Анатолий Цирульников
|
|
В 1930 году абсолютно серьезно обсуждался такой проект: «Сделаем так: вот огромный дом, где живут взрослые, а рядом маленький домик, он соединен теплым коридором. И в этом маленьком доме живут дети». Детский сад, 1929 г. Фото © РИА Новости |
«Воспитание – борьба. Форма или метод?»
И в стенах тихих академических институтов педагогики жизнь шла своим чередом. Проводили исследования, писали отчеты. Институтов и сотрудников тогда было немного. В Москве выделялись два: Институт научной педагогики при втором МГУ и Институт марксистско-ленинской педагогики. Считалось, что в первом собираются «правые», а во втором – «левые». На самом деле никто из них себя правым или левым не считал. Считали себя истинными педагогами-марксистами. При Наркомпросе существовало даже такое добровольное Общество педагогов-марксистов, куда входили те и другие.
Но жизнь за стенами институтов раскололась на «уклоны», шла идеологическая борьба, и надо было как-то на все это реагировать...
Из протокола заседания методологической секции Института научной педагогики при втором МГУ. 31 марта 1930 года.
И. Свадковский: «Итак, наш основной тезис: воспитание в классовом обществе есть форма классовой борьбы».
Все согласны: Пистрак, Пинкевич... Спорят только: «форма» или «метод»? Один, кажется, не согласен. Некий Тавзарашвили.
Тавзарашвили: «Надо признать, что педагогика не есть политика. Это надо было показать нашим товарищам, которые кричали о том, что педагогика – это политика. В чем дело, товарищи? Разве наша Советская власть занимается педагогическим делом одним? Это неправильно. Здесь написано: «педагогика есть форма политики».
Свадковский: «Но не всякой политики».
Тавзарашвили: «Это не знаю...»
Но случалось, даже ярый сторонник «педагогики-политики» проговаривался. Вот и Свадковский где-то в одном месте обмолвился, что педагогика есть наука воспитания человека. И ему сразу на это указывают.
Эскин: «Откройте книгу любого буржуазного автора. Что вы там увидите? «Педагогика есть наука воспитания человека». То есть то же самое. Поэтому я считаю, что данное определение Ивана Фомича ничего не дает. Здесь я ничего не узнаю, а я хочу что-нибудь узнать...»
Интересно, о ком это он так мягко, по-товарищески хочет узнать: о буржуазном авторе? Иване Фомиче Свадковском? О человеке?
«Уклон правый или левый?»
А вот другая справка представляет значительный интерес. Это даже не справка, а рукопись коллективной книги ученых-педагогов, участников первой дискуссии. Называется она так: «Против искажения марксизма в педагогике. Критика книги А.Г. Калашникова «Очерки марксистской педагогики», 1930».
Содержание глав: Глава 1. И. Свадковский. Против искажения марксизма в педагогике. Глава 2. П.А. Пинкевич. Об ошибках А.Г. Калашникова. Глава 3. М. Пистрак. Две вредные теории. Глава 4. А. Рындич. Эмпиризм в педагогике. Глава 5. С. Каменев. О классовой борьбе в педагогике. И наконец, покаянное приложение: Заявление А.Г. Калашникова в методологическую комиссию Института научной педагогики при втором МГУ.
Знаем только Макаренко, Крупскую... А остальные, жившие и работавшие рядом и не менее тогда известные, остались во тьме. Стерилизованная история. Нас просто обокрали. Многие ли теперь знают, кто такой А.Г. Калашников и почему ему посвящена такая странная книга?
Алексей Григорьевич Калашников – директор Института научной педагогики при втором МГУ. Профессор. Редактор первой Советской педагогической энциклопедии. Не берусь оценивать его труды. Скажу только, что в этой энциклопедии, второе издание которой вышло в 1927 году, участвовал цвет культуры. 69 авторов, среди них академики Боголей и Ферсман, профессор Блонский, Бахтин, Выгодский, Шацкий – созвездие имен...
Статья Калашникова в этой энциклопедии шла второй, сразу после Луначарского. А через какие-то два-три года выходит в свет книга того же А.Г. Калашникова на ту же тему: «Очерки марксистской педагогики». Повернуть на 180 градусов за это короткое время автор, учитывая зрелый возраст, не мог. Была статья, стала книга. И ближайшие соратники, сотрудники по институту, единомышленники были, конечно, с ней знакомы до выхода в свет. Вот только вышла она неудачно. В тот самый момент в других областях жизни как раз громили «правый уклон».
