Андрей Ваганов
Коммунистическое будущее однозначно трактовалось как светлое. Насколько цифровое будущее можно назвать светлым – об этом и спорят футурологи.
Постер к фильму «Тринадцатый этаж». 1999
В Санкт-Петербургском политехническом университете Петра Великого прошла международная научно-практическая конференция «Контуры будущего: технологии и инновации в культурном контексте». В конференции приняли участие почти 150 ученых из многих городов России (Санкт-Петербург, Москва, Череповец, Шахты, Томск, Нижний Новгород, Самара), а также из Армении, Белоруссии, Греции, Великобритании, Казахстана, Словакии, Польши, Германии, Египта, Канады, Нидерландов, Португалии, США, Финляндии, Франции, Швейцарии, Эстонии, Южной Африки.
В Питере – думать о будущем
В отличие от многих других научных мероприятий на эту тему, где стремятся определить именно вещественную оболочку будущих технологий, – например, параллельно петербургской конференции в НИУ Высшая школа экономики в Москве проходила Седьмая международная научная конференция «Форсайт и научно-техническая и инновационная политика» – программный комитет конференции в Политехническом университете Петра Великого сделал акцент именно на онтологии Будущего как такового.
«Для постиндустриального общества будущее превратилось в пространство риска и нелинейного конструирования ожиданий, – отмечалось в приглашении, разосланном участникам конференции организаторами. – Будущее существует сегодня как дискурс и риторика, как соперничество образов и программ, формирующих потенциал реальных инноваций. Сценарии будущего продуктивны и обладают преобразующей силой – они направляют исследовательские практики, политические и экономические решения, формируют акторов и точки роста».
«Внимание участников было сфокусировано на понимании будущего как пространства политической борьбы; конструировании властных отношений и их влиянии на сценарии будущего; философских и этических аспектах производства научно-технического знания о будущем; «грамматиках будущего» и анализе роли нарратива и метафор; эстетическом измерении технологий будущего; истории и архивах будущего, – подчеркивает Надежда Алмазова, директор Гуманитарного института Санкт-Петербургского политехнического университета Петра Великого. – По замечанию английского социолога Энтони Гидденса, будущее стало пространством контрфактических возможностей и открылось для колонизации».
Отсюда – говорящие названия пленарных и секционных заседаний конференции: «Будущее как эпистемологическая проблема», «Биотехноэтика», «Политика и управление в парадигме развития цифровых технологий», «Со-конструирование общества, науки и технологий», «Новые медиа. Коммуникационная игра», «В поисках «Большого взрыва», «Экономика счастья в обществе будущего», «Производство знания в современной науке и культуре», «Архитектоника будущего…», «Новая медиальность искусства и истории», «История будущего», «Этика в цифровую эпоху», «Креативные практики и технологии будущего», «Философия образования», «Изображая будущее. Создает ли фантастика реальность?».
Одним словом, участникам конференции было предложено обратить внимание на концепцию социотехнического воображаемого как совокупности культурных практик для конструирования образов желаемого будущего. Причем в эти процессы вовлечены не только традиционные эксперты (ученые и инженеры), но и политики, писатели, журналисты, художники.
Светлое и коммунистическое
Известный американский футуролог и писатель-фантаст Брюс Стерлинг как-то заметил: «Тот, кто сумеет нарисовать детальную и полностью адекватную картину будущего, просто не может быть человеком – это волшебник. Подобного пророка немедленно сочли бы крайне опасным и попытались изолировать от общества». Тем не менее что с человеком не делай, а он упорно «желает знать, что будет».
 |
| Прогноз профессора Александра Дриккера: у человека возможно представить распространение нервной системы и за пределы тела. |
Возможно, что онтологической причиной распада Советского Союза как раз и стала элиминация этого врожденного чувства. Будущее было только одно – светлое коммунистическое. Одно на всех.
