Куда дрейфует ковчег под названием «Остров Россия»

Евразийская составляющая творческого наследия Льва Гумилева сосредоточена в первую очередь на продвижении идеи о благотворности «татаро-монгольского ига» для исторической судьбы России.  Фото с сайта www.enu.kz

Реальная идеология

Для прояснения тезиса обратимся к российской истории. В царской России официальная власть в качестве идеологии декларировала знаменитую триаду графа Уварова: «Самодержавие, православие, народность». Под самодержавием подразумевалась верность царствующей династии, под православием – особая ответственность Российской империи перед единоверцами. А вот с «народностью» было сложнее, поскольку попытки официальных лиц и публицистов середины XIX века создать «официальную теорию народности» ни к чему не привели. Подавляющая часть русского населения империи находилась в крайне дискриминируемом состоянии и совершенно не подходила под определение «носитель особого духа», который бы являлся в том числе и «опорой трона».

Реальной же идеологией элиты Российской империи было западничество. Вспомним, в романе «Отцы и дети» Ивана Тургенева Базаров своими учителями считает «германцев», а его оппонент Павел Петрович восхищается английской аристократией и в конце книги уезжает за границу.

Соответственно и в религиозном плане западничество не проходило бесследно. Так, Владимир Соловьев замечал, что «раз религиозная свобода будет допущена в России… половина высшего общества перейдет в католичество».

Противостоящие западникам славянофилы опять-таки делали выбор в пользу внешних целей и приоритетов. В итоге идеи о защите интересов как славянства, так и православия приводили Россию к весьма неудачным войнам – Крымская 1854 года, Русско-турецкая 1878 года и катастрофическая Первая мировая, спровоцированная австро-сербским конфликтом, в который Россия косвенно вмешалась.

Только в конце XIX – начале XX века взоры части российской элиты обратились внутрь страны, в какой-то степени под влиянием лозунга Александра III «Россия должна принадлежать русским». И это при том, что именно этот император провел в жизнь циркуляр «о кухаркиных детях», направленный против интересов большинства русского народа, и заключил союз с Францией, потенциально опасный для Российской империи. Но тренд был задан, и уже такие разные мыслители, как Ф.М. Достоевский, Д.И. Менделеев и выдающийся государственный деятель П.А. Столыпин попытались искать ориентиры для развития страны внутри самой России.

Ни топоса, ни хартленда

Здесь существенно будет вспомнить две работы, вышедшие примерно в одно время: «Отчет генерала-адъютанта Куропаткина» (1906) и «Географическая ось истории» Х.Д. Маккиндера (Mackinder, 1904).

Несмотря на совершенно различные цели, стоявшие перед авторами, и русский генерал, и английский географ попытались определить внешние границы некоего пространства – Российской империи и евразийского геополитического топоса и «хартленда» (англ. Heartland – срединная земля) соответственно. Куропаткин ясно показал, что при выходе российских границ за некие оптимальные пределы, в основном на юге и на западе, резко возрастает расход как людских, так и материальных ресурсов на их получение и последующее удержание. Напротив, Маккиндер обозначил гипотетические координаты «хартленда» как стратегически важной центральной земли «мирового острова», которая, с его точки зрения, представляет собой Российскую империю без ее западных территорий и Тихоокеанского побережья.

Ход истории опрокинул все логичные и разумные рассуждения: по итогам Первой мировой войны и последующих «революций» власть в России захватила на тот момент маргинальная партия большевиков. Вместо славянофильства, западничества, «хартленда» и самодержавия в стране, в границах, очень близких к маккиндеровским, воцарился марксизм в его самой агрессивной форме. Теперь Москва вместо православного Града на семи холмах и Третьего Рима предлагала миру идеи «экспроприации экспроприаторов» и «диктатуры пролетариата». Пожар мировой революции в итоге удалось потушить, но большевистский режим в России остался и объявил НЭП, что означало смягчение наиболее жестоких ограничений.

Предположив, что эволюция большевизма возможна, часть русской интеллектуальной эмиграции в начале 20-х годов создала весьма оригинальное идеолого-мировоззренческое учение, названное ими «евразийство». Самые важные идеи евразийцев, изначально возникшие в том числе как объяснение поражения антибольшевистских сил, выглядели следующим образом.

