Пандемия показала, что медицинской науки у нас почти не осталось

Несмотря на впечатляющий список российских научных организаций, работающих в области вирусологии, лекарство от COVID-19 скорее всего нам придется закупать на Западе. Фото РИА Новости

Первая, очевидная реальность, данная нам в условиях пандемии в ощущениях, – человек, сколько бы он ни мнил себя геологической силой, остается не самой важной частью природы. Он просто ее часть. Не более важная, чем какой-то простенький набор нуклеиновых кислот: то ли вещество с признаками жизни, то ли живое существо с признаками вещества – вирус SARS-CoV-2, он же «уханьский вирус», он же просто «коронавирус».

Кстати, вес всех особей вида Homo sapiense на планете – 200 млн т; столько же, сколько и вирусов. Для сравнения: грибов, например, 12 млрд т, а бактерий – 70 млрд т! Так что мы в одной, суперлегкой весовой категории, как раз с вирусами. И вот один из представителей далеко не самого многочисленного вида вирусов, зашевелился (или его расшевелили) – судороги пошли по всей планете. На начало мая в мире насчитывалось 14 стран, в которых еще не было отмечено заболеваний COVID-19, вызываемого этой инфекцией. Страшно подумать, если с таким же эффектом зашевелятся хотя бы те же грибы…

Что показала эпидемия

Если теперь перейти с этого мегамасштаба на локальный российский, то можно отметить одно любопытное явление – размывание значения экспертного научного знания.

Еще в конце января – начале февраля руководитель отдела вирусологии Института экспериментальной медицины Лариса Руденко убедительно поясняла: «Это не эпидемия, это вспышка, не надо паники, это не конец света, есть более опасные вирусы. У него (коронавирус. – А.В.) не такой уровень распространения, как у других инфекций – кори, гриппа. Он появился в декабре и, если бы скорость распространения была, как у гриппа, то мы бы уже имели эпидемию».

Профессор Павел Воробьев, президент Московского городского научного общества терапевтов: «Этих вирусов несть числа. И коронавирус составляет чуть не 10% (видел и такие данные) в числе респираторных инфекций, то есть в два раза больше, чем грипп».

Глава Всемирной организации здравоохранения Тедрос Адханом заявлял, что сейчас (январь. – А.В.) не видит необходимости эвакуировать иностранцев из китайского города Ухань, который считается эпицентром распространения нового типа коронавируса.

Самым взвешенным и по-научному корректным на тот момент – январь – оказалось заявление президента Российской академии наук Александра Сергеева (физика по своей научной специальности): «Тот коэффициент геометрической прогрессии, который фиксируется за счет Китая, если он будет еще в течение месяца, то заболевание может перерасти в глобальную эпидемию». Что и произошло вскоре. 11 марта все тот же оптимист, глава ВОЗ Тедрос Адханом вынужден был объявить вспышку COVID-19 пандемией, то есть глобальной.

Какие выводы напрашиваются? Если формулировать предельно жестко, то эпидемия показала, что отечественная медицина оказалась недостаточно квалифицированной и малопрофессиональной. Особенно на уровне «руководящих» ею органов. При этом, если говорить конкретно об эпидемиологии (вирусологии, клеточной и молекулярной биологии), то впечатляет даже самый поверхностный обзор организаций и должностных лиц, засветившихся в этой коронавирусной пандемии:

• главный внештатный эпидемиолог Минздрава РФ;

• главный пульмонолог Минздрава РФ;

• главный внештатный специалист Минздрава РФ по инфекционным болезням;

• кафедра микробиологии, вирусологии и иммунологии Первого МГМУ им. И.М. Сеченова;

• Федеральный научно-клинический центр физико-химической медицины (ФНКЦ ФХМ) Федерального медико-биологического агентства (ФМБА);

• Институт вакцин и сывороток им. И.И. Мечникова;

• Национальный исследовательский центр эпидемиологии и микробиологии им. Н.Ф. Гамалеи;

• НИИ эпидемиологии и микробиологии им. Г.Н. Габричевского;

• Институт биологии гена Российской академии наук;

• Государственный научный центр вирусологии и биотехнологии «Вектор»;

• Центр Genetico (резидент Сколково);

