из разрушающегося аэроплана, на глазах у многотысячной толпы в ужасающем полете разбился летчик Лев Мациевич. Невиданная ранее – падение с неба! – смерть ошеломила всех.
И в том же сентябре 1910 года, в стихотворении «Комета» Блок кратко определит триумфальное настроение летчиков в строчках: «Но гибель не страшна герою,/ Пока безумствует мечта» – и откровенно назовет аэроплан «демонской машиной», демонской в том смысле, что аэроплан не даст человечеству желанного блаженного и возвышенного полета, что аэроплан лишь искушает людей жалким механическим подобием истинного полета. А в ноябре появится знаменитое теперь стихотворение Блока «В неуверенном, зыбком полете»:
В неуверенном, зыбком полёте
Ты над бездной взвился и повис.
Что-то древнее есть
в повороте
Мёртвых крыльев,
подогнутых вниз.
Как ты можешь летать
и кружиться
Без любви, без души, без лица?
О, стальная, бесстрастная
птица,
Чем ты можешь прославить
Творца?
В серых сферах летай
и скитайся,
Пусть оркестр на трибуне
гремит,
Но под лёгкую музыку вальса
Остановится сердце и винт.
Блок занял свою позицию в отношении авиации окончательно. Полет аэроплана для него обманный, безжизненный, не имеющий ничего общего с полетами души, духа, о которых тысячелетиями грезило человечество.
В мае 1911 года в Санкт-Петербурге проходила Вторая авиационная неделя. 14 мая на Коломяжском аэродроме Блок своими глазами видел гибель летчика В.Ф. Смита. Памяти летчика Смита и памяти Льва Мациевича он посвятил стихотворение «Авиатор»:
Зачем ты в небе был,
отважный,
В свой первый и последний раз?
Чтоб львице светской
и продажной
Поднять к тебе фиалки глаз?
Или восторг самозабвенья
Губительный изведал ты,
Безумно возалкал паденья
И сам остановил винты?
Иль отравил твой мозг
несчастный
Грядущих войн ужасный вид:
Ночной летун, во мгле
ненастной
Земле несущий динамит?
 |
| Похороны летчика Льва Мациевича. |
Так через смерть летчиков раскрылась для Блока бездуховная сущность авиации. И в дальнейшем, в преддверии Первой мировой войны и вопреки всеобщему ликованию в связи с успехами авиации он будет следовать своей интуиции, своему предчувствию, что летающие машины предвещают недоброе:
Зачем пропеллер, воя, режет
Туман холодный и пустой?
Дорога в бесконечность
Совершенно иначе воспринял смерть летчика Леонид Андреев. Он тоже был потрясен смертью Мациевича и написал рассказ «Полет», который первоначально назвал «Надсмертное».
Летчик, герой рассказа Леонида Андреева, вполне счастлив в своей земной жизни, но, взлетев, попадает в необычное состояние: «Только кратчайшее мгновение прошло, как отделился Юрий Михайлович от земли, а уже находится он в мире ином, в иной стихии, легкой и безграничной, как сама мечта».
Летчик летит все выше, забывает свою земную жизнь и любовь, прозревает, что полет на аэроплане это прямой путь к воссоединению с высшим божественным началом: «И вдруг он понял, что это и есть прямая дорога из одной бесконечности в другую, что так и влетит он, стремящийся из этой вечности в другую, где широко открытыми стоят и ждут его высокие двери его святого тайного жилища».
А дальше летчик естественно приходит к пониманию, что уже не вернется на землю.
У Леонида Андреева есть и другие рассуждения об авиации, в других произведениях. Но рассказ «Полет» сам Андреев считал одним из самых показательных для своего творчества.
Действительно, в «Полете» Андреев художественно воплотил общую интуицию, о которой свидетельствовали и летавшие на аэропланах. Эмрост, один из пассажиров летчика Михаила Ефимова, свидетельствовал, что в полете «чувствуешь что-то совершенно новое, чего никогда не испытывал, и очень цельное и полное, настолько далекое от жизни земной, что теряешь реальность…».
Мысль, что летчик может избежать обычной человеческой смерти и непосредственно вознестись на небо, была характерна не только для русской культуры. В Европе представление об особой смерти летчика распространилось во время Первой мировой войны. Именно так интерпретировалась поэтами и писателями гибель самого знаменитого в те годы французского летчика Жоржа Гинмера. Гинмер был сбит над Фландрией 11 сентября 1917 года. Его тело нашли не сразу, и этот факт повлек за собой миф о том, что знаменитый летчик не умер, а был восхищен во плоти на небо и там превращен в юного и прекрасного бога.
Вера в особую смерть летящего на аэроплане жила долго. Когда в 1949 году французская певица Эдит Пиаф узнала, что ее возлюбленный Марсель Седан разбился в авиакатастрофе, она воскликнула: «Он умер в небе, значит он живой!»
Андреев и Блок – две позиции, два взгляда на авиацию, два разных отклика духовной русской культуры на полет аэроплана. Иную позицию, далекую или близкую Андрееву или Блоку, займут Валерий Брюсов, Марина Цветаева, Игорь Северянин, Василий Каменский. Об этом мы поговорим в следующих статьях.
А в заключение сегодняшнего рассказа обратим внимание на то, что процесс культурной ассимиляции, культурного усвоения авиации шел через рождение образов и идей, которые сегодня могут показаться наивными. Но в то время они имели поворотное значение в формировании у человека нового мироощущения, в реальной жизни отрывавшегося от привязанности к Земле.
Дарья Гармоненко