Цивилизационный транзит и постколониальность Африки

Франко-камерунский философ Ашиль Мбембе считает, что постколониальные исследования – это эклектичный комплекс. Фото Reuters

Раздвигая границы истории, мы приближаемся к социальному и когнитивному перевороту. Мир представляется более хаотичным, однако это не стохастический, а динамический хаос. Неспособность воспринять его потоковую связность отражает скорее изъяны человеческого сознания. Упорядочивая зыбкий горизонт, мы преобразуем этот хаос в космос. Но растет также соприкосновение с неизвестностью и ее коварными интерпретациями, проявляясь трещинами в корпусе, казалось бы, устоявшегося и познанного. Востребованным является именно критический взгляд, опознающий то, что противоречит нашим ожиданиям.

Маршруты в антропокосмосе

Версии инакости состязаются за воплощение, атакуя, отрицая, преодолевая прошлое. В растворяющем историю безвременье они отыскивают коридоры возможностей, предоставляя миру шанс обнаружить и осознать «настающее настоящее». Кодекс знания включает как императив неразделяемую цельность взаимодействий (принципы как принцепсы) – это плацента, в которую погружен социоген, определяющий начала: культурную стилистику эпохи и ментальность ее обитателей.

Жизнь – последовательность переворотов, деконструкция конструкций – все чаще дает повод усомниться в прогнозируемости истории. Опознать иное, переосмыслив прописи, компетенции, технологии, – значит произвести когнитивную и социальную революцию, совершить переход, шагнув в пульсирующую пустоту. «Дорожная карта» на кромке атласа Современности – ареал скалярных рисков, чреватых адаптацией или инволюцией, хаотизацией или прорывом. Роковые условия и критические возможности возникают в тот миг, когда Ахиллес и черепаха оказываются в разных мирах.

Большие явления и процессы – такие как состояние вещества, физический космос, человеческое сообщество, человек per se, сознание – переживают фазовые переходы, кризисы, инициации (rites of passage). Продвижение в будущее меняет обстоятельства, проблематику, смысловые поля и координаты футур-истории. Маршруты в антропокосмосе, не будучи связаны анизотропностью физического времени, эксплуатируют богатство открывающихся, пересекающихся и запутанных в принадлежности территорий.

Три релевантные теме категории, отражающие, по крайней мере отчасти, ландшафт и лейтмотив происходящего, были в последнее время предметом исследования: «цивилизационный транзит», «деколониальный/эпистемологический поворот» и «постколониальность».

Критическая мозаика

Постколониальная проблематика сегодня опознается и утверждается во все более широком круге явлений в региональных и глобальном ракурсах. Колониальность продолжает существовать в не вполне постколониальном мире как феномен и как проблема. Однако борьбу за политический и экономический суверенитет замещает практика социокультурной и психологической деколонизации людей и сообществ. Южноафриканский политический активист, антрополог Арчи Мафиджи в свое время на волне охвативших Африку преобразований, позитивных и негативных, писал: «Нам нужна не только политическая деколонизация, но еще и ментальная».

Постколониальность – одновременно образ мыслей и способ бытия. Это и состояние после колонизации, и процесс перманентной деколонизации – активные действия в сфере практики, стимулируемые резонирующей и побуждающей к действию идеей эмансипации. Это также концептуальная рефлексия этоса деколонизации: междисциплинарное осмысление различных конструктивных и деструктивных аспектов постколониального статуса. Критическая мозаичная теория – ментальная реституция, вписанная в контекст общей деконструкции современной эпистемологической архитектуры.

Действительно, по словам франко-камерунского интеллектуала и философа «новой волны» Ашиля Мбембе, постколониальность, постколониальные исследования, постколониальное остроумие – эклектичный комплекс. «В его основе, с одной стороны, лежат идеи антиколониальной и антиимпериалистической борьбы, с другой – традиции западной философии и европейской гуманитарной мысли. Это фрагментированный, открытый стиль мышления, что является одновременно силой и слабостью», – считает Мбембе.

В распределении пропорций мода, или, точнее, Zeitgeist (дух времени), играет не последнюю роль. Вопрос лишь в том, что предопределяет конъюнктурную установку сознания и саму настройку исторической ситуации.

В области же дисциплинированной рефлексии постколониальность – сумма исследовательских и образовательных практик (своего рода их ментальное масштабирование): общее направление мысли, то есть интеллектуальный поиск; критическая концептуалистика универсальной деколонизации – разнообразие перепрочтений и аргументированных гипотез колониальности; зонтичная академическая дисциплина.