• ФГБУ «НИИ гриппа им. А.А. Смородинцева» Минздрава России…

И что в итоге? Как отмечает в своем блоге на сайте агентства rosbalt.ru научный писатель Сергей Лесков: «Всерьез применительно к борьбе с COVID-19 можно говорить только о препарате триазавирин, созданном несколько лет назад в Институте органического синтеза. Но его для проверки передали в Китай, который, чтобы выйти сухим из воды, готов исследовать любые зелья. В Институте органической химии создали препарат фортепрен, который хорошо лечит коронавирус. Но только у кошек…»

И на этом фоне, 20 апреля, на совещании по санитарно-эпидемиологической обстановке в России, президент Владимир Путин дает поручение главе Минздрава Михаилу Мурашко проработать ускорение регистрации вакцины от коронавируса и ввоза оборудования для производства лекарства. Все выглядит так, что вакцина уже у нас в кармане. Правда, пока только в кармане ученого-вирусолога. Увы… Стандартный срок создания вакцин - 10 лет. Это мировая практика. И даже в современной ситуации, когда гигантские ресурсы, научные и финансовые, во всем мире брошены на разработку вакцины от COVID-19, большой удачей будет, если этот срок «ужмется» до 3 - 5 лет.

А президент РАН Александр Сергеев откровенно признавался 16 апреля: «Конечно, надо сказать, мы особенно в это время ощущаем, что у РАН нет прямого организационного ресурса, чтобы заниматься этими работами, и действительно мы не можем, грубо говоря, поставить под ружье какие-то академические институты, которые бы сконцентрировались и начали работать по этой тематике».

Куда же она делась – фундаментальная наука?

В чем мы преуспели – в составлении математических моделей распространения коронавирусной инфекции. Это сейчас едва ли не самый продаваемый товар в медийном пространстве. Математическая школа исторически была сильной в России. Одной из ведущих в мире, а в некоторые периоды – просто ведущей. Хотя, чтобы добиться такого статуса, понадобилось не менее 150 лет, если отсчитывать от 1724 года – года основания Российской академии наук.

А ведь мировая вирусология –вообще молодая наука: вирусы были открыты в 1892 году русским ученым Дмитрием Ивановским. В России из этого временного отрезка нужно вычесть лет 50 – когда единственно правильной признавалась «мичуринская биология» вкупе с «теориями» академиков Трофима Лысенко и Ольги Лепешинской и признанием генетики лженаукой.

Сейчас удобный момент объективно оценить уровень оставшейся в России фундаментальной науки, биологии в частности. Фундаментальная наука оказывается незаменимой именно в условиях форс-мажора. Где же ее взять – фундаментальную науку? Куда же она делась при таком разнообразии вроде бы научных организаций в области биологии и вирусологии?

Институт статистических исследований и экономики знаний НИУ «Высшая школа экономики» в конце апреля опубликовал обзор «Технологии для здравоохранения: патентный анализ». Вот краткие выводы из этого обзора.

«В 2018 году российские заявители подали 2 тыс. патентных заявок на изобретения в области медицинских технологий, 1,2 тыс. – в области фармацевтики и 0,5 тыс. – биотехнологий. Такое распределение в целом характерно и для глобального технологического рынка: медицинские технологии являются крупнейшей областью из тех, что можно отнести к сфере здравоохранения (47% от общего числа таких патентных заявок в 2018 году)».

«За последнее десятилетие уровень патентной активности отечественных разработчиков – несмотря на отдельные ее всплески – в рассматриваемых областях практически не изменился. В мире, напротив, число патентуемых изобретений стабильно возрастало – в среднем на 4–8% в год (в фармацевтике и медицинских технологиях соответственно). В связи с этим России не удалось заметно усилить свои позиции в мировых рейтингах: по числу патентных заявок на изобретения в области медицинских технологий страна занимает сегодня 11-е место, в фармацевтике – 10-е, в биотехнологиях – 13-е.

В 2018 году в зарубежные ведомства заявители из России подали лишь 210 патентных заявок на изобретения в области медицинских технологий (10,4% от общего числа таких заявок), в области фармацевтики – 344 (28,3%), в биотехнологиях – 108 (22,2%)»;

«...к 2018 году число зарубежных заявок в этой области (новые фармацевтические решения. – А.В.) снизилось на 5% по сравнению с уровнем 2010 года.