«Социализм виделся массам как общество справедливости, равенства и изобилия. И, безусловно, это общество не могло не быть индустриально развитым, – отметила в докладе «Социализм как индустриальная мечта (Массовые представления о социализме в советском обществе в 1920-е гг.)» Светлана Ульянова из Санкт-Петербургского политехнического университета. – Некто А.В. Нарядкин писал В.И. Ленину в феврале 1918 года: «Товарищ Ленин! Мы с Вами стремимся к одной цели – социалистическому строю, но между нами следующая разница. Вы силён, я нет. Вы стремитесь к цели с оружием в руках, я нет. Вы имеете страшного врага в лице всемирной буржуазии, я нет. Вы намерены насадить социалистический строй по всей России, а я лишь в небольшом уголке России. <…> Большевики не достигнут намеченной прекрасной цели, ибо к этой цели следует идти другим путем, который мне хорошо известен, – в двух словах: члены «Общества Социализм» не получают денег на руки, но получают полный комфорт – питательную пищу, прекрасное жилище, теплую одежду, чистое белье и проч. (все собственного производства)». Неизвестно, откуда автор письма предполагал взять те блага, которыми полно, по его представлению, социалистическое общество (у председателя Совнаркома он просил 100 млн рублей на свой проект)».
В пролетарской поэзии появляется много описаний заводов и фабрик – «дворцов труда», например: «Я подслушал эти песни золотых грядущих дней/ В шуме фабрик, в криках стали, в злобном шелесте ремней./ Я смотрел, как мой товарищ золотую сталь ковал,/ И в тот миг Зари Грядущей лик чудесный разгадал» (Кириллов В., «Грядущее», 1918). Парадоксально, но воспевание социалистической фабрики достигает апогея именно тогда, когда экономическая жизнь страны замирает, заводы лежат в руинах.
Не менее интересную фактуру на эту тему приводит Татьяна Шоломова из Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена («Футуристические прогнозы и письма потомкам как способы взаимодействия с будущим»). В ряду попыток решения вполне актуальной технологической проблемы – передать будущим поколениям накопленные знания или важную информацию (например, сообщение, рассчитанное на прочтение через 10 тыс. лет, о том, что в Юкка-Маунтин (США) планировалось создать хранилище радиоактивных отходов) Татьяна Шоломова выделяет феномен писем «комсомольцам XXI века».
«Надо сказать, – подчеркивает она, – что эти послания на 50 лет вперед оказались адресованы в никуда и ни к кому. У них нет читателя. Контраст между ожидаемым будущим с построенным коммунизмом и пассажирскими рейсами на Марс – и наступившим «обществом потребления» таков, что появились как пародийные «письма потомкам», так и саркастические «ответы предкам»…
Но при этом надо отметить одну парадоксальную особенность. Неожиданно мгновенно – даже в краткосрочной исторической ретроспективе – футурология вдруг сделалась вполне университетским, академическим занятием в России.
В 1974 году один из авторов сборника статей ведущих советских ученых «Заглянем в будущее», профессор Александр Китайгородский ставил под сомнение содержательность самого термина «футурология»: «…строго говоря, такой науки не существует, ибо уверенные прогнозы способен делать лишь узкий специалист в своей области».
Самый основной инстинкт
 |
| Обсуждение альтернативных вероятностей будущего продолжалось и во время перерывов на кофе. Фото предоставлено организаторами конференции «Контуры будущего» |
Результаты такой экстраполяции, проделанной «узкими специалистами в своей области», впечатляют. Вот небольшая подборка примеров.
«Электродвигатели никогда не вытеснят лошадь, потому что стоимость цинка, расходуемого в батареях, больше стоимости овса, который съедает лошадь, выполняющая ту же работу» (Джеймс Прескотт Джоуль, английский физик, экспериментально доказал закон сохранения энергии, 1850-е годы);
«Нет никаких оснований для оправдания применения высоковольтных переменных токов как в научных, так и в коммерческих целях…» (Томас Альва Эдисон, 1899 год);
«Я вовсе не склонен признавать даже гипотетическую превращаемость элементов друг в друга» (Дмитрий Иванович Менделеев, 1902 год, после посещения лаборатории Пьера и Марии Кюри в Париже);
«Атомом для практических целей овладеть невозможно» (Эрнст Резерфорд, 1919 год);
«Я не верю в возможность использования атомной энергии в ближайшие сто лет» (Альберт Эйнштейн, 1920-е годы)…
Все это, так сказать, – примеры негативных прогнозов. Не менее ошибочными чаще всего становятся и позитивные экстраполяции. «Ожидается создание к 2005 году опытной термоядерной электростанции, что впоследствии приведет к значительным изменениям в энергетике», – отмечали в 1983 году члены проблемной комиссии «Развитие фундаментальных исследований в СССР», почти сплошь академики.
