Финал Схиратских соглашений

Фото Hazem Turkia/Anadolu Agency/Getty Images

Наступление Ливийской национальной армии (ЛНА) под командованием Халифы Хафтара на Триполи перечеркнуло Схиратские соглашения от 2015 года, которые были положены в основу попыток найти компромисс между основными претендентами на власть в североафриканской стране. Возобновление горячей фазы гражданской войны еще раз продемонстрировало их слабую жизнеспособность, связанную как с просчетами их «отцов», так и с суровой ливийской действительностью. Провал соглашений стал следствием недовольства и недоверия многих ливийцев к, по сути, навязанным им международным сообществом договоренностям. В этом плане Схират стал для бывшей джамахирии чем-то вроде Версаля для Европы, который через 20 лет привел мир к новой мировой войне.

Во-первых, соглашения принимались в спешке. Уничтожив режим Муаммара Каддафи, фактически уничтожили страну, лишив ее государственности, центральной власти. Нужно было срочно принимать меры, чтобы остановить потоки беженцев из Африки в Европу, обуздать стремительное распространение терроризма, остановить разгул преступности. В первую очередь это касалось стран, чья безопасность напрямую зависела от происходящего в Ливии, – Италии, Франции, да и вообще ЕС, а также Алжира, Туниса и Египта. Отсюда «забывчивость» инициаторов соглашений, которая выразилась в невключении в схиратский процесс многих влиятельных фигур, в том числе Хафтара.

Спешкой же, а также вполне конъюнктурными соображениями можно объяснить метания тех или иных политических сил. Спикер Палаты представителей (ПП, восточный парламент в Тобруке) Салех Агила сначала согласился Схират поддержать, а потом свою подпись отозвал. А вот заполонившие Всеобщий национальный конгресс и Правительство национального спасения Халифы Гвейла исламисты в Триполи изначально категорически не признали ни новорожденный Президентский совет (ПС), игравший роль коллективного президента, ни появившееся чуть позже Правительство национального единства (ПНЕ) во главе с Фаизом Сараджем.

Во-вторых, создавались две новые властные структуры – ПС и ПНЕ, что вносило дополнительную неразбериху. К тому же продвигавшие Схиратские соглашения спецпредставители генсека ООН по Ливии Бернардино Леон и Мартин Коблер еще и «подсуживали» в пользу Сараджа. Кстати, Москва неоднократно указывала на необходимость включать в переговорный процесс все значимые политические силы. В конце концов Коблер так и сделал в отношении Хафтара, хотя незадолго до этого настаивал на необходимости применения против главкома ЛНА санкций.

Выскажу, возможно, крамольную мысль. Как представляется, ООН должна была исходить из врачебного принципа «не навреди» и ничего не предпринимать сгоряча. Прежде всего не городить огород ни с ПС, ни с ПНЕ, а ограничиться ролью честного арбитра, а не промоутера, работающего в пользу Сараджа. Все равно все усилия международного сообщества сделать из него влиятельного политика оказались напрасны. Он не обладал влиянием среди ливийцев ни четыре года назад, ни сегодня, когда его рейтинг, судя по замерам наших специалистов из Фонда защиты национальных ценностей, кстати, стоившим им свободы, составляет не более 3%. Уровень поддержки Хафтара достигает 32%.

Более того, получив не без внешней помощи военную поддержку со стороны исламистов и криминальных структур, Сарадж превратился в их заложника и послушного исполнителя чужой воли. И зачем тогда были нужны такие соглашения?

Между тем еще в начале 2017 года председатель совета Консервативной партии Великобритании по делам Ближнего Востока Лео Докерти и депутат Палаты общин Кваси Квартеронг подготовили доклад, в котором предлагали своему правительству пересмотреть позицию по поводу ПНЕ и Сараджа и признать наличие у него «ограниченных возможностей в осуществлении управления и обеспечении безопасности». Тогда же предлагалось поддержать Хафтара, чтобы обеспечить безопасность ливийских границ. Эта инициатива так и осталась висеть в воздухе. Видимо, образ Хафтара не соответствовал принятым на Западе стандартам демократа. Зато он отвечал требованиям сильного лидера, который наводит порядок. Да и Сарадж представляется демократом больше на словах. 

Еще одна трудность связана с особенностями национального характера ливийцев, что проявляется в отсутствии гибкости, следовании племенному кодексу поведения, в неприятии всего, что, на их взгляд, не отвечает их собственным интересам. Возможно, предложенные Коблером варианты решения конфликта вполне сгодились бы для законопослушных немцев или французов, но только не для ливийцев.

С заменой Коблера на Гасана Саламе последнему удалось ценой титанических усилий придать новый импульс соглашениям, во многом их скорректировать, разработать и согласовать практически со всеми ливийскими участниками политического процесса план поэтапного разрешения конфликта. Но и ливийцы почти в совершенстве овладели риторикой Схирата. На словах они, как мантру, научились повторять формулу о безальтернативности соглашений, о невозможности урегулировать конфликт иначе как мирным путем. На деле же и ливийцы, и их внешние спонсоры, разбившись на группы поддержки, тянут одеяло каждый на себя, фактически игнорируя договоренности Схирата. Не исключено, что именно эта безальтернативность и привела к их провалу.

Удастся ли и как скоро вернуться хотя бы к исправленным договоренностям или это будут совершенно новые условия, сегодня не знает никто. Все будет зависеть от исхода военного противоборства, которое день ото дня становится все ожесточеннее и все сильнее втягивает в себя, как в воронку, внешних игроков. В любом случае они будут скорректированы с учетом воли победителя. Представляется, что многое из наработанного Саламе также будет учтено после окончания боевых действий. Нужны новые идеи, новые подходы к решению ливийской проблемы. Причем в первую очередь должны учитываться интересы ливийцев, а не их внешних спонсоров.