И сама Россия, и населяющие ее народы есть отдельная, самодостаточная и имеющая полную внутреннюю ценность система, не нуждающаяся во внешних силах. Границы этой России, с точки зрения евразийцев, совпадали с границами СССР середины 20-х годов XX века и включали Монголию, которая тогда вполне могла считаться частью Советской России.

«Славяне есть – славянства нет»

Некоторые исследователи видят истоки евразийства в славянофильстве, что, с точки зрения автора, совершенно неверно. Достаточно напомнить, что в идеологической схеме евразийства одним из важнейших постулатов является максима: «славяне есть – славянства нет». То есть именно коренные народы, проживающие внутри границ СССР, и есть та система, которая – не обязательно в военном либо ином агрессивном плане – противопоставляет себя другим цивилизационным системам. В первую очередь европейской, но не только.

Такие цивилизации, как китайская, индийская или исламская, политически также чужды жителям евразийской России, поскольку идеология этой системы базируется на принципиально иных источниках. Это как славянские и византийские традиции, так и этнопсихологические черты «туранских» (то есть финно-угорских и тюркских) племен, влившихся в русский национальный образ. По крайней мере так – в терминологии основателя и лидера «первого» евразийства князя Н.С. Трубецкого.

Кроме того, евразийцы полностью изменили традиционную оценку монгольского завоевания русских княжеств. Они предложили трактовать это событие не как тяжкое иго, а как процесс созидания новой государственности в принципиально иных границах.

К разочарованию евразийцев, большевистские адресаты не заинтересовались их новыми идеями. Более того, с 30-х годов XX века руководство ВКП(б) взяло откровенно проевропейский курс интеграции в Версальскую систему. Причем союзниками СССР стали как «западническая» Франция, так и «славянская» Чехословакия. Кроме того, всемирный характер коммунистической доктрины сближал ее скорее с идеологией Третьего Рима, чем с замкнутым внутрь себя евразийством. Так что практически полное исчезновение с повестки дня в середине 30-х годов евразийства как живого и вполне сформировавшегося, но альтернативного курсу Компартии учения стало закономерным финалом.

Евразийская целостность в опасности

Нужно заметить, что и Великая Отечественная война, и крах сталинизма несколько поубавили привлекательность идей союза граждан СССР с мировым пролетариатом. И постепенно идея «новой общности людей – советского народа» как первичного по отношению к мировому коммунистическому движению – начала проникать даже в государственную пропаганду. Но по субъективным причинам, в том числе из-за необходимости поддержки братских компартий и предоставления титульным нациям советских республик привилегий по отношению к «нетитульным», сильно тормозился процесс самоосознания советскими гражданами себя как чего-то единого и противоположного всем другим жителям планеты Земля.

И даже впервые достигнутое единство максимально возможных «евразийских» территорий (СЭВ и Варшавский договор) не было использовано ни руководством, ни идеологами СССР для самоорганизации этого пространства в нечто альтернативное любому другому цивилизационному проекту.

Закономерный крах коммунистического блока в силу комплекса объективных и субъективных факторов привел к распаду не только социалистического содружества, но и собственно СССР. Таким образом, евразийская целостность российского пространства впервые за много лет оказалась нарушена. Но благодаря возникшей на развалинах коммунизма свободе дискуссий появилась возможность вновь озвучить и осмыслить идеи евразийцев.

Так, евразийская составляющая творческого наследия Льва Гумилева сосредоточена в первую очередь на историческом аспекте. Точнее, на продвижении идеи о благотворности «татаро-монгольского ига» для исторической судьбы России и представлении ее судьбы как «симбиоза леса и степи». Разумеется, это была отнюдь не главная часть евразийского учения, но для его пропаганды и появления интереса к исходным работам евразийцев Л.Н. Гумилев сделал очень много.