Итак, экстраполяция. Как всегда, радикально об этом методе высказался Владимир Набоков в романе «Под знаком незаконнорожденных» (1947): «Пытаться составить карты нашего «завтра» по данным, предоставленным нашим «вчера», – значит пренебрегать основным элементом будущего – его полным несуществованием. Мы ошибочно принимаем за рациональное движение тот свирепый напор, с которым настоящее врывается в эту пустоту».
Показательно в этом смысле и признание научного координатора издательского проекта «Космонавтика XXI века» (2011), члена-корреспондента РАН, летчика-космонавта России Юрия Батурина. «По ряду причин <…> сама постановка задачи сверхдолгосрочного прогноза (на XXI век) вызвала возражения у многих серьезных ученых, инженеров, конструкторов, которые под благовидными предлогами отказались участвовать в подготовке предлагаемой книги. Они не взялись за эту работу именно потому, что хотели сохранить репутацию серьезных специалистов. Как правило, мы слышали ссылки на неподтвердившиеся прогнозы даже на меньшие сроки».
И далее Юрий Батурин делает очень важное методологическое замечание относительно применения методов экстраполяции функций для разработки искомых прогнозов. «Такого рода попытка неминуемо должна основываться на гипотезе, что факторы, обусловливающие характер предшествующего развития, скорее будут сохранять свои характеристики, нежели изменять их, – пишет Батурин. – И тогда эффект совместного действия указанных факторов проявляется в большей мере в продолжении тенденции, а не кардинальном изменении ее. Трудность, однако, состоит в том, что по мере увеличения временной глубины прогноза быстро повышается вероятность того, что указанная гипотеза перестанет быть справедливой».
Похоже, экстраполяция – это своего рода еще один основной инстинкт. Возможно, самый основной: недаром биологи в своих экспериментах на определение уровня когнитивных способностей тех или иных подопытных животных прежде всего предъявляют им тест на экстраполяцию.
Вот и Ари Рип, профессор философии науки и технологий Университета Твенте (Нидерланды) в докладе «Прогнозирование запланированного и его формализация в технонауке и технологии» заметил: «У человека есть врожденная способность к предвидению-в-действии. Одной из основных способностей человека является предвкушение чего-либо, а точнее прогнозирование чего-то запланированного; данное антропологическое понятие связано с периодом скорее уже прожитого, а не запланированного времени (греч. миф. Кайрос – божество благоприятного момента)».
Кстати, фактически приверженцем экстраполяции как основного прогностического метода был выдающийся писатель-фантаст, ученый и футуролог Артур Кларк: «Задача писателей-фантастов (и любых других литераторов) – создавать произведения искусства. И это все. Однако иногда авторы могут пытаться предсказывать возможное будущее, хотя я предпочитаю использовать слово «экстраполировать». (Однако заметим, что когда в 1964 году корпорация РЭНД делала прогноз развития науки и техники на 50 лет методом опроса экспертов, в число этих экспертов попал и Артур Кларк, и его коллега, писатель-фантаст Айзек Азимов.)
«Дай прошлому прерваться!»
Но как тогда быть с тем, что еще в середине XIII века английский философ, естествоиспытатель и богослов Роджер Бэкон в труде «Послание о тайных действиях искусства и природы» дает прогноз будущих технических изобретений – пароход, автомобиль, самолет, телескоп, – которые никак не могли быть «выведены» ни из наличествовавших на тот момент научных знаний, ни тем более техники и технологий.