И кто-то разглядел в этой методологической, значит, заведомо рискованной книге тот самый уклон, а может быть, заподозрил автора в связях с Промпартией. (Существовала ли таковая на самом деле или это один из симулякров, созданных «вождем народов», чтобы уничтожить своих не конкурентов даже, а просто людей, несколько иначе мысливших, – до сих пор вопрос дискуссионный.) Короче говоря, Калашников попал. Нет, пока еще не под статью, не к стенке, не в концлагерь. И ближайших сотрудников вряд ли вызывали в ОГПУ. А может, вызывали? Установить сейчас это почти невозможно. Понятно только одно: год, полгода назад были соратниками, а через полгода...
«По т. Калашникову выходит, что различные точки зрения по отношению к воспитанию могут быть у лиц, владеющих одной и той же методологией. Это, конечно, в лучшем случае шалость пера: вернее же – перед нами искажение марксизма. При единой методологической установке (Маркс, Ленин) у исследователей имеется одна основная точка зрения...»
Еще пока только Маркс, Ленин. Еще нет Сталина. Листая стенограммы, протоколы, отчеты, удивляешься: в 28-м, 29-м, в 30-м годах имя «вождя народов» в психологии и педагогике (а «педагог» по-гречески означает «ведущий») почти не упоминается. Как будто вождя нет, как будто бы он за скобками. Но они же сами тащат его в скобки!
«Наша педагогическая дискуссия до сих пор все еще не получила своего твердого, принципиального руководящего разрешения».
Что же это они, сами себе намыливают веревку? Почему?
Политический вывод из «концепции»
Известный историк смежной науки – психологии академик Академии педагогических наук Артур Владимирович Петровский рассказывал о двух крупных психологах. В начале 30-х это были молодые люди, товарищи, и один в полемическом задоре навешивал на другого ярлыки. «Витька, перестань», – говорил другой. Тот продолжал. «Перестань, Витька, меня посадят». Наконец сказал: «Если не перестанешь, поколочу». И действительно, встретил в укромном месте и поколотил. И тот перестал.
– Он что же, не понимал? – спросил я Петровского.
– Да нет, он был просто искренне уверен, что кругом идеологические враги, – ответил Артур Владимирович.
Может быть, и участники педагогической дискуссии были «просто искренне уверены»? Но ведь не мальчишки. Одному из них, И.Ф. Свадковскому по тем временам лет немало – 35. Выпущена в свет первая советская монография: «Социальное» воспитание в Америке». Ученый. И так о другом ученом: «Это идеология прямого недоверия политике партии», «поклеп на Ленина». Он станет доктором, профессором. В 1936 году, через месяц после постановления о педологии – лженауке о детстве, выпустит брошюру, где будет громить человека, который привел его в науку, – Блонского. Станет академиком...
А другие? Каков тон критического анализа, стиль речи: «Два-три вопросика», «Не попахивают ли все эти факторы...», «Оговорочки?», «Схемка-то, деликатно выражаясь, подгуляла»…
Альберт Михайлович Пинкевич тоже среди авторов «монографии». Но выражается осторожнее: «эклектизм». Иначе нутро не позволяет. Профессор, ректор второго МГУ. Интеллигент... Что он чувствует, участвуя в этом: неловкость, стыд? Или интеллигент не может в этом участвовать?
Меня мучит вопрос, на который я не знаю ответа: были ли они той же самой интеллигенцией, создавшей после революции уникальные программы демократической школы. Издававшей в 19-м году спорный журнал «Педагогическая мысль». Это те же, выпустившие первую педагогическую энциклопедию? Или другие?
Моисей Михайлович Пистрак. Больно говорить тут об этом замечательном педагоге, заведующем знаменитой опытно-показательной школой-коммуной им. Лепешинского. И слова его, отпечатанные в протоколе, повторять больно. Вот он говорит: «В этом месте меня охватила тревога за Алексея Григорьевича: а на странице такой-то моя тревога нашла подтверждение». Ему тревожно, страшно.
В автобиографии, написанной годом раньше, в 29-м, для «Вестника просвещения», Пистрак вспоминает, что основное чувство, которое владело им в детстве, в еврейском местечке в Каменск-Подольске, был страх. Страх, создававшийся не родителями, а бытом, который сам находился под тройным страхом. Страх и гнев Божий, страх раввината, страх и гнет городового, пристава, дворника... «Не боль от пинков и колотушек, а человеческая несправедливость – вот что было наиболее обидным для меня...»
А засело занозой почему-то одно детское впечатление Пистрака, его школа «хедер с фонариками». После уроков, вспоминал он, дети шли обедать домой, а потом снова возвращались в школу по пустырю, иногда поздно, зимой рано темнеет. И дети брали с собой фонарики. Было страшно, и как игра – дети в темноте с фонариками...
«Не находит ли т. Калашников, что он грубейшим образом...»