Деколониальность – деятельная ипостась постколониальности – проявляется как социокультурная антитеза широко понимаемой ментальной колониальности с акцентом на критическом мышлении и «освобождении умов» (Стив Бико); «эпистемологическое неповиновение» европейской сциентистской оптике (Анибал Кихано); идео-идеологическая доминанта, инструмент из реестра «знание–власть» (Мишель Фуко) широкого спектра протестных движений и ползучей институализации социальных перемен.

Осознание индивидом стратегии личностного роста как персонального интереса – лейтмотив волн постколониальности.  Фото Романа Шульгина

«Модернизация и стремление к современности – вероятно, наиболее всеобъемлющие и всепроникающие особенности нынешней социальной сцены», – писал Шмуэль Эйзенштадт в годы интенсивной деколонизации Африки. Однако путь к реальному суверенитету и самоопределению нации запутан и извилист. В новейшей истории Черный континент и его обитатели совершали и продолжают совершать комплексный цивилизационный транзит: переход от традиционного общества к современному социальному строю; освоение результатов континентальной деколонизации и суверенизации; диверсификацию форм соприсутствия в трансграничном сообществе.

Проявилась также многоликость колониальности, включая автоколониальность: узурпация власти суверенными правителями, продолжившими практику присвоения национальных богатств и эксплуатации населения, проводя политику личного обогащения и террора. Реинкарнация исторических антагонистов в постколониальном тексте демонстрирует глубину природы и пестроту оболочек колониальных взаимоотношений. Автоколониальность как местное перевоплощение, казалось бы, изгнанных из региона субъектов угнетения оказывается еще одним барьером на пути к реальному суверенитету нации.

Социальный код африканского транзита от традиционного общества к современному включает несколько поворотных моментов – реперных точек в русле социокультурной трансформации.

Культурный шок. Деградация и распад институтов традиционного общества при взаимодействии со средой и ментальностью Современности.

Трансфер. Полученная при вхождении в современное городское сообщество травма – уязвленность и хаотизация традиционной ментальности – сопровождается сознательным и бессознательным переносом общинных форматов в новую оболочку, воспроизводя в ней привычные черты, ритуалы и практики, провоцируя вызревание культурного конфликта. Мимикрия трайбализма, клановости, вождизма, непотизма под современные институты порождает социальные и политические химеры.

Инициация. Развитие городской среды, ее количественный и качественный рост стимулируют становление горожанина-гражданина, его психологическую и социальную реабилитацию, укрепление самосознания, преобладание персональной стратегии и личностной эмпатии над племенной солидарностью. В процессе социокультурной трансформации формируется гражданское общество, складывается средний класс, развивается политическая инфраструктура. Конкуренция современности с неотрайбализмом распространяется на все уровни организации социума, включая как местное, так и государственное управление.

Кризис. Переход от гибридных конструкций власти к полноценной национальной государственности чреват бифуркацией: развитием в той или иной форме кризиса с последующим закреплением либо обрушением достижений модернизации. В этот момент испытываются крепость и доброкачественность современных институтов в острой политической конкуренции с имитационными гибридами.

Разрешение. При позитивном разрешении кризиса преодолеваются вождистские, клановые, милитаристские формы власти и патронажно-клиентальные системы распределения ресурсов. Деструкция псевдоморфоз и деконструкция социокультурных химер устраняет обременение молодой нации «автоколониальностью». Образуется политическая целостность, которая обеспечивает развитие социальной инфраструктуры, умножение цивилизованных связей с окружающим миром, осознание национальной субъектности в контексте Современности. Одновременно генерируются элементы постиндустриального строя, растет спрос на информационные, финансовые, образовательные, творческие услуги. Устанавливаются контакты с трансграничной постсовременной средой, опознаются и осваиваются формулы соприсутствия в ней.

Либо происходит откат – бегство в предшествующее состояние, демодернизация институтов и неоархаизация общества, деградация современной государственности, завершающаяся ее фактическим распадом в той или иной форме «сомализации». Катастрофа может стать образом жизни, а глобальное пространство предоставляет широкие возможности для экспорта инструментария дестабилизации (e.g. террористической активности, генерации и управления потоками беженцев, воздействия на морские/континентальные транспортные и нефтегазовые потоки, а также физические и виртуальные средства глобальной коммуникации и т.п.).

Версии трактовок «африканства» множатся.  Фото Reuters

При всех версиях развития мировой ситуации постколониальность оказывается влиятельным сюжетом в совокупном трансформационном процессе, большим вызовом и важным элементом той силы, которая влияет на формулу и результат цивилизационного транзита не только в региональном, но и в глобальном измерении. Представляться, проявляться и реализовываться она может по-разному.

Речь все чаще идет не только о существенных переменах в политических и геоэкономических параметрах планетарного ландшафта, но также об изменении его демографической размерности, этно-расового баланса, «расцвечивании» культур, ревизии институтов и новом историческом консенсусе. Расширяющееся пространство критической мысли обозначило, по мнению Эдварда Саида, «зарождение то тут, то там нового интеллектуального и политического сознания».