Все дело в том, что любые экстраполяционные прогнозы исходят из одного неявного правила: будущего как такового в данный момент не существует (это тонко угадал и сформулировал цитированный выше Набоков); будущее делается нами, компетентными учеными и экспертами, сегодня (наивность такой самооценки опять же отмечена в набоковской цитате).
Еще 20–30 лет назад будущее заканчивалось – вернее, считалось вполне созданным – с появлением на прилавках очередного «гаджета».
Но теперь постепенно приходит понимание того, что создание «гаджета» – только потенциальная точка кристаллизации будущего. Вернее, вопрошание будущего. Отсюда – интересное следствие: будущее можно формировать, создавая «гаджеты». Так, по подсчетам американского социолога Уильяма Огборна, изобретение радио имело более 150 различных последствий в социокультурной сфере.
Будущее приобретает свойства субъектной субстанции. Экстраполяция – это лишь попытка оконтурить ближайшие подступы к этому будущему. Причем при экстраполировании ни о какой «психологии будущего» речи не идет и она, психология будущего, в расчет не принимается. Отсюда и такой фатально низкий КПД реализуемости экстраполяционных прогнозов будущего. Может быть, и поэтому вполне актуален призыв профессора Санкт-Петербургского государственного университета Галины Лола: «Дай будущему случиться, не тащи все из прошлого. Дай прошлому прерваться».
Так или иначе, но большинство из докладов, представленных на конференции «Контуры будущего», касались темы цифрового будущего и технологий искусственного интеллекта (ИИ). Тут были как пессимистические прогнозы («Ключевое ограничение – человеческое мышление. Если это ограничение будет преодолено, то на Земле будут жить другие сущности»), так и вполне оптимистические («Цель и перспективы развития искусственного интеллекта – не гигабайты и мегагерцы, а пробуждение эмоций, межполушарного диалога – расширение сознания»).
Пожалуй, вызвавший наиболее острую дискуссию доклад «Цифровое полушарие и новое пространство сознания» представил профессор Института философии Санкт-Петербургского государственного университета Александр Дриккер. Вот несколько выдержек из него.
«Адаптация к усложняющейся с ростом многообразия среде в биологической эволюции обеспечивалась выделением новых, высших отделов нервной системы. Для морфологических изменений сегодня нет времени. Но для человека – существа культурно-биологического – возможно представить распространение нервной системы и за пределы тела. Реальный претендент на подобную роль – компьютер, базисные принципы которого совпадают с принципами работы мозга. И в эволюции центральной нервной системы, и в развитии автоматов сохраняется общий принцип: высший орган берет на себя интегральные функции, а более простые функции автономизируются и передаются нижним отделам. <…>
Избавляя ведущее полушарие от рутинных, счетных повседневных забот, возможно, провоцирующих его раздражительность и агрессивность, искусственный интеллект стимулирует восстановление утраченной интактным мозгом (который характеризуется спаренной работой полушарий под руководством левого – рационального) в рациональной культуре способности к креативному межполушарному диалогу. Более того, учитывая способность мыслящей машины к обретению самостоятельного «мнения», можно предположить, что мозг таким образом обогатится третьим полушарием, что открывает перспективу тройственной дискуссии с ее неисчерпаемой вариативностью, освобождает сознание для мыслей и чувств уже не биологических или социальных, но истинно человеческих.
В подобной перспективе меняются представления о главной роли и цели важнейшего направления актуальной культуры – развития искусственного интеллекта. В его цифровом пространстве сознанию открывается удивительная возможность с помощью пробуждающегося образного полушария, активированных глубинных лимбических структур (реактора эмоций) реализовать поразительный потенциал мозга в новой истинно сапиентной фазе культуры».
Другой вопрос – обрадуемся ли мы такому наступившему будущему? Недаром замечено, что истории-предупреждения о будущем чаще всего объявляются спекулятивными. Как с грустью признался профессор Ари Рип: «Я не фаталист. Но и не оптимист – это уж точно!»
Санкт-Петербург–Москва
