Сергей Хайтун
Руководитель ФАНО Михаил Котюков всегда подчеркивает свою близость к проблемам ученых, но пока это выливается лишь в рост бумагооборота. Фото с сайта www.fano.gov.ru
Мне 74 года, но оборотов пока на сбавляю: из моих 12 монографий 7 опубликованы после 2004 года, последние две – в 2014 и 2015 годах. Работаю над 13-й, в голове держу умысел на 14-ю. В Институте истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН, где я до недавнего времени трудился, был не последним человеком. Тем не менее я уволился из Академии наук, в которой работал с 1972 года. Над монографиями буду трудиться дома, жить – на пенсию. Трудно, конечно, зато освобожусь от тошнотворного гнета Федерального агентства научных организаций (ФАНО), под которым мы все в Академии наук пребываем вот уже около двух с половиной лет.
Атака вируса
Читатель, работающий в РАН, про этот гнет все знает и без меня. С появлением ФАНО бумагооборот вырос многократно (говорят, в восемь раз, и мне эта оценка не кажется завышенной). Все мы вынуждены писать один отчет за другим, и каждый раз по новой, все более дурацкой форме (что само по себе я бы приравнял к пытке). Работающие в ФАНО «мыслители» придумывают все новые показатели труда ученых, не имеющие научного смысла (это я говорю ответственно, как автор двух наукометрических монографий), и мы сами должны мылить себе веревку, рассчитывая эти показатели для себя.
К примеру, поначалу ФАНО возлюбило индекс Хирша – один из показателей цитируемости, заимствованный на Западе, но не имеющий там широкого хождения из-за его бесполезности. Практика показала, что если грамотно регистрировать в Российском индексе научного цитирования (РИНЦ) свои публикации, то этот показатель можно существенно себе поднять. Я, например, поднял свой Хирш (с помощью коллег) с 8 до 15. Что же это за объективный показатель такой, который так поддается «натиранию градусника»!
Словом, все это надоело мне до смерти. Академик Эрик Михайлович Галимов в своем открытом письме (11.04.15) объяснил, что не хочет быть сотрудником ФАНО (за что ФАНО незамедлительно уволило его с поста директора Института геохимии и аналитической химии РАН). Я скажу иначе: не хочу быть рабом ФАНО.
Я бы не уволился, если бы ФАНО было частным случаем и существовала надежда на восстановление справедливости в отдельно взятой РАН. Но нет, такое творится и в других областях российской жизни. Школы, больницы, вузы, научные институты объединяют по чисто административно-хозяйственным соображениям, не принимая во внимание «тонкие материи», касающиеся собственно работы учителей, врачей, преподавателей, ученых.
Руководство страны знает, кто во всем этом безобразии виноват: «Сегодняшний госаппарат является в значительной степени забюрократизированной, коррумпированной системой, не мотивированной на позитивные изменения, а тем более на динамичное развитие» (Владимир Путин).
Образно говоря, российскую бюрократию поразил некий «вирус», введший ее в состояние полного безумия. Природа этого «вируса», если судить по научной литературе и СМИ, пока не выявлена. Поэтому я предлагаю собственный диагноз.
Природа номенклатуры
Известно, что при достаточно интенсивном взаимодействии индивидов образуемые ими социальные структуры (министерства и ведомства, научные школы, спортивные общества и общества потребителей и пр.) проявляют вполне «разумную» склонность работать на себя, парируя атаки извне. По внешним проявлениям их поведение порой неотличимо от поведения разумных существ, обладающих мышлением.
Разные авторы обозначают этот феномен разными словами: «коллективное бессознательное», «групповое сознание», «общественное сознание», «надличностное сознание», «групповая индивидуальность» и т.д. Я предпочитаю говорить о социальных «разумных» системах (СРС). Важно, что СРС ведет себя как самостоятельная надындивидуальная сущность (самость), не уведомляющая составляющих ее людей о своих «намерениях» и действиях.
Именно такой СРС, на мой взгляд, и является сегодня российская бюрократия. Ее специфика состоит в том, что составляющие ее чиновники объединены мощной системой привилегий, базирующейся на их гигантской коллективной собственности – номенклатурной собственности.
Сами чиновники утверждают, что эта собственность принадлежит государству, а у них находится только в хозяйственном ведении. Это игра слов. Речь идет об особой форме собственности, не частной и не государственной. Природа той или иной собственности определяется ведь не только тем, кто ею управляет, но и тем, кто ее потребляет. А потребляют номенклатурную собственность через посредство привилегий только и исключительно чиновники. Ее коллективный характер, то есть то, что она не принадлежит чиновникам порознь, и объединяет их в мощную СРС, работающую на себя.
Именно надындивидуальной природой номенклатуры объясняется та бездушность, с которой она подминает людей. «Во всеохватывающей бюрократической системе ни бюрократы, ни их подчиненные уже не будут настоящими человеческими существами» (Людвиг фон Мизес).
Двенадцатый пункт Леха Валенсы
Нас уверяют, что номенклатура с ее привилегиями – это нормально, что она была всегда и что она существует в других странах. Ничего подобного, коллективную собственность чиновников изобрели большевики. До того в мире существовали только ее зачатки – в Древнем и средневековом Китае, у Католической и Православной церкви... В странах развитого рынка коллективной собственности чиновников точно нет, стало быть, нет там и номенклатуры. Не было ее и в царской России.
В СССР эгоистические устремления номенклатуры до какой-то степени сдерживались идеологическими «скрепами» и плановой экономикой. Переходя к рыночной экономике, младореформаторы сохранили номенклатуру. Более того, в ноябре-декабре 1993 года, после расстрела парламента, Борис Ельцин специальными указами ее укрепил.
Во-первых, он восстановил Управление делами КПСС под названием Управления делами президента, поручив ему жизнеобеспечение 12 тыс. высших функционеров страны в разных ветвях власти, включая членов парламента. Во-вторых, около миллиона чиновников, обозначенных как «государственные служащие», были официально выделены в особую касту со своим уставом и особой системой оплаты труда, включающей собственную пенсионную систему (для остальных россиян пенсия составляет в среднем 22–24% от зарплаты, у госслужащих она начинается с 75%).
Все это не могло не подействовать: кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Власть в стране после некоторого периода «разброда и шатания» вернулась к номенклатуре. Отсутствие идеологических «скреп» и вольница рынка усугубили ее негативную природу – лиса получила свободу действий в курятнике. И номенклатура пошла вразнос...
Диагноз болезни диктует ее лечение: нужно отменить привилегии чиновников (уравнять их в этом отношении с другими россиянами). В результате номенклатура как СРС вместе с ее коллективным «мозгом» рассыплется, а чиновничество вернется в нормальное – неноменклатурное – состояние. Лех Валенса в Польше пошел именно по этому пути: 12-м пунктом в перечне требований «Солидарности» от 17 августа 1980 года стояла отмена привилегий.
По этому же пути пошел в свое время и гениальный Ли Куан Ю в Сингапуре: «В сингапурском руководстве есть четкое мнение по поводу того, что порождает коррупцию. Это прежде всего... само наличие всяческих льгот и привилегий, которые развращают человека, делают его иждивенцем» (Со Ки Хин, директор Управления по расследованию коррупции при премьер-министре Сингапура).
В России Борис Ельцин с Егором Гайдаром, как уже говорилось, привилегий чиновников не отменили, и номенклатура себя реанимировала, последствия чего мы хлебаем по полной.
Когда в России будут отменены привилегии чиновников, тогда я и вернусь в свой институт. Что, впрочем, учитывая реальное положение дел в стране и мой возраст, крайне сомнительно.