Также и концепция Александра Дугина о «Новой Евразии» как территории, связанной идеологией и некой традицией, противостоящей глобалистским тенденциям, хотя и имела весьма отдаленное отношение к исходному евразийству, но вместе с тем поддержала в обществе интерес именно к евразийскому взгляду на будущее России. Это было важно в условиях 90-х годов ХХ века, когда в нашей стране всепоглощающе господствовали западные ценности и образ мысли. Критически мыслящие интеллектуалы, в том числе Зиновьев, обращали внимание своих читателей на то, что последствия такого заимствования чужой идеологии («западнизма» по Зиновьеву) в России могут быть весьма плачевны.

Важным событием в деле осмысления происходящего в стране в постперестроечное время стал выход эссе Вадима Цымбурского «Остров Россия. Перспективы российской геополитики» (1993) и последовавшего за ним «Метаморфоза России» (1994) с рядом более поздних дополнений. Считая сомнительной саму идею «евразийского выбора», автор попытался обосновать «самость» уже существующей в своих новых границах России как альтернативы иным цивилизационным проектам. Но как только ему приходилось очерчивать границы «острова», становилось понятно, что в них существование самодостаточного и никуда не встроенного государства затруднительно. В частности, «вторая Великороссия», по Цымбурскому, расположенная между Уральскими горами и Восточно-Сибирским плоскогорьем, подрезалась с юга границей с Казахстаном, что нарушало и экономическое и транспортное единство этой территории.

Однако следует учитывать, что при жизни Цымбурского (он скончался в 2009 году) глобализация мира выглядела скорее решением, чем проблемой, хотя кризис 2008 года уже показал, что кажущееся благополучие в мире находится под большим вопросом.

«Остров» vs «Остов»

Еще одна, напрямую не связанная с евразийством идея, – концепция «Русского мира», которая была представлена широкой публике в 1990-е годы работами методолога и философа Петра Щедровицкого. С его точки зрения, «Русский мир» – сетевая структура больших и малых сообществ, думающих и говорящих на русском языке. Не секрет, что на территории, очерченной административными границами Российской Федерации (то есть на «Острове» Цымбурского. – М.Б.), проживает едва ли половина населения «русского мира».

В завязавшейся между двумя учеными дискуссии возникло интересное противопоставление «острова» Россия – «остову» Россия. То есть Российская Федерация в ее современных границах представлялась Щедровицкому основой, становым хребтом полноценного «русского мира», по его собственному определению – ядром.

Странно, но никому из них двоих в то время не пришло в голову, что именно евразийский подход к проблеме совмещения «русского мира» с «островом Россия» и даст возможность логического завершения этого процесса. Поскольку основная часть людей русской культуры, носителей русского языка, русского (в самом широком понимании этого слова) мироощущения проживает как раз на территории «евразийской России» – РФ, Казахстан, Белоруссия, Киргизия, Украина.

К сожалению, начавшаяся было и успешно продвигавшаяся евразийская интеграция была прервана оранжевой революцией на Украине (2004). Реакция «коллективного Запада» на события 2014-го показала его иррациональную враждебность любой России: даже самой лояльной западным ценностям и экономически Западу выгодной.

Но одновременно с большим экономическим ущербом эта конфронтация, включающая в себя санкции, эмбарго, аресты счетов и т.п., показала российским элитам очевидное: на Западе им ничего хорошего «не светит», по крайней мере в массовом масштабе и на постоянной основе.

Соответственно все более востребованными стали интеграционные идеи: среди них евразийская, как адекватная сложившейся ситуации. Одним из факторов ее востребованности можно считать осознание элитой РФ того, что печальная история «европейского выбора» Украины универсальна. Евразийские территории Запад категорически не хочет включать в свой состав, даже неся значительные репутационные и экономические издержки. Второй новый фактор, подтолкнувший интеграционные процессы на евразийском пространстве, – возрастающая неадекватность уже мировых элит, провоцирующая усиление глобального кризиса.

Вместо границы – лимитроф

Параллельно нарастают другие глобальные угрозы, которые превращают «остров Россия» в «Россию как Ковчег», на котором есть шанс спастись от грядущего «нового потопа». Однако, как остроумно заметил тот же Вадим Цымбурский: «В начале 90-х годов некоторые либералы из Института философии ходили по коридорам и говорили: «Ребята, мы ведь все в одной лодке», на что я им отвечал: «Вот именно потому, что мы в одной лодке, стратегическая задача – выкинуть другого за борт, и если он будет цепляться – стукнуть веслом по голове». Из этого следует, что пускать в «Ковчег «Россия» надо исключительно своих.

