Александр Эстис
Рисунок Олега Эстиса
Словно в ответ на первобытный зов из заповедного леса подлинных переживаний, пробившийся в заложенное цивилизационной ватой ухо, в человеке сегодня по любому поводу пробуждается жажда аутентичности. Очевидно, ненастоящее, подменное, искаженное настолько заполонило собой все пространство, что едва ли какое-либо другое чувство довлеет над нами сильнее, нежели тоска по аутентичности. С начала начал и до последней черты: от поцелуя под аккомпанемент оранжерейно-тропических ароматов эвкалипта и занятия любовью по канонам фэн-шуй, гарантирующим подлинность ощущений, вплоть до изготовления экологичных гробов с покрытием из имитации натуральной древесины и «скорбения» под руководством арт-терапевтов – ни одна сторона жизни не укроется от истового рачения о естественности.
Будучи последовательной квазирелигиозной абсолютизацией былого культа спонтанности, аутентичность, если взять ее за эстетический критерий, перебивает глубину взглядов, перебивает широту горизонта и уж подавно перебивает мастерство исполнения и совершенство формы. Аутентичное представляет собой будто бы непосредственное проявление личности или коллектива в неком безыскусном артефакте, сопровождаемое безусловным требованием абсолютного права на существование и признание. Проявление это не терпит ни сомнений, ни критики и не нуждается в идейном содержании, при этом отвергая по определению даже саму необходимость воли к формальному созиданию. Но с каких пор аутентичность вообще стала критерием для судей от культуры? Икота, к примеру, в высшей степени аутентична, однако в большинстве случаев культурная ценность ее мала.
Защищаясь от морока аутентичности, чувствуешь побуждение применить постулаты столь же старые, сколь и справедливые: искусство всегда подразумевает преображение реальности; в нем важно не действительно настоящее, но то, что представляется настоящим; собственно все непосредственно правдивое в искусстве, напротив, почти всегда оказывается надуманным и пресным. (Правда, искусство «скрывает себя искусством», как говорит Овидий; но подобная спреццатура оставляет технику позади себя, а не минует ее вовсе.)
Однако это не решает проблему полностью: показательно, что человек сегодня ищет в своем опыте не подлинное, а именно аутентичное. Опиши пенсионерка Эльфрида свои страдания от артрита и немецкого здравоохранения на сцене, это будет выглядеть, по крайней мере, столь же подлинно, как когда подчеркнуто моложавая слэм-поэтесса в одновременно незрелой и назидательной манере провозглашает мудрости на уровне впервые выбравшегося на белый свет земляного червя. Но пенсионерку Эльфриду никто не желает слушать, потому что она стара и скучна. Слэм-поэтесса тоже скучна, но молода – к тому же выражает словами и демонстрирует своим видом, насколько она подлинна. И ангажированная ею (или выдавшая ей ангажемент?) общественная машина распространяет это утверждение правдивости на всех доступных реальных и виртуальных площадках.
Аутентичность в искусстве, как правило, инсценирована средствами медиа, движима «хайпом» и уже поэтому фальшива по своей сути; ее отличает характерная поза, с помощью которой она выдает себе лицензию в том, что она – настоящая, или даже «исключительно настоящая»; но что это за естественность, которая сама выставляет себя напоказ? Демонстрируя себя, действительная подлинность в тот же миг оказывается затертой, превращается в аутентичность, эту «истинную» замену подлинности – как уже само понятие аутентичности является уродливым субститутом подлинно «подлинного».
Цюрих
комментарии(0)