Иностранные заявители, напротив, постепенно усиливают свое присутствие на российском рынке интеллектуальной собственности. Особенно заметно это в области био- и медицинских технологий: число патентных заявок на изобретения, поданных в России нерезидентами, увеличилось здесь за 2010–2018 годы на 72,5 и 22,5% соответственно. Это привело к усилению технологической зависимости России в данных областях».

И вывод, который делают из этого анализа, эксперты Института статистических исследований и экономики знаний: «Динамика патентной активности российских разработчиков не соответствует глобальным вызовам. В будущем это может привести к ослаблению позиции страны на мировом технологическом рынке, усилению ее зависимости от зарубежных технологий в такой социально значимой сфере, как здравоохранение».

Заметим, что все эти процессы происходят в десятилетие, когда в России была максимально прорежена академическая наука. Реформа Академии наук, начатая в июне 2013 года, наконец-то начала приносить плоды. Правда, мы не знаем, кого «благодарить» за эти дары данайцев…

Экспертная фантасмагория

По данным на конец апреля, пять крупнейших технологических компаний мира выделили около 1,25 млрд долл. для борьбы с COVID-19. Alphabet – 856,5 млн; Facebook – 248 млн; Amazon – 98,5 млн; Microsoft – 27,5 млн и Apple – 22 млн долл. У нас тоже теплилась такая надежда, по крайней мере нам ее активно внушали идеологи и технологи реформы академической науки в 2013 году, что тут-то и наступит звездный час российских высокотехнологичных компаний. Однако в 2018 году интенсивность затрат отечественных компаний на технологические инновации (их доля в общем объеме отгруженной продукции) составила всего лишь 2,1%. В составе отгруженной продукции 6,5% приходится на инновационные товары, работы, услуги (Наука. Технологии. Инновации: 2020: Краткий статистический сборник – М.: НИУ ВШЭ, 2020).

Прямо-таки фантасмагорично на этом фоне выглядит другая статистика «научно-технологического прорыва»: «За последние 25 лет в Смоленской области было восстановлено и построено более 140 храмов, возрождено 6 монастырей и 2 православные гимназии, но при этом построена всего 1 новая школа, а ликвидировано (закрыто) – более 40 школ» («Новые известия», 27 мая 2019 года). Справедливости ради надо отметить, что и здесь коронавирус заставил скорректировать приоритеты.

9 апреля на сайте Министерства науки и высшего образования РФ было размещено постановление правительства РФ о внесении изменения в Государственную программу научно-технологического развития (НТР) России, рассчитанную до 2030 года. В целом стоимость программы увеличилась на 103 млрд руб. Половина из них будет дополнительно выделена на научные исследования. В сегодняшних ценах эта «половина» составит примерно 700 млн долл. Что-то получит и биология.

Некоторые эксперты придумали этому неповторимому сочетанию красивое название – «прорывной консерватизм». Но эти политкорректные лингвистические упражнения вовсе не так безобидны, как кажутся.

Замена фундаментального европейского концепта «истинности» (или хотя бы «объективности») на концепт «политкорректности» приводит и к изменению статуса научного знания. Сегодня явная или скрытая абсолютизация политкорректности ведет к маргинализации самого института науки. В итоге мы сегодня и имеем в лучшем случае политкорректных биоэкспертов, которые ни сами уже не могут проводить исследования, ни создать условия для их проведения своим подчиненным, ни ответственно задуматься о состоянии медицины и медицинской науки в стране.

Опасность такой ситуации в более общем плане очень хорошо сформулировал словенский философ Славой Жижек в известном эссе «Чему учит прах» (2010). «Экспансия научного мировоззрения в нашем обществе демонстрирует два неожиданных свойства, – пишет Жижек, – мы все больше и больше полагаемся на мнение экспертов даже в таких сугубо интимных сферах, как секс и религия, но при этом само научное знание распадается на множество непоследовательных и противоречивых дискурсов. На смену платоновской диалектике плюрализма мнений (докса) и единственно возможной объективной научной истины (эпистеме) приходит столкновение бесконечного числа взаимоисключающих «экспертных оценок».