Социокультурные конструкты постколониальности в сфере практики обретают телесность политизированного активизма. Нетерпимость к системам со множеством уровней и подвидов дискриминации затрагивает ряд существующих социальных и юридических конвенций, меняет их интерпретацию и правоприменение. Либо прямо отвергает, пытаясь заместить нормами и кодами поведения, производными в том числе от убунту и уммы. Что, кстати, представляет состояние философии практики, особенно этики, проблематичным. А следовательно, ее саму – востребованной областью знания для углубленной рефлексии.

Постколониальные мотивы присутствуют и активно соучаствуют в создании новых публичных инструментов перемен (вокизм, новая этика, культура отмены, BLM, Je suis, etc) в борьбе за устранение стигматов, рудиментов и призраков расизма, супремасизма, шовинизма, патернализма, инструментального отношения к людям, других форматов прямого и косвенного насилия уничижающих господств и тиранствующих властей.

Версии трактовок «африканства» множатся. Оно толкуется теоретиками и практиками деколониального активизма не только как метафора социокультурных устремлений, приверженности радикальной демократической повестке или психофизических свойств. В интервью журналу Libération Ашиль Мбембе, отвечая на вопрос о чернокожем человеке, диверсифицирует расовый интеграл, разбавляя его классовой солидарностью и превращая в актуальный извод «изгоев-пролетариев»: «Это класс, или раса, или определенная группа лиц, вне зависимости от цвета кожи, по отношению к которым прежнее различие между человеческим субъектом и вещью больше не работает. Все гораздо хуже: это люди, которые не нужны, это лишний класс, который ни один господин не желает держать при себе даже в качестве раба. Проблема не в том, что их эксплуатируют: если бы они даже этого захотели, то вряд ли на их труд нашелся бы спрос».

Прочитанная как умножение радикальной левой идеи, постколониальность фактически интегрирует установки постсовременного радикализма и деколониальности с воззрениями раннего Маркса. В итоговом социальном тексте она обнаруживает в так и не найденных в свое время недрах современного ему общества «истинных пролетариев». Они, эти «истинные пролетарии», замещены в релевантных той эпохе революционных сценариях «рабочим классом».

Эта идея также сопрягается с неомарксистской ревизией (Антонио Грамши, Франкфуртская школа), по-своему определившей предполагаемого субъекта перемен, введя тему культурной контргегемонии и революционной роли интеллектуального класса. Эта роль была помножена затем на энергетику конфессиональной нетерпимости вкупе с милленаристскими либо эсхатологическими мотивами, представляя порой гротескный симбиоз просвещенного интеллектуала-революционера Фанона с облаченной в хиджаб Вандеей.

Прозреваемая сегодня за линиями горизонта антропологическая ситуация и ее внутренний конфликт может оказаться еще парадоксальней и сложнее. Тут в подоплеке есть неочевидное, но солидное обстоятельство – не только переживаемый исторический переход, но и выход физики на проблему природы сознания как новую для естественно-научного дискурса категорию. Причем к исследованию этой проблемы с данных позиций непонятно как приступить.

В то же время ее осмысление неизбежно, поскольку во всем спектре интерпретаций квантовых эффектов роль сознания высока. Все это чревато реформацией нынешнего, вероятно «фундаментально ошибочного» (Брюс Розенблюм) представления о мироустройстве. Это, подобно генезису новоевропейской науки, способно повлечь культурное потрясение и смену мировидения.

«Проект глобального масштаба»

Претензия на будущее зависит от обладания настоящим и достигнутого уровня субъектности. «Темнокожесть» оказывается характеристикой, определяющей новый инициативный класс, знаменуя, в частности, приход поколения влиятельных политиков в крупнейших странах Севера: Барак Обама, Камала Харрис, Никки Хейли, Вивек Рамасвами, Талси Габбард, Риши Сунак, Садик Хан и т.д.

А комплексная идентичность нового номадизма становится вызовом «глубоко статичному пониманию идентичности… человека определяют через нацию» (Эдвард Саид). Тайе Селаси, провозвестница идеи афрополитанизма, так охарактеризовала свою сложную идентичность: «Я не знаю, откуда я! Родилась в Лондоне. Мой отец из Ганы, но живет в Саудовской Аравии. Моя мать – из Нигерии, но живет в Гане. Я же выросла в Бостоне». Подобное отсутствие стойкой идентичности, многообразие, связанное с динамичным образом жизни новых кочевников поверх границ и барьеров, дает им определенные преимущества.