«В нашу эпоху, когда классовый враг готов на все, чтобы ослабить, задушить, сорвать...» Далее слова ученого-педагога С. Каменева, даже смягченные стенографисткой, воспроизводить в печатном виде неловко. Только конец: «политический вывод из «концепции» т. Калашникова напрашивается сам собой...».
«Оставим детей в городе или выселим?»
И вот уже нет директора т. Калашникова. Но и другим, усердно писавшим эту книгу, не легче...
И у «левых» в дружественном Институте марксистско-ленинской педагогики много работы. Во-первых, в соответствии с установкой – бескомпромиссная критика «правых». А в свободное время (пока «правые» занимаются самокритикой) надо же и своей теорией заняться. Обществом будущего, школой будущего... А на кой там школа? Человека воспитывает машина, улица, педагогика социалистического города.
Вот станет город коммунистическим, и школу – к черту! Вместо «казенных мешков», заверяет директор института «левых», построим подвижные, на колесах. Поселки по 30 больших домов, в каждом 2000 народу, а между домами полкилометра парка. Дом, парк, снова дом, и так город выходит за черту города и сливается с социалистической деревней...
Таким им воображался Автострой под Нижним Тагилом. А в набросках планов Сталинграда и Магнитогорска уже фигурировали «детские городки», вынесенные за черту города.
Впрочем, насчет «детского городка» шли споры.
Из стенограммы заседания комиссии по общеметодологическим вопросам Института марксистско-ленинской педагогики. 21 февраля 1930 года.
Сабсович: «Почему детей за пределы города? В том числе потому, что надо думать о взрослых. Взрослые будут усталые. Приходят в этот большой, пусть в социалистическом городе, дом, а здесь плачут ребята, ссорятся, кричат. Взрослым нужно отдохнуть, а их беспокоят».
Шульгин: «Почему это так? Разве это характерная особенность ребенка, что он непременно должен плакать, непременно должен быть нервным, должен мешать своему папаше и мамаше? В социалистическом городе мы изменим быт детей и взрослых, и плача не будет».
Голос: «Не надо детей за пределы города!»
Сабсович: «Сделаем так: вот огромный дом, где живут взрослые, а рядом маленький домик, он соединен теплым коридором. И в этом маленьком доме живут дети».
Шульгин: «Лишь бы не слышать, как кричат дети, пусть они в этом маленьком доме кричат?»
Голос: «Один большой дом, а в нем два сектора – взрослый и детский».
Шульгин: «Это же то же самое! Не удалось выселить ребятишек за 60 верст, так в пределах дома хотят построить такую стену, которая бы заглушала детский крик».
Голос: «А пускай живут на втором этаже школы...»
Читаешь это, и никак в голове не укладывается: педагогика социалистического города, конец 20-х... Это чтобы не думать о сегодняшнем, насущном, реальном и опасном?
«Не станем ли мы почвой для новых людей?»
Из протокола расширенного заседания ученого совета Института научной педагогики при втором МГУ с участием сотрудников Института марксистско-ленинской педагогики. 1931 год.
Шульгин («левый»): «Руководитель института снят, течение разбито. Но было бы величайшим легкомыслием думать, что, разбив верхушку, возглавляющую это течение...»
Голоса: «Пинкевич, Свадковский...»
Шульгин: «...что, разбив верхушку, мы уничтожили корни и гнезда. Борьба должна идти и должна быть более ожесточенной, чем была до сих пор (шум, одобрение). На днях вы получите новую покаянную литературу: в журнале «За коммунистическое просвещение» будут два письма, в которых товарищи каются в своих установках (смех). Я думаю, что, несмотря на эти заявления, товарищи до конца еще не разуверились и нам нужно...»
Тов. Панфилов (кажется, «левый» из бывших «правых»): «Я спрашиваю, правильно ли была направлена дискуссия? На мой взгляд, она имела некоторые неправильности... Дискуссия не имела действенного характера, того, который развивала партия, разбирая буржуазную сущность взглядов Бухарина, суть взглядов Троцкого. Этой политической действенности наша дискуссия не имела. Если бы дело было так, разве Калашников до сих пор сидел бы на руководстве педагогической кафедрой? Разве его книги гуляли бы до сих пор и путали сознание просвещенцев?»
Л. Раскин (то ли «правый», то ли «левый», не установил, но бьет в сердце): «Хочу напомнить об одном лице, не принимающем непосредственного участия в дискуссии, – о Шацком. Он занимается практикой. Мы за ним следим или нет? У Шацкого вышла книга «Трудовые уголки в колхозе». Мы обратили внимание на эту книгу? Вот хрестоматия под редакцией Шацкого, критика на нее была сделана на страницах «Правды». Мы отстаем от библиографического отдела «Правды». Орган Центрального комитета кивает нам пальцем...»
И они правильно поймут кивок... Кинутся и на Шацкого, «идеолога правого крыла московских педагогов». Выдающегося педагога, организатора первой опытной станции Наркомпроса попытается защитить Крупская, с возмущением напишет в редакцию «Вечерней Москвы». Позднее будет спасать Блонского, но не спасет в 37-м его сыновей. Их останется мало, очень мало, старых просвещенцев, и они не спасут от погрома ни школу в начале 30-х, ни пионерию в 35-м, ни педологию в 36-м, ни последние опытные станции Наркомпроса в 37-м... Даже в 29-м они не спасут от чистки учеников – детей буржуев, середняков, кустарей, ремесленников, изгоняемых из школ вслед за учителями, лишаемых завтраков, учебников, прав. «Чтобы пролетарское государство когда-нибудь провозглашало, что часть населения оно всегда будет держать во тьме, – этого лозунга Интернационал еще не слыхал, – с ужасом писала Крупская. – Разве мыслимо возвращаться назад к Средним векам?»
Но было уже поздно.
Из стенограммы заседания комиссии «Педагогика социалистического города» Института марксистско-ленинской педагогики. 21 февраля 1930 года (незадолго до разгрома «левых»).
Записка: «Будут ли при социализме пионервожатые?»
Ответ Шульгина: «На этот вопрос ответить легко. При развернутом социализме классовой борьбы не будет, следовательно, не будет партий, следовательно, не будет пионервожатых».
Записка: «Неужели за такой короткий срок вы думаете переделать идеологию людей, чтобы они пошли работать добровольно?»
Ответ: «Я думаю, что идеология людей сейчас переделывается чрезвычайно быстро».
Записка: «Куда денутся старики?»
Ответ: «Неужели вы так быстро думаете состариться? (Смех в зале.) Когда мы планировали социалистический город, для стариков город мы не планировали. Может быть, нужно построить специально социалистический город для стариков».
Записка: «Те, кто в ближайшие годы кончают вуз, не будут ли почвой для новых людей?»
Ответ: «Мне не нравится эта записка. Я лично считаю, что мы живем в самое счастливое время. Я делаю это не для того, чтобы быть навозом для будущего человека, а потому что я сам хочу быстрейшего социализма и увижу его. (Аплодисменты.) В коммунистическом обществе, товарищи, будет совсем другая жизнь. Будут бороться с природой. Может быть, ездить на дачу на Марс! Таких форм борьбы, которые мы переживаем, у будущего человека не будет, и ему будет интересно читать литературу нашего времени».
Краткая справка о судьбе некоторых участников дискуссии.
Шульгин Виктор Николаевич. Доктор исторических наук. В 1931 году уличен в 13 политических ошибках. Снят со всех постов и отстранен от педагогической работы. Чудом спасся. Был выслан. Занимался музейным делом.
Каменев Семен Алексеевич. Заведующий кафедрой педагогики Ростовского университета. После 1931 года защитил докторскую диссертацию (утверждена ВАК Наркомпроса РСФСР в 1935 году). В 1937 году репрессирован. Расстрелян.
Калашников Алексей Григорьевич. После 1931 года, разгрома правых и левых, руководил исследовательской работой в Главпрофобре. В 1945–1946 годах заместитель, в 1946–1948 годах нарком (министр) просвещения РСФСР. Стал действительным членом академии. Умер в 1962 году.
Рындич Андриан Филиппович. Заведующий отделом совпартшколы и комвузов Главполитпросвета. Профессор. Арестован в ночь на 17 мая 1936 года и выслан на Колыму. В 1940 году осужден вторично на 10 лет. В извещении семье сообщено, что умер 19 сентября 1944 года от воспаления легких. Реабилитирован посмертно.
Пинкевич Альберт Петрович. Профессор. В 1937 году репрессирован. Реабилитирован посмертно.
Таков драматический финал этой педагогической дискуссии для левых и правых, крайних и умеренных. В 1935 году закончит существование общество педагогов-марксистов, и наукой о воспитании человека станут заниматься другие люди.
Или те же самые? Может быть, этот вопрос самый главный. Научились мы чему-то у истории или не научились? Понимаем, о чем нынешняя дискуссия, кто ее ведет, ради чего? Какое отношение наука о воспитании человека имеет непосредственно к человеку? К его ответственности за свои поступки? Способности трезво оценивать их последствия? Ведать, что творит? Чтобы не вздохнули о нас: слепые котята. Дети в темноте с фонариками.
Дарья Гармоненко
комментарии(0)