Основы для такого определения существуют. Это давно действующий ЕврАзЭС, с 2014 года реорганизованный в Евразийский экономический союз (ЕАЭС), в рамках которого пусть медленно, но осуществляются процессы хотя бы экономической интеграции. И главная задача идеологов как евразийства, так и «русского мира» – довести до руководящих слоев своих стран понимание выгодности такой интеграции.

Кроме того, на границах Евразийского союза есть не только потенциально антагонистические цивилизационные проекты, такие как радикально исламский или китайский, но и пространство «Великого лимитрофа», то есть межцивилизационного пространства.

Так же как и термин «Евразия» – обозначение континента – не имеет прямого отношения к названию «евразийство», так и термин «лимитроф», некогда придуманный для государств «санитарного кордона вокруг большевистской России», сегодня приобрел иное значение, «пограничье» вообще. «Великий лимитроф» нет необходимости интегрировать в «евразийскую Россию», но желательно поддерживать в независимом состоянии и вовлекать в свои экономические проекты.

Если говорить конкретно, вдоль условной «евразийской» границы вслед за Китаем, проамериканской в данный момент Монголией и весьма плотной связкой Китая и Пакистана с Афганистаном (в китайском языке для Пакистана есть весьма лестное определение – «железный брат») следует не входящий ни в какую сверхцивилизацию Иран (нейтральный по отношению к РФ, но дружественный к пророссийским Армении и Сирии).

Земледельческие цивилизации бывших советских республик Средней Азии – Туркмении, Узбекистана, Таджикистана – это уже практически готовый союзник будущей Евразийской России. И в силу плотных экономических связей, и в силу общего прошлого и части духовных ценностей, включая совместную победу в Великой Отечественной войне. Этим странам сегодня всерьез угрожают с юга, и возможность, пусть даже потенциальная, воспользоваться российским «ядерным щитом» для среднеазиатских республик очень важна.

Далее расположена Турция – инициатор своего собственного неоосманского проекта. Этот проект идее «ковчега России» не враждебен, что показало взаимодействие сторон в процессе второй карабахской войны. Протурецкий Азербайджан действовал в плотном взаимодействии с российской стороной и старался максимально возможно учесть ее интересы.

Что же до западных соседей, то в данный момент все они в той или иной степени вовлечены в европейский цивилизационный проект. И хотя, как мне представляется, крах этого проекта не за горами, до последнего момента никаких изменений в политике европейских элит на сплочение вокруг Брюсселя и Берлина не произойдет.

Единственный важный субъект, который в настоящее время никак не вовлечен в процессы евразийской интеграции, – Украина. С одной стороны, в стране налицо полное разочарование в результатах «европейского выбора». Даже приближенный к современной украинской власти политолог Алексей Арестович называет ее европейский проект одним из четырех неудавшихся. К сожалению, сегодня в отличие от 2014 года Украину можно рассматривать лишь в качестве потенциального «лимитрофа», что, безусловно, осложняет создание полноценного евразийского объединения. Впрочем, если это объединение в итоге окажется хотя бы успешнее всех прочих, то вхождение в его состав Украины окажется вполне вероятным.

Представляется, что достойным ответом на вызовы современности было бы создание евразийского союза, включающего в себя бывшие советские республики Белоруссию, Российскую Федерацию, Казахстан, Кыргызстан, а в перспективе и Украину. Эта идея имеет под собой самую различную основу: этнографическую, географическую, политическую, лингвистическую, оборонную, экономическую, идеологическую и геополитическую.

Главное – суметь выработать такую концепцию этого объединения, которая была бы приемлемой для всех его участников и давала бы им ощутимые преимущества во взаимовыгодном сосуществовании. Таково одно из актуальных современных прочтений и переосмыслений идеологии евразийства как своеобразного компаративного инструмента.