Отношения же афрополитов с исторической родиной отличаются некоторой двусмысленностью, за что они подвергаются критике и вынуждены оправдываться: «Наша обязанность – использовать полученные на Западе знания для того, чтобы помочь Африке справиться с трудностями, поскольку, как гласит пословица, ибо «стыдно не безумцу, а его родственникам, слышащим насмешки». Нас судят по нашему происхождению. Мы неофициальные послы нашей культуры. И до тех пор, пока не будет достигнут баланс между развитием Африки и Запада, нас будут воспринимать как слабых вне зависимости от вклада в мировой прогресс» (манифест на сайте африканской диаспоры).

Амбиция «темнокожих космополитов» – освобождение сознания от оккупации прошлым, моральная рекреация, стремление утвердить в мире вероятностей и возможностей – сумятице происходящих и надвигающихся перемен, собственную стезю и полихромную идентичность. Тут можно вспомнить имеющие непростые обоснования и уже довольно продолжительную историю размышления о «глобальной Африке», принадлежащие, в частности, перу кенийско-американского политического философа Али Мазруи, сначала в духе афропессимизма, а затем и в более позитивном залоге («от кораблей невольников к космическим кораблям»).

Дальний же рубеж – слияние с глубинными ренессансными токами, образуя облачную популяцию деколонизированного космополитизма как часть трансграничного общества с неопределенной структурой. А в политическом аспекте – обретение авторского соучастия в сюжетах цивилизационного транзита. В конечном счете постколониальность, обозреваемая сквозь разноцветную призму глобальной деколонизации, – это фрактальный извод постсовременности. Или, иначе говоря, постсовременность есть универсальная постколониальность (точнее, они когерентны).

Преодоление природных ограничений и трансгрессия социального горизонта – ось и вектор комплексной навигации. Экспансия антропологической вселенной подразумевает в качестве естественного предела не количественное расширение, влекущее исчерпание пространства и конкурентное прочтение: приток энергий реализуется в не имеющем внятных пределов индивидуальном и социальном развитии. Иначе говоря, полнота суверенной идентичности, усложняя архитектуру антропокосма из любой точки, увеличивает его комплексную размерность. Осознание индивидом стратегии личностного роста как персонального интереса – лейтмотив этой эмерджентной партитуры, все усложняющейся в процессе исполнения, следуя за движениями невидимой руки дирижера исторической симфонии.

Эволюционная устремленность волн постколониальности, ее принадлежность к социальной суперпозиции обретает черты «проекта планетарного масштаба» (Ашиль Мбембе). Декополиты, предвещая миллиардный прилив человеческой популяции и заселяя землю в атмосфере нахлынувшей новизны, способны трансформировать существенно и радикально этнические, культурные, конфессиональные профили наций, влияя на содержание постсовременности, ее смыслообразующую субстанцию и координаты мироустройства.

Происходящее сегодня на планете – сполохи выразительных предчувствий, прихожая необжитого здания оригинальной архитектуры. Обитатели прежнего корпуса цивилизации, будучи вовлечены в этот грандиозный переезд, готовятся либо участвовать во вселенской реновации, либо противостоять ей или же просто адаптироваться. Обращая былые обременения в ресурс, «глобальная Африка» – от национальных суверенов до влиятельных представителей афрополитанизма, экономических переселенцев и беженцев (то есть речь идет скорее о «переселении народов», чем об «утечке мозгов»), – создает многоликое интернациональное сообщество, которое демонстрирует потенцию «завоевать мир». И обретая стратегическую субъектность, перехватывает историческую инициативу.

Сбывается предвидение французского демографа и социолога Альфреда Сови, пророчески написавшего в 1952 году о роли, по его выражению, «третьего мира». Потенции этого третьего мира Сови сравнил с силой, отправившей на свалку истории феодально-сословный миропорядок: «Этот третий мир, игнорируемый, эксплуатируемый, презираемый подобно третьему сословию, теперь тоже хочет быть чем-то».

Али Мазруи, обыгрывая изначально принадлежавший Испании, а затем перешедший к Великобритании титул империи, «над которой никогда не заходит солнце», на исходе ХХ века по-своему переписал сюжет, радикально сместив акценты: «Задолго до рабства мы жили в одной огромной деревне, называемой Африка. Затем пришли чужеземцы и увели многих из нас, рассеяв по земным градам и весям. До прихода чужестранцев та деревня была для нас миром, и другого мы не знали. Сейчас же расселились настолько широко, что солнце никогда не заходит над потомками уроженцев Африки. Теперь весь мир – наше жилище, и в самом ближайшем будущем мы собираемся сделать его человечнее». n

Газетная версия доклада «Постколониальность в современном мире: региональный и глобальный аспекты» на Международной конференции «Место Африки в мире в прошлом и настоящем». Танзания, Дар-эс-Салам, 1–3 марта 2024 г. Полностью расширенный текст доклада будет опубликован в журнале «Век